Ни капельки жалости, сочувствия нет в глазах этого черного, только удовлетворение циника, который якобы задолго предупреждал о чем-то, цедил сквозь зубы свой апокалипсис; теперь он, видите, торжествует впереди занавеса. Он жмет руку прискакавшим всадникам: спасибо, что не подвели.
Он также идол студентов — будущих учителей, юристов, офицеров, программистов и финансистов. Они с пеной у рта отстаивают его мораль, его безупречную объективность, его профессиональные качества. И невдомек им, что профессиональные качества — ничто без доброты и чувства такта, особенно у человека, который у всех на виду занимается своей деятельностью. Почему, ну скажите, почему за монстрами нашего века, за этими людоедами-шерханами послушно семенят молодые волки? Потому что боятся не стать такими сильными и крутыми, как они?
Люди, ни во что не верящие, не принесут вреда. Люди, ни во что не верящие, пассивны. Есть те, которые верят в нечто. Это «нечто» уже убило миллионы. А убьет миллиарды.
* * *
В жизни все связано. Полет ласточки над вами в вечернем небе и ее говно на плече; живая природа и мертвая, сумасшедший и врач. И мои знакомые связаны с тем, что происходит с другими, кто незнаком мне. Словно электроны в проводе, вся внешняя мразь накатывается на маленькие сообщества, а члены сообществ, подверженные внешнему грубому воздействию обстоятельств, начинают сжиматься и разжиматься, расшатывая старые связи.
А и правда, что нам связи?
О, обстоятельства, проклятый мусор! Мы учимся копаться в мусоре, добывать пропитание. Обстоятельства делают нас самовлюбленными надутыми перцами, мусор придает нам толику нескромного обаяния. Может быть, научиться любить даже этот мусор, признав, что с дороги его не убрать? Кормить им свой двигатель?
Копаясь в мусоре, мы становимся мелочны. Из-за случайно оброненной фразы, из-за категорично высказанного мнения, из-за своего домысливания неоконченных разговоров (пусть даже на пустяковые темы) вызовем собеседника на диспут, на риторический ринг, бросим в лицо перчатку обвинения. Обвинения в давнем и злом умысле против здравого смысла, адептом которого мы являемся в этом мире. Для нас ничего нет важнее Слова, и на этой высоте исчезают дружеские связи. Чем мы оправдываем такой максимализм? Мы оправдываем его любовью к культуре, философии, которую оскорбляет неверный тезис, любовью к своим идеалам.
Но культура и идеалы начинаются с детства, с детских книжек, как бы ни было серьезно взрослое отношение к ним. Тот, кто не читал «Три мушкетера», «Остров сокровищ», «Дети капитана Гранта», — немножко кастрат. И прямота, и отточенность его суждений недобирают искренности, доверчивости, бескорыстия. Нельзя быть уверенным в своем литературном вкусе, начав читать в семнадцать и начав со сложных, многогранных произведений. Все они производные от простых; лучше бы сначала научиться разбираться в простом, чтобы не быть потребителем от литературы. Такой порадуется шедевру и все; максимум — он предложит прочитать это другим. Лучше бы он проникся простой и вечной истиной и сберег ее для других.
Может, нам всем надо помнить о них:
Дружба;
Верность;
Достоинство.
* * *
Человек, великодержавец, должен чувствовать над собой власть. Власть — тоже люди, только другие, не мы; она как цепочка. Люди, имеющие над вами власть, подвластны другим, те — третьим, и так далее.
Ну, власть я чувствую. Не считая власти Минотавра, это власть шпаны, власть отморозков. Они сейчас так в себе уверены, те, кого раньше какой-нибудь Кузьмич-дружинник мог запросто скрутить и поставить на место. Теперь это их страна. Ничего с ними не сделать, они всплывают на поверхность жизни, как говно. Известно, что говно всплывает тем быстрее, чем тяжелее жидкость. Да, наша жизнь тяжела почему-то именно теперь, когда так сильна власть Минотавра и длинного доллара.
Еще это власть хамства, оно у всех в крови, словно маленькие красные тельца. Оно везде, и оно старается подчинить меня. Оно налетает в магазине и у киоска, долбит меня, как голубь, по затылку в трамвае, врывается в квартиру сквозь телеэкран и телефонную трубку, мерзко шуршит, как юная любопытная крыса, сползая мне на живот со страниц ежедневных газет.
