Каждое дерево приглашает поселиться под его разлапистыми кронами. Но мы вдруг стали разборчивыми, продолжали бродить по лесу в поисках лучшего места. А расположились на открытом высоком берегу Реканды. Тут ко всем прелестям леса прибавляется речной ветерок — он всю ночь будет отпугивать от нас комаров.
Будто чья-то невидимая рука гасит последние блики света на макушке елей, на холме и, наконец, на далеком пике. Над рекой проносится пепельно-серый туман, гонимый ветром. Лес уходит в ночной покой без птичьих песен, без шорохов — молча.
Вот и кончился длинный путь к Ямбую — это смягчает усталость. Кажется, все трудности остались позади.
Долго сидим у жаркого костра, пьем чай. В ночь уходят тени. В синеве над нами прорезаются звезды. На поляне мелодично — перезваниваются бубенцы.
Павел с Долбачи забираются в палатку. Загря эту ночь на привязи. Я подкладываю в костер побольше дров. Стелю спальный мешок, ложусь лицом к костру. Смотрю, как бушует пламя, как в синеве расплавленных углей возникают дворцы, громады гор, глубокие пропасти, а то вдруг встанет какое-то страшилище, глянет в лицо, и все вмиг исчезнет.
…Ранним утром быстро расправляемся с завтраком. Вьючим оленей и, пока утренний уровень воды в Реканде низкий, спешим перебрести на противоположный берег реки.
Мы уже готовы были тронуться в путь, когда Павел, заливая огонь, случайно взглянул на реку и зашептал, задыхаясь:
— Смотрите, зверь!
Опаленный его шепотом, я сбросил с плеча карабин.
— Где?
На противоположной стороне сквозь редколесье по откосу ломился во всю прыть черный, в белесоватых чулках крупный сохатый. Из-под ног летела клочьями земля, трещал сушняк, точно тысяча чертей гналась за зверем. Не различая, что впереди, не замечая ни крутого спуска, ни чащи, ни колодника, сохатый опрометью выскочил на каменный берег. Огромный и в то же время поджарый, как скаковая лошадь, он гигантскими прыжками бросился в реку, вздыбил гору пенистых волн.
Плыл торопливо. Были видны лишь его длинная голова и рога, похожие на корни засохшего дерева. Течение уносило его вниз. И через минуту зверь пропал в кривуне за наносником…
— Долбачи, кто мог так напугать его?
— Медведь или человек. Волк днем на большого сохатого не нападет. Реканду перейдем — узнаем.
Прошла минута, другая… Никто не появился на следу.
Долго ждать не захотели. Спустились к реке.
Вырвавшись из гранитной щели к равнине, Реканда все еще не может успокоиться от бешеной крутизны, от порогов и скал, преграждающих путь. Ревет, бросается по сторонам, как разъяренный зверь, скачет по шиверам, живая, трепетная, ненасытная.
— Ты думаешь, перейдем? — неуверенно спрашивает проводник, кивая в сторону брода.
— Я утром ходил по реке, в других местах еще хуже.
— Тогда будем тут переходить, — и он, осмотрев вьюки на спинах оленей, вскочил на учага. Но не сразу тронул караван, еще поглядел на беснующийся перед ним поток, выбирая проход между крупных обломков.
— Мод!.. Мод!.. Мод!.. — кричит каюр на оленей.
Солнце высоко. Оно, сверкая, отражается в бурном перекате, в ряби воды, обнажает дно Реканды, усеянное разноцветными валунами. Поток под караваном кипит серебром, брызги бесследно тают в синеве воздуха. Вода бешеными валами налетает, готовая опрокинуть и поглотить караван.
Долбачи торопит животных. Мы угрожающе кричим на них с берега. Учаг под проводником не достает дна, неожиданно всплывает. Вода перехлестывает через вьюки остальных животных. Один олень, заспотыкавшись, наступает на поводной ремень, падает, начинает биться в воде. Идущих следом за ним оленей сбивает течение. Они мешаются, совсем запутываются. Караван задерживается на самой быстрине. Долбачи что-то отчаянно кричит нам.
