И о повышении цен на золото.
— Очень благородно с твоей стороны желать ей благополучия, хоть она с другим жила.
— Ну… по-правде-то… Понимаешь, у нас, когда Кольман Венсуэлли открыл для Короны Новый Свет и драгоценных руд поприбавилось, то и нападения на склады золотников стали модными и прибыльными. Кажется, считая на сто ювелиров и сто рыцарей, первых сегодня больше от меча… или дубинки погибает. А чем сильнее золото дорожает, тем опаснее профессия ювелира. Просить Бога покарать, пусть даже врага, как-то неловко, а поднять цены на золото на бирже в Тамбурке или Зуле, пожалуй, можно. Как по-твоему? В конце концов, могущество моей родины в основном на этом зиждется. На дорогом золоте и серебре.
— Хм-м… Ну что ж.
— Язычников я тоже бивал, чтобы заслуг себе на небе набрать. Потом легкоубиваемые язычники кончились. А те, что еще на юге Ирбии держатся, по крепостям сидят, — их без крупных расходов на осаду не возьмешь. А за Междуморье, в Везират или к султанам южной Югонии никто нынче плавать не хочет. Во-первых, корабельные линии на океан перекинулись, а во-вторых, Кольцовые походы объявили пережитком. Никто уже Гроба Махрусова из рук теммозан отбивать не хочет, в Йонде коней поить. Пришлось бы мне, пожалуй, корабль нанимать, а на это у странствующего рыцаря средств не хватит, даже у такого, который задумал бы налево работать, в раубриттеры податься, по трактам грабить. Вот я и перекинулся на чудовищ, колдуний и драконов. Чтобы навыки не растерять, славу поддержать, а тем самым и память обо мне моей любимой. Ну и как-никак на жизнь зарабатывать.
— В книге о тебе про драконов и ведьм не писали.
— Потому что особых успехов на этой стезе я не добился. Колдуньи — бестии хитрые, такую выследить — ого-го!.. Опытного следовательского драба на это нужно или функционера УОТа. Уотошника, значит. А когда я в конце концов бабу такую уловил, то мало того что она с помощью волшебства Дульнессой Ромец обернулась, тем самым меч у меня из руки выбивая, так еще кумовьям своим этот фокус продала. А касательно драконов скажу тебе, что только самые мерзопакостные из них, хитрюги и комбинаторы, героический период пережили, когда никто рыцарского посвящения не получал, ежели в охоте на гадину не участвовал и, пусть даже в компании таких же, как он, нескольких зубов, чешуек и когтей не добыл. Это как с войной, Дебрен. В любой армии, когда новичков выбивают в первых же боях, то остается закаленное ядро, все в шрамах, которое уже нелегко прикончить. Сегодня дракон либо в дебрях прячется, либо покрытый броней, как осадная башня, ходит, либо огнем пышет дальше и точнее, чем Бобин Чапа стрелу посылает, или, наконец, если на него нападешь, он когтем на таблички указывает, которые вокруг пещеры расставлены и на которых какой-то местный князек пишет, что бестия охраняется законом и нападать на нее запрещено. Нет, Дебрен, на ловле драконов нынче и не заработаешь, да и дожидаться, пока Дульнесса овдовеет, — тоже дело сомнительное.
— Поэтому ты убиваешь ветряки.
— Ну да. Убиваю. И все больше убеждаюсь, что правильно делаю. Вначале, в Ирбии, где их мало и где они в основном хлеб разламывают, у меня были серьезные сомнения. Да еще и потому, что Четырехрукий тогда силен был и размещался ближе к дому, а ведь сила чар пропорциональна расстоянию. Он множество людей отуманил. Цех мельников даже войну мне объявил, вначале торговую, а потом настоящую. Королевские губернаторы гонцов за мной посылали, от инквизиции пришел приказ явиться на собеседование. Прихватив маленький мешочек для зубов, пальцев и других частей тела, при следствии… отсоединенных. И большой мешок на тот случай, если палач работу испоганит. Но в конце концов люди прозрели. Секретарь Королевского Совета по вопросам сельского хозяйства встал за меня, тот самый, который реку Гат регулировать начал и сильно рекламировал водное мельничество. Ты должен был слышать о нем. Крупное было дело.
— Ага. Прогорело вроде.