Насколько я вижу, Великодержавия — одно из немногих мест, где свобода тяготит людей. Те, кому предоставлена свобода выбора, делают выбор, первый осознанный выбор гражданина этой страны: выбор себе хозяина и господина. Мы вообще стремимся к состоянию, когда мы рабы наших привязанностей, общественного мнения, страха, лени; а если посмотреть на детские, например, состояния — мы рабы родителей, хулиганов во дворе, школы; взрослый — он уже раб своего начальника, другой — любовницы, тот — телевизора… Привыкли! И огромные народы в силу привычки избирают себе царьков.
Я называю это обычно синдромом лизания жопы. Понимаете, язык у нас работает постоянно, мы горазды чесать языком. Произносим звуки, слова, пробиваем языком себе дорогу в жизнь (кстати, забывая, что долгие и регулярные занятия жизнью ведут к смерти)… Наконец, чувствуя, что язык работает вхолостую или он заблудился в лабиринтах ошибок и ожогов, мы закрываем глаза и, как в жару эскимо, представляем, вырисовываем в темноте изнанки наших глаз такую жопу, лизнуть которую было бы смыслом нашего существования. Другой-то смысл надо искать, а не выдумывать!
Причем обычно мы не только ее лижем сами, мы еще стремимся убедить и всех остальных в необходимости и почетности этого занятия. Мы говорим, что жопа права, потому что выдумали ее сами, верим, что достойны этой жопы, потому что какие мы, такая и она. Уловка тут в том, что лижем мы всегда с закрытыми глазами, потому что открыть их — значит увидеть, что хуже она, чем выдумали мы, и не медом мазана, а говном.
* * *
Я забросил повесть со стрельбой, наплевал на те события. Мое воображение оказалось гораздо сильнее и красивее меня самого. В мою голову стреляют изнутри, но пули не вырываются наружу. Наверно, они бы мне больше помогли, чем воплощение художественных замыслов. Вернувшись из путешествия, я вновь пойду в дворники. Толя мне обрадуется.
— С тебя пиво, — задумчиво напомнит он.
— А ты Борхеса не приноси на работу…
Так и пойдет.
Изредка я еще буду вспоминать, что я писатель, и даже буду пытаться выдумать сюжеты для своих будущих книг, других. Я стану патриотом и оптимистом, а все концы у книг будут счастливые. Содержание я, конечно, возьму из жизни моей страны. Уже сейчас, в дороге, готово несколько сюжетов.
Первый.
Обыватель, поссорившийся с хулиганами, вызвал милицию. Хулиганы, дав милиции взятку, пришли к обывателю и потребовали откупного. Обыватель назначил им встречу и позвал знакомого спецназовца. Спецназовец избил хулиганов. Хулиганы позвали «крышу». В момент разборки «крыши» и спецназовцев появилась милиция и арестовала всех. В милиции обывателя побили, а спецназовца услали вне очереди на войну. Обыватель рассказал об этом газетчику, который написал ядовитую статью. После этого милиция побила и газетчика. Газетчик обиделся и написал еще более ядовитую статью про милицию, а заодно и про «крышу». «Крыша» объединилась с милицией и прикончила газетчика, а заодно и обывателя. В конце сюжета растет любовь между «крышей» и милицией, множатся связи, в будущее смотрится с надеждой.
Второй.
Старичок со старушкой решили выпить водочки. Кряхтя и бранясь по поводу испорченного лифта, старичок спускается с шестнадцатого этажа на улицу. Грохочет трамвай, несется и смердит улица, сверху придавило неоновой рекламой, прохватило ветром, и старичок растерялся. Кто-то его немедленно толкает, кто-то посылает по матушке, кто-то, не стесняясь, лезет в карман, ребенок подошел и пописал на носки его ботинок — все смеются над некоммуникабельным старичком. Организм старичка не выдерживает, и последнего хватает кондрашка на виду у всего города.