Я бросаюсь в поток. Ноги на скользких камнях теряют устойчивость. Кажется, река, собрав всю силу, накидывается на меня. Она сбивает с направления, сносит ниже к гудящему перекату. Но мне после невероятного напряжения удается задержаться и встать на ноги у самого края слива. Павел подбирается к оленям, перерезает ножом поводные ремни, и животные выходят следом за Долбачи на берег. Только один не поднялся, его подхватила вода, бросила ниже, ко второму перекату.
Примерно через километр мы должны были стать табором, поэтому здесь не задержались. Выжали воду из одежды, просмотрели вьюки и тронулись. Погибшего оленя оставили в реке на корм тайменям, а вьюк с него положили на учага.
Только мы выбрались на береговую возвышенность, как увидели караван оленей, спускающийся навстречу. Вот, оказывается, кого испугался сохатый.
Впереди на большом олене ехал эвенк. Больше никого с ним не было.
— Илья омахтинский, с Учура, — сказал Долбачи, узнав каюра.
Подъехав ближе, тот легко соскочил с оленя, бросил повод, и мы поздоровались, пожав друг другу руки.
— Моя люди потерял, — прошептал он обветренными губами.
— Как потерял?
— Совсем.
Эта новость меня ошеломила.
— Кто был с тобою? — спросил я.
— Елизар, фамилию моя не знает.
— Елизар Быков? — подсказал Павел.
— Быков, Быков.
— Где же ты его потерял?
— Он на Ямбуй ходи, не вернулся.
— Сколько дней, как он пропал?
— Два, — виновато ответил каюр.
— Ты искал его?
Глаза Ильи вдруг раскрылись и бессмысленно застыли.
— Искал ты его? — повторил я в гневе. Илья не ответил, и я почувствовал, как кровь ударила мне в виски.
— Где твой табор, откуда ушел Елизар?
— Тут, за марью, — сказал он, кивнув головою в сторону Ямбуя.
— Пошли туда и там решим, что делать, — предложил я, обращаясь к своим спутникам.
— Туда ходи я не могу, — запротестовал Илья каким-то неестественным голосом и отвернулся.
— То есть как это «не могу»? — спросил строго Павел, и его лицо густо покраснело. — Может, Елизар заболел или заблудился, а ты бросил его и не хочешь искать?! Нет, пойдешь!
В глазах Ильи блеснула ярость. Губы задергались, приоткрылись, и он лизнул их кончиком языка.
— Бери олень, вьюк, бери все. Илья близко Ямбуй один шаг не ходи! — закричал он.
— Почему же ты не хочешь идти? — спросил я как можно спокойнее.
— Не ходи моя туда…
— Может быть, ты знаешь, что случилось с Елизаром?
Каюр стоял перед нами ощетинившись, как пойманный в ловушку зверь, и молчал. Его взгляд был Диким и острым.
Я вижу Илью впервые. Нет, это не добродушный, доверчивый эвенк, дитя природы. Он озлоблен, горит ненавистью. Понять не могу, что с ним.
— Клянусь, если что и случилось с Елизаром, то не без его участия, — выпалил Павел.
— Ну знаешь, это слишком!..
— Да поймите же: Елизар вырос в тайге с ружьем, лучший соболятник во всей округе, разве мог он заблудиться? Не иначе, Илья что-то, с ним сделал.
— Долбачи, — обратился я к проводнику, — может, тебе он скажет, что случилось с Елизаром?
Тот пожал плечами и, подумав, сказал:
— Тут близко его табор, надо ходить туда, потом говорить будем, как и что.
— Пошли.
Илья решительно подошел к вьючному оленю, отстегнул бердану, отошел на два шага.
— Бери! — яростно крикнул он, кивнув на оленей, и стал, как мне показалось, так, чтобы легко и быстро можно было приложить ложе ружья к плечу.
У меня с плеча сполз ремень карабина и леденящий холодок прошел от пяток до волос.
— Ты смотри!.. Шутить с тобою никто не собирается. — Павел шагнул к Илье.