— Потому что ветряки воду из Ирбийского полуострова выкачивали, и теперь там в реках ее недостает. Не важно. Во всяком случае, инфамию с меня сняли, в хрониках обо мне заговорили как о стороннике революционеров и светлом визионере. Ты слышал об известной Лелиции Солган? Так она брала у меня первое интервью, я ее на вершины хроникерства вознес. А уж потом появилась поэма в прозе «Кипанчо — рыцарь печального образа», которую, я слышал, собираются включить в перечень обязательного чтения в рыцарских школах и — правда, я не совсем понимаю почему, — в медицинских тоже. Когда я в Дефоль приехал, то впервые своей профессией даже зарабатывать начал. Нашлись спонсоры. Порядочные, анонимные, а не какие-то мошенники, которые велят рыцарю свои гербы на вамсе и попонах рисовать, чтобы часть славы на них пала.
— Анонимные спонсоры, Кипанчо, обычно не из скромности скрывают лица. У них бывают очень даже паршивые для этого основания.
— Не у моих. А если даже и так — то что? Дьявольские намерения Бог в добрые обращает. Я Богу служу и Махрусу. И, оглядываясь назад, вижу, что эту миссию они доверили мне, зная, что я выжил. Вдали от Дульнессы, — добавил он тише.
— Прости за откровенность, но каждый, кто от девки корзинку получил , тоже может горечь отказа теорией подсластить. Мол, не лежу в постели, ибо Бог возложил на меня миссию. Я тоже ни с кем не лежу в постели, однако никаких признаков доверенной мне миссии не замечаю.
Кипанчо не обиделся. Не дал по лбу ни Дебрену, ни даже комару, пытающемуся отыскать пятнышко хорошо напоенной кровью кожи между редкими волосами рыцаря без страха и упрека.
— Ты чароходец, — сказал рыцарь. — Я понимаю, что беспристрастная логика и выводы, следующие из изучения политгеографии, могут ни о чем тебе не говорить. Ты можешь не принимать во внимание, что мою деятельность одобряют и королевские секретари в Мадрелли, и дефолец Деф Гроот. Но в ворожбу-то ты, надеюсь, веришь? В человеческие судьбы где-то там, в другом измерении, Божьей рукой начертанные? Ну так я тебе скажу, что вопрошал о своем будущем. О том, в правильном ли направлении иду. Не кого-нибудь спрашивал. Сама Дамструна на мое письмо ответила.
Он извлек из мешочка, висевшего на поясе, несколько скрученных в рулон листов дектуранского папируса, славящегося своей водостойкостью, поскольку он был изготовлен из особого тростника, произрастающего по берегам самой большой реки мира. Кроме того, именно в югонском Дектуране находили дектурки — сохранившиеся в песках пустыни таблички из примитивно обработанного папируса, на которых за тысячи лет до Махруса чья-то человеческая рука начертала первые знаки архаического письма. Поэтому неудивительно, что ворожеи, чародеи и шарлатаны всех мастей обожали записывать свои предсказания, таинственные формулы и псевдомагическую брехню именно на таком материале. Он прибавлял значимости содержанию документа, а при продаже позволял взвинтить цену. Папирус неизвестно почему был дороже пергамента, однако дешевле воловьей кожи. Впрочем, воловья кожа использовалась в судебном производстве, то есть в кругу санкционированного лихоимства.
— Послушай, — с торжественным видом произнес Кипанчо.
Он развернул самый большой рулончик и, щуря глаза, прочитал:
— «Убьет тебя тот, у кого четыре крыла и тело нечеловечье, отвращением наполняющее и мерзкое. Огнем будешь гореть от удара, коего не видно и не слышно, ни мечом отразить, ни латами сдержать. Жизнь отдашь за ту, чьи очи не забудешь, ту, что в сердце своем тебе отказала. За деву, сверху на тебя глядящую, коя прелестной будет и не с тобой, а с человеком низкого положения обручится.
Дабы избежать судьбы, см. рецепт № 4».
Они долго молчали. Дебрен избегал взгляда рыцаря. Глядел он на спящую девочку, на кувшин с водой, который девочка не тронула, и на стоящий рядом жбанчик, в который кто-то засунул пучок сорванных во рву мелких цветочков.
— Рецепт ты тоже купил? — тихо спросил Дебрен.
Кипанчо кивнул, развернул другой рулончик.
— «Южные страны не посещай, а ежели придется, от существ, магией измененных, держись подальше. Тем, кои с огромной скоростью четырьмя крыльями размахивают, дорогу уступай. Деву ту, чьи очи не забудешь, сверху глядящую, второй раз не спасай. Второе спасение смерть твою неизбежную означит. Жизнь отдашь, но вспоминать тебя дева будет без улыбки, без благодарности в сердце. А те, что тебя восхваляли, насмехаться над тобой станут, и великие расчеты многих ты обманешь. Никто верить не захочет, что немало людей спас ты от гибели, а своего убийцу убил. Прими же дар жизни от друга своего и сложи оружие, ибо не дано тебе победить».