Долго ли, коротко ли, нашелся один сердобольный еврей, поднявший старичка. Старичок благодарит еврея, плачет и зовет с собой пить водочку, которую еврей тут же и покупает. А к старушке в это время приехал на заработавшем лифте другой старичок, давний друг семьи, и принес свою водочку. Он пристает к старушке, она пристает в ответ, однако тут приходит первый старичок с евреем. Весело пьют вчетвером. Но четверо — это слишком много, обеих водочек не хватает. Все это чувствуют, и у всех портится настроение. В кульминации первый старичок бьет старушку и другого старичка молотком в висок, в ту же минуту раскаивается и кончает жизнь самоубийством с шестнадцатого этажа.
В эпилоге еврей, привыкший в силу истории своего народа уходить от ударов молотком, арестован подоспевшей милицией. Помимо тройного убийства ему приписывают похищение миллиарда долларов из здания областной прокуратуры и подрывание национальных устоев Великодержавии.
Следующий!
В центре Загорска есть тайный городок Загорск-19. Седовласые академики, живущие в нем, делают бактериологические бомбы. У этих бомб есть секрет — они рассчитаны на то, чтобы от них умирали только люди Западного мира, а великодержавцы оставались живы и здоровы. В процессе самый седовласый академик героически засыпает на посту и последним движением роняет стекляшку со смертоносной смесью. Смесь испаряется, распространяется за забор и разносится по всему Загорску. Все думают, что великодержавцам это оружие не страшно и спят спокойно, однако вымирает полгорода. Академики раздавлены, они вынуждены признать перед генералом ВСБ свою никудышность. Но генерал справедливый. Он говорит:
— Мы изначально ориентировали это оружие на Запад. То, что жители Загорска умерли от нашей смеси, не говорит о ее несовершенстве. Это говорит только о том, что, к несчастью, много великодержавцев — и в Загорске, и в других городах — давно отравлены западным образом мысли, будучи жертвами идеологической диверсии. Это отравление я закодирую словом «западничество». Как выясняется, западничество снижает иммунитет организма к воздействию нашим великодержавным оружием. Отсюда вывод — необходимо укрепить круговую оборону, усилить бдительность, удлинить карающую десницу ВСБ, а также научно обосновать вредность западничества для нашей Великодержавии.
В конце полным ходом идет строительство Загорсков-20, —21, —22… и так далее, сколько угодно, благо места для них в вымершем городе предостаточно.
А вот приготовленная мною для одной вечеринки антреприза. Она посвящена моей бабушке, которая любит нашего президента за то, что он поднял ей пенсию.
Утро рабочего дня. Президент один в кабинете. Слышен веселый щебет воробьев. Над площадью бьют часы. Президент весело и живо работает с документами.
Осторожный стук в дверь.
Президент (весело): Минуточку! (Быстро переворачивает по старой привычке все документы текстом вниз). Войдите!
Появляется бабушка.
Президент (живо): А, Любовь Ефремовна! Как же, как же! Давно вас жду.
Бабушка (робко): Здравствуйте.
Президент: Доброе утро! А у меня для вас приятные новости. Решили вам пенсию повысить, на целых двадцать процентов. Что скажете?
Бабушка (недоверчиво): Милый, дорогой господин президент! Вы шутите? Ведь у вас столько дел, а вы вдруг о моей пенсий вспомнили?
Президент (мягко): Это моя работа.
Бабушка (нерешительно): А вдруг тот, кто пенсию выдает, не поверит, что вы ее повысили?
Президент (строго, но в то же время с иронией): Пусть попробует! Захватите с собой Конституцию Великодержавной Федерации. В первом пункте написано: надо верить президенту.
Президент встает, они с бабушкой берутся за руки и поворачиваются к залу.
Президент (громко): Я всегда буду помнить, что именно благодаря вам, простым людям, я занимаю столь высокий, ответственный государственный пост. Вы должны жить лучше! Потому что вы имеете на это право.
Звучит государственный гимн. Занавес.
Вот такой вот катарсис…
А в голове все-таки стреляют. Я слышу это даже сейчас. Дорога бежит навстречу, я разговариваю с водителем и слышу выстрелы в своем воображении! Я думал, с ними покончено…
ВОЙНА СКОРО ОКОНЧИТСЯ
«Харизма» шла вперед, сильно кренясь на левый борт. Пол сидел на полу, подобрав ноги, и спиной подпирал стену каюты. А девушка стояла перед ним, схватившись за скобу над дверью. На ее поясе блестели револьверы.