Стало жутко в наступившем молчании. Казалось, пошевели ногою или открой рот, и произойдет страшное, непоправимое. Я еще не видел Павла, этого добрейшего человека, неспособного муху обидеть, таким гневным. И, глядя на Илью, подумал: «Этому человеку ничего не стоит сейчас разрядить бердану в упор». Но тут подошел к Илье Загря. Он бесцеремонно обнюхал каюра и, усаживаясь рядом, скосил на меня умные глаза — дескать, ничего же плохого нет в этом человеке, уж я-то людей знаю!
Илья вдруг опустил отяжелевшую бердану, унял прерывистое дыхание. Но на сжатых губах так и осталась накипь злобы.
— Трогай! — крикнул Павел Долбачи и, подняв с земли конец повода, повел за ним связку оленей Ильи.
Я шел следом, за караваном. Метров через пятьдесят оглянулся. Каюр стоял на том же месте, не отрывая от нас взгляда. И хотя мы готовы были тут, под Ямбуем, встретиться с Любой неожиданностью, исчезновение Быкова показалось очень странным при таком подозрительном поведении проводника.
«Илья… Илья из Омахты…» — мучительно вспоминал я, всматриваясь в его смуглое лицо. — Он, кажется, работал в партии Самсонова… Какая-то история была с ним в прошлом году… Но какая? Нет, не вспомнить. А Быков не заблудился. В этом можно поклясться. Что же с ним приключилось?..»
— Павел! — окликаю я его. — Ты не знаешь этого каюра?
— Помните историю на Гунаме? Это проделка его, Ильи из Омахты!
…В прошлом году, в октябре, после окончания работ, не вышло с Алданского нагорья подразделение наблюдателя. Прошли все сроки. Легла зима, стужа сковала землю, начались снежные бураны. Вблизи района работ не было ни стойбища, ни поселений. Из-за непогоды нельзя было послать на поиски авиацию. Никто не знал, что могло случиться с людьми. К концу работы у них уже не оставалось продуктов и не было зимнего обмундирования. Их было четверо! А время шло. Только когда к концу месяца установилась летная погода, одному из летчиков удалось разыскать людей на реке Гунам, километрах в семидесяти ниже устья реки Ытымжи, где работало подразделение. Сбросили продукты, теплую одежду, печку. И через три недели всех их здоровыми вывезли на оленьих нартах в поселок Нагорный.
Что же произошло в отряде?
Наблюдатели, закончив работу, спустились на оленях к Гунаму. Каюрами были Илья из Омахты и еще какой-то паренек из этого же стойбища. Выпал снег. Надо было торопиться. Илья отпросился с пареньком съездить за мясом убитого им сокжоя. Они уехали и пропали, явно обрекая людей на гибель. Позже Илья оправдывался тем, что заблудился в пургу, заболел и не мог вернуться, но никто этому не поверил.
Не бросил ли он и тут в какой-то беде Елизара? Но зачем это ему?
За редколесьем открылась бугристая марь, затянутая ржавым мхом и ягелем. Мы долго искали сухое место и отаборились на берегу маленького ручейка, по которому стекала с мари ледяная вода необычайной прозрачности.
Илья не приходил.
Прямо против лагеря высоко поднимается скалистый Ямбуй, заслонивший полнеба. Голец весь открыт глазу, он изрезан расщелинами и опоясан скалами. Человек может заблудиться лишь на равнине, и то разве в туман, когда она особенно коварна своими однообразными перелесками и озерами. Но в ясные дни над равниной, как маяк, господствует Ямбуй. Даже самый неопытный таежник не смог бы сбиться с направления при таком ориентире. А все эти дни была хорошая погода.
Но тут я ловлю себя на мысли: ведь и Петрик исчез в ясную погоду, и Евтушенко. Нет, тысячу раз нет! Они не заблудились, и тут не случайное стечение обстоятельств. А два погибших эвенка? Одно ясно, на Ямбуе творится что-то неладное; и нам надо быть очень осторожными.