Кипанчо свернул папирус, убрал рулончик в мешочек на поясе.
— Как тебе это нравится?
Девочка пошевелилась, застонала во сне. Дебрен поднял лежащую рядом с букетом тряпицу, осторожно отер со лба девочки пот.
— Я не верю в предсказания, — пожал он плечами.
— Не веришь? — удивился Кипанчо. — Я думал, чароходцы… Впрочем, не важно. А я верю.
— Туманное пустословие, которое можно толковать по-разному.
— Дебрен, предсказание сделано великой Дамструной. Оно однозначно и ясно. Четырехрукий маг из Саддаманки меня убьет. Огнем. Но я успею достать его своим оружием. А поскольку он умеет делаться невидимым и рассеиваться, как туман, почувствовав угрозу, то и тела его не найдут. Не поверят, что я его прикончил. Ну и хорошо. Не ради славы борюсь. В действительности я делаю это ради нее, ради Дульнессы.
— В предсказании и слова нет о Дульнессе.
— Есть. Это ее газельи глаза нельзя забыть. Она — дева, глядящая сверху. В родительском замке у нее в башне была маленькая комнатка, да и замок на взгорье стоит.
— Большинство замков стоят на возвышенностях. А большинство подрастающих девушек потому-то и сохраняют невинность, что им комнаты как можно выше выделяют, лучше всего с решеткой в окне и злыми собаками внизу.
— Она обвенчалась с человеком низкого происхождения.
— А, брось… За столько лет, да при таких ценах на драгоценные металлы, он наверняка достаточно заработал, чтобы купить себе титул.
— Говори что хочешь, а я свое знаю. И буду делать то, что делаю. Знаешь почему? Потому что и в предсказании, и в рецепте, советующем, как избежать судьбы, написано, что Дульнессу нужно спасать. Дебрен, я тысячи раз молил Всевышнего дать мне любовь мою от сатаны защитить, доказать делом, не только словами, что она мне дороже жизни.
— Дульнесса сейчас нянчит детей, если не внуков, в тысячах миль отсюда. А ты ветряки мирным людям уничтожаешь. И затопил уже солидный кус страны. Я в Дефоле проездом и нахожусь здесь недолго, но даже за это время цены на продукты питания подскочили на две трети. Это приведет к голоду, голод — к недовольству, а потом, может, к войне и мору. Ты этого хочешь?
— Я женщину хочу спасти, к ногам которой свою жизнь положил.
— И плевать тебе на погибающих людей?
— Я первыми людей не убиваю. А когда они чудовищ защищают, то стараюсь их рассеять, только ранить, даже если они — предатели Свободного Мира.
— Лицемеришь, Кипанчо. Разрушая их ирригационную систему, ты убиваешь больше людей, чем огромная и кровожадная армия. Ты толкаешь страну на грань войны, причем тем более страшной, что это будет война между народом и властью. Такие войны заканчиваются всеобщей бойней.
— Может, и подталкиваю. Но без особого желания тех, кто потом начинает резню, никакое подталкивание, если этим занимается один человек, ничего не изменит.
— Один человек, — медленно сказал Дебрен, — порой значит очень много. Перестань, Кипанчо. Это северная страна, по крайней мере с точки зрения Ирбии. Возвращайся к себе, не то ты здесь погибнешь. И утащишь за собой в могилу множество людей. Невинных. Невиновных. Хотя бы таких, как эта малышка.
— Кстати, — неожиданно улыбнулся Кипанчо, — эта малышка как раз проснулась. Добрый день, деточка. Не бойся.
Девочка, похоже, не боялась. Дебрен знал почему. Понял уже тогда, впервые взглянув в огромные, скрытые в полумраке глаза. Но уверенность обрел немного позже, когда разбуженная стоном девочки жена насосника выскочила в одной рубашке из-под перины и присела на краю детской кроватки. И расплакалась, едва коснувшись лба дочери.
— Ты платишь Деф Грооту, — повернулся к рыцарю Дебрен. — Можешь позвать его и приказать, чтобы он переводил.
— Я ему плачу как душисту, а не как переводчику. А что надо сказать этой женщине?
— Я думаю, девочка заболела малярией, но до конца не уверен. Хотелось бы проверить. Я купил в городе порошок. Если его посыпать на небольшую ранку, он изменит цвет крови.
— Собираешься ей кровь изменять? — возмутился Кипанчо, привлекая к себе полный слез взгляд женщины. — Что за языческие фокусы! И не вздумай!
— Не в теле же, а только ту каплю, которая вытечет. Это никому не повредит, но укол может девочку испугать, поэтому надо объяснить.
Было видно, что Кипанчо окажется последним, кто даст себя убедить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51