— Павел, — обращаюсь я к радисту, — сейчас же натягивай антенну, выходи в эфир. Нужно связаться со штабом.
— Я и сам об этом подумал… Вот ведь какая чертовщина получается! Неужели Илья убил Елизара? Ну тогда пусть не просит пощады! — И он, взяв топор, отправился вырубать мачты, размахивая руками во всю ширь, точно с кем-то расправляясь.
Мы с Долбачи стащили в одну кучу груз, натянули над ним тент, поставили капитально палатку. Тут придется надолго задержаться. Я бегло просмотрел все вьюки Ильи, но ничего подозрительного не обнаружил. Проверил потки с вещами Елизара. Ремешки на них были завязаны бантиком, так ни один эвенк узлы не вяжет. Значит, каюр не интересовался их содержимым. Странно, все это очень странно…
Илья вернулся на табор, когда мы заканчивали устройство лагеря. Он даже не подошел к своим оленям, чтобы отпустить их на корм. За него это сделал Долбачи. Илья развел себе отдельно костер, повесил чайник, затем перетащил туда свою постель, потки с продуктами и, повернувшись к нам спиной, сидел один, чужой, подавленный, злой.
Я составил радиограмму Плоткину:
«Позавчера на Ямбуе исчез Елизар Быков, прибывший к гольцу с каюром Ильей из Омахты. Срочно соберите все сведения об этом каюре. Радируйте мне. Завтра при наличии погоды направьте к нам самолет, обследовать прилегающую к Ямбую низину. Предупредите экипаж: над равниной надо продержаться с полчаса, чтобы Быков смог успеть развести костер, дать о себе знать. Наша стоянка против Ямбуя с западной стороны. Результаты поисков сообщить нам с борта самолета. Завтра посылаю своего каюра за наблюдателем Цыбиным. Его люди примут участие в поисках пропавших».
Павел стучит ключом, посылая в эфир позывные, слушает и снова стучит, стучит, стучит… Но эфир не отвечает.
— Любой ценой, Павел, свяжись!..
В поисках заблудившегося человека в тайге наиболее надежное средство самолет. С небольшой высоты земля просматривается хорошо, и если затерявшийся услышит гул моторов — должен разжечь костер, дым сразу выдаст его присутствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Будто чья-то невидимая рука гасит последние блики света на макушке елей, на холме и, наконец, на далеком пике. Над рекой проносится пепельно-серый туман, гонимый ветром. Лес уходит в ночной покой без птичьих песен, без шорохов — молча.
Вот и кончился длинный путь к Ямбую — это смягчает усталость. Кажется, все трудности остались позади.
Долго сидим у жаркого костра, пьем чай. В ночь уходят тени. В синеве над нами прорезаются звезды. На поляне мелодично — перезваниваются бубенцы.
Павел с Долбачи забираются в палатку. Загря эту ночь на привязи. Я подкладываю в костер побольше дров. Стелю спальный мешок, ложусь лицом к костру. Смотрю, как бушует пламя, как в синеве расплавленных углей возникают дворцы, громады гор, глубокие пропасти, а то вдруг встанет какое-то страшилище, глянет в лицо, и все вмиг исчезнет.
…Ранним утром быстро расправляемся с завтраком. Вьючим оленей и, пока утренний уровень воды в Реканде низкий, спешим перебрести на противоположный берег реки.
Мы уже готовы были тронуться в путь, когда Павел, заливая огонь, случайно взглянул на реку и зашептал, задыхаясь:
— Смотрите, зверь!
Опаленный его шепотом, я сбросил с плеча карабин.
— Где?
На противоположной стороне сквозь редколесье по откосу ломился во всю прыть черный, в белесоватых чулках крупный сохатый. Из-под ног летела клочьями земля, трещал сушняк, точно тысяча чертей гналась за зверем. Не различая, что впереди, не замечая ни крутого спуска, ни чащи, ни колодника, сохатый опрометью выскочил на каменный берег. Огромный и в то же время поджарый, как скаковая лошадь, он гигантскими прыжками бросился в реку, вздыбил гору пенистых волн.
Плыл торопливо. Были видны лишь его длинная голова и рога, похожие на корни засохшего дерева. Течение уносило его вниз. И через минуту зверь пропал в кривуне за наносником…
— Долбачи, кто мог так напугать его?
— Медведь или человек. Волк днем на большого сохатого не нападет. Реканду перейдем — узнаем.
Прошла минута, другая… Никто не появился на следу.
Долго ждать не захотели. Спустились к реке.
Вырвавшись из гранитной щели к равнине, Реканда все еще не может успокоиться от бешеной крутизны, от порогов и скал, преграждающих путь. Ревет, бросается по сторонам, как разъяренный зверь, скачет по шиверам, живая, трепетная, ненасытная.
— Ты думаешь, перейдем? — неуверенно спрашивает проводник, кивая в сторону брода.
— Я утром ходил по реке, в других местах еще хуже.
— Тогда будем тут переходить, — и он, осмотрев вьюки на спинах оленей, вскочил на учага. Но не сразу тронул караван, еще поглядел на беснующийся перед ним поток, выбирая проход между крупных обломков.
— Мод!.. Мод!.. Мод!.. — кричит каюр на оленей.
Солнце высоко. Оно, сверкая, отражается в бурном перекате, в ряби воды, обнажает дно Реканды, усеянное разноцветными валунами. Поток под караваном кипит серебром, брызги бесследно тают в синеве воздуха. Вода бешеными валами налетает, готовая опрокинуть и поглотить караван.
Долбачи торопит животных. Мы угрожающе кричим на них с берега. Учаг под проводником не достает дна, неожиданно всплывает. Вода перехлестывает через вьюки остальных животных. Один олень, заспотыкавшись, наступает на поводной ремень, падает, начинает биться в воде. Идущих следом за ним оленей сбивает течение. Они мешаются, совсем запутываются. Караван задерживается на самой быстрине. Долбачи что-то отчаянно кричит нам.
Я бросаюсь в поток. Ноги на скользких камнях теряют устойчивость. Кажется, река, собрав всю силу, накидывается на меня. Она сбивает с направления, сносит ниже к гудящему перекату. Но мне после невероятного напряжения удается задержаться и встать на ноги у самого края слива. Павел подбирается к оленям, перерезает ножом поводные ремни, и животные выходят следом за Долбачи на берег. Только один не поднялся, его подхватила вода, бросила ниже, ко второму перекату.
Примерно через километр мы должны были стать табором, поэтому здесь не задержались. Выжали воду из одежды, просмотрели вьюки и тронулись. Погибшего оленя оставили в реке на корм тайменям, а вьюк с него положили на учага.
Только мы выбрались на береговую возвышенность, как увидели караван оленей, спускающийся навстречу. Вот, оказывается, кого испугался сохатый.
Впереди на большом олене ехал эвенк. Больше никого с ним не было.
— Илья омахтинский, с Учура, — сказал Долбачи, узнав каюра.
Подъехав ближе, тот легко соскочил с оленя, бросил повод, и мы поздоровались, пожав друг другу руки.
— Моя люди потерял, — прошептал он обветренными губами.
— Как потерял?
— Совсем.
Эта новость меня ошеломила.
— Кто был с тобою? — спросил я.
— Елизар, фамилию моя не знает.
— Елизар Быков? — подсказал Павел.
— Быков, Быков.
— Где же ты его потерял?
— Он на Ямбуй ходи, не вернулся.
— Сколько дней, как он пропал?
— Два, — виновато ответил каюр.
— Ты искал его?
Глаза Ильи вдруг раскрылись и бессмысленно застыли.
— Искал ты его? — повторил я в гневе. Илья не ответил, и я почувствовал, как кровь ударила мне в виски.
— Где твой табор, откуда ушел Елизар?
— Тут, за марью, — сказал он, кивнув головою в сторону Ямбуя.
— Пошли туда и там решим, что делать, — предложил я, обращаясь к своим спутникам.
— Туда ходи я не могу, — запротестовал Илья каким-то неестественным голосом и отвернулся.
— То есть как это «не могу»? — спросил строго Павел, и его лицо густо покраснело. — Может, Елизар заболел или заблудился, а ты бросил его и не хочешь искать?! Нет, пойдешь!
В глазах Ильи блеснула ярость. Губы задергались, приоткрылись, и он лизнул их кончиком языка.
— Бери олень, вьюк, бери все. Илья близко Ямбуй один шаг не ходи! — закричал он.
— Почему же ты не хочешь идти? — спросил я как можно спокойнее.
— Не ходи моя туда…
— Может быть, ты знаешь, что случилось с Елизаром?
Каюр стоял перед нами ощетинившись, как пойманный в ловушку зверь, и молчал. Его взгляд был Диким и острым.
Я вижу Илью впервые. Нет, это не добродушный, доверчивый эвенк, дитя природы. Он озлоблен, горит ненавистью. Понять не могу, что с ним.
— Клянусь, если что и случилось с Елизаром, то не без его участия, — выпалил Павел.
— Ну знаешь, это слишком!..
— Да поймите же: Елизар вырос в тайге с ружьем, лучший соболятник во всей округе, разве мог он заблудиться? Не иначе, Илья что-то, с ним сделал.
— Долбачи, — обратился я к проводнику, — может, тебе он скажет, что случилось с Елизаром?
Тот пожал плечами и, подумав, сказал:
— Тут близко его табор, надо ходить туда, потом говорить будем, как и что.
— Пошли.
Илья решительно подошел к вьючному оленю, отстегнул бердану, отошел на два шага.
— Бери! — яростно крикнул он, кивнув на оленей, и стал, как мне показалось, так, чтобы легко и быстро можно было приложить ложе ружья к плечу.
У меня с плеча сполз ремень карабина и леденящий холодок прошел от пяток до волос.
— Ты смотри!.. Шутить с тобою никто не собирается. — Павел шагнул к Илье.
Стало жутко в наступившем молчании. Казалось, пошевели ногою или открой рот, и произойдет страшное, непоправимое. Я еще не видел Павла, этого добрейшего человека, неспособного муху обидеть, таким гневным. И, глядя на Илью, подумал: «Этому человеку ничего не стоит сейчас разрядить бердану в упор». Но тут подошел к Илье Загря. Он бесцеремонно обнюхал каюра и, усаживаясь рядом, скосил на меня умные глаза — дескать, ничего же плохого нет в этом человеке, уж я-то людей знаю!
Илья вдруг опустил отяжелевшую бердану, унял прерывистое дыхание. Но на сжатых губах так и осталась накипь злобы.
— Трогай! — крикнул Павел Долбачи и, подняв с земли конец повода, повел за ним связку оленей Ильи.
Я шел следом, за караваном. Метров через пятьдесят оглянулся. Каюр стоял на том же месте, не отрывая от нас взгляда. И хотя мы готовы были тут, под Ямбуем, встретиться с Любой неожиданностью, исчезновение Быкова показалось очень странным при таком подозрительном поведении проводника.
«Илья… Илья из Омахты…» — мучительно вспоминал я, всматриваясь в его смуглое лицо. — Он, кажется, работал в партии Самсонова… Какая-то история была с ним в прошлом году… Но какая? Нет, не вспомнить. А Быков не заблудился. В этом можно поклясться. Что же с ним приключилось?..»
— Павел! — окликаю я его. — Ты не знаешь этого каюра?
— Помните историю на Гунаме? Это проделка его, Ильи из Омахты!
…В прошлом году, в октябре, после окончания работ, не вышло с Алданского нагорья подразделение наблюдателя. Прошли все сроки. Легла зима, стужа сковала землю, начались снежные бураны. Вблизи района работ не было ни стойбища, ни поселений. Из-за непогоды нельзя было послать на поиски авиацию. Никто не знал, что могло случиться с людьми. К концу работы у них уже не оставалось продуктов и не было зимнего обмундирования. Их было четверо! А время шло. Только когда к концу месяца установилась летная погода, одному из летчиков удалось разыскать людей на реке Гунам, километрах в семидесяти ниже устья реки Ытымжи, где работало подразделение. Сбросили продукты, теплую одежду, печку. И через три недели всех их здоровыми вывезли на оленьих нартах в поселок Нагорный.
Что же произошло в отряде?
Наблюдатели, закончив работу, спустились на оленях к Гунаму. Каюрами были Илья из Омахты и еще какой-то паренек из этого же стойбища. Выпал снег. Надо было торопиться. Илья отпросился с пареньком съездить за мясом убитого им сокжоя. Они уехали и пропали, явно обрекая людей на гибель. Позже Илья оправдывался тем, что заблудился в пургу, заболел и не мог вернуться, но никто этому не поверил.
Не бросил ли он и тут в какой-то беде Елизара? Но зачем это ему?
За редколесьем открылась бугристая марь, затянутая ржавым мхом и ягелем. Мы долго искали сухое место и отаборились на берегу маленького ручейка, по которому стекала с мари ледяная вода необычайной прозрачности.
Илья не приходил.
Прямо против лагеря высоко поднимается скалистый Ямбуй, заслонивший полнеба. Голец весь открыт глазу, он изрезан расщелинами и опоясан скалами. Человек может заблудиться лишь на равнине, и то разве в туман, когда она особенно коварна своими однообразными перелесками и озерами. Но в ясные дни над равниной, как маяк, господствует Ямбуй. Даже самый неопытный таежник не смог бы сбиться с направления при таком ориентире. А все эти дни была хорошая погода.
Но тут я ловлю себя на мысли: ведь и Петрик исчез в ясную погоду, и Евтушенко. Нет, тысячу раз нет! Они не заблудились, и тут не случайное стечение обстоятельств. А два погибших эвенка? Одно ясно, на Ямбуе творится что-то неладное; и нам надо быть очень осторожными.
— Павел, — обращаюсь я к радисту, — сейчас же натягивай антенну, выходи в эфир. Нужно связаться со штабом.
— Я и сам об этом подумал… Вот ведь какая чертовщина получается! Неужели Илья убил Елизара? Ну тогда пусть не просит пощады! — И он, взяв топор, отправился вырубать мачты, размахивая руками во всю ширь, точно с кем-то расправляясь.
Мы с Долбачи стащили в одну кучу груз, натянули над ним тент, поставили капитально палатку. Тут придется надолго задержаться. Я бегло просмотрел все вьюки Ильи, но ничего подозрительного не обнаружил. Проверил потки с вещами Елизара. Ремешки на них были завязаны бантиком, так ни один эвенк узлы не вяжет. Значит, каюр не интересовался их содержимым. Странно, все это очень странно…
Илья вернулся на табор, когда мы заканчивали устройство лагеря. Он даже не подошел к своим оленям, чтобы отпустить их на корм. За него это сделал Долбачи. Илья развел себе отдельно костер, повесил чайник, затем перетащил туда свою постель, потки с продуктами и, повернувшись к нам спиной, сидел один, чужой, подавленный, злой.
Я составил радиограмму Плоткину:
«Позавчера на Ямбуе исчез Елизар Быков, прибывший к гольцу с каюром Ильей из Омахты. Срочно соберите все сведения об этом каюре. Радируйте мне. Завтра при наличии погоды направьте к нам самолет, обследовать прилегающую к Ямбую низину. Предупредите экипаж: над равниной надо продержаться с полчаса, чтобы Быков смог успеть развести костер, дать о себе знать. Наша стоянка против Ямбуя с западной стороны. Результаты поисков сообщить нам с борта самолета. Завтра посылаю своего каюра за наблюдателем Цыбиным. Его люди примут участие в поисках пропавших».
Павел стучит ключом, посылая в эфир позывные, слушает и снова стучит, стучит, стучит… Но эфир не отвечает.
— Любой ценой, Павел, свяжись!..
В поисках заблудившегося человека в тайге наиболее надежное средство самолет. С небольшой высоты земля просматривается хорошо, и если затерявшийся услышит гул моторов — должен разжечь костер, дым сразу выдаст его присутствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41