— Сейчас уже почти стемнело, — сказала она. — Вы готовы к разговору? Меня зовут Юнче.
Пол был потрясен, услышав альбионский язык.
— Мисс… Спасибо, что уделили мне внимание… Но я хотел бы встретиться с вашим командиром. Или вы решаете мою судьбу? В таком случае заявляю вам: я не солдат, я действительно журналист, приехавший работать в вашу страну. Не очень известный, но, если вы потребуете выкуп за мое освобождение, сделка непременно состоится: наша корпорация делает все возможное для каждого своего рядового члена. Однако ограничение моей свободы есть нарушение Международных Положений о правах человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Он также идол студентов — будущих учителей, юристов, офицеров, программистов и финансистов. Они с пеной у рта отстаивают его мораль, его безупречную объективность, его профессиональные качества. И невдомек им, что профессиональные качества — ничто без доброты и чувства такта, особенно у человека, который у всех на виду занимается своей деятельностью. Почему, ну скажите, почему за монстрами нашего века, за этими людоедами-шерханами послушно семенят молодые волки? Потому что боятся не стать такими сильными и крутыми, как они?
Люди, ни во что не верящие, не принесут вреда. Люди, ни во что не верящие, пассивны. Есть те, которые верят в нечто. Это «нечто» уже убило миллионы. А убьет миллиарды.
* * *
В жизни все связано. Полет ласточки над вами в вечернем небе и ее говно на плече; живая природа и мертвая, сумасшедший и врач. И мои знакомые связаны с тем, что происходит с другими, кто незнаком мне. Словно электроны в проводе, вся внешняя мразь накатывается на маленькие сообщества, а члены сообществ, подверженные внешнему грубому воздействию обстоятельств, начинают сжиматься и разжиматься, расшатывая старые связи.
А и правда, что нам связи?
О, обстоятельства, проклятый мусор! Мы учимся копаться в мусоре, добывать пропитание. Обстоятельства делают нас самовлюбленными надутыми перцами, мусор придает нам толику нескромного обаяния. Может быть, научиться любить даже этот мусор, признав, что с дороги его не убрать? Кормить им свой двигатель?
Копаясь в мусоре, мы становимся мелочны. Из-за случайно оброненной фразы, из-за категорично высказанного мнения, из-за своего домысливания неоконченных разговоров (пусть даже на пустяковые темы) вызовем собеседника на диспут, на риторический ринг, бросим в лицо перчатку обвинения. Обвинения в давнем и злом умысле против здравого смысла, адептом которого мы являемся в этом мире. Для нас ничего нет важнее Слова, и на этой высоте исчезают дружеские связи. Чем мы оправдываем такой максимализм? Мы оправдываем его любовью к культуре, философии, которую оскорбляет неверный тезис, любовью к своим идеалам.
Но культура и идеалы начинаются с детства, с детских книжек, как бы ни было серьезно взрослое отношение к ним. Тот, кто не читал «Три мушкетера», «Остров сокровищ», «Дети капитана Гранта», — немножко кастрат. И прямота, и отточенность его суждений недобирают искренности, доверчивости, бескорыстия. Нельзя быть уверенным в своем литературном вкусе, начав читать в семнадцать и начав со сложных, многогранных произведений. Все они производные от простых; лучше бы сначала научиться разбираться в простом, чтобы не быть потребителем от литературы. Такой порадуется шедевру и все; максимум — он предложит прочитать это другим. Лучше бы он проникся простой и вечной истиной и сберег ее для других.
Может, нам всем надо помнить о них:
Дружба;
Верность;
Достоинство.
* * *
Человек, великодержавец, должен чувствовать над собой власть. Власть — тоже люди, только другие, не мы; она как цепочка. Люди, имеющие над вами власть, подвластны другим, те — третьим, и так далее.
Ну, власть я чувствую. Не считая власти Минотавра, это власть шпаны, власть отморозков. Они сейчас так в себе уверены, те, кого раньше какой-нибудь Кузьмич-дружинник мог запросто скрутить и поставить на место. Теперь это их страна. Ничего с ними не сделать, они всплывают на поверхность жизни, как говно. Известно, что говно всплывает тем быстрее, чем тяжелее жидкость. Да, наша жизнь тяжела почему-то именно теперь, когда так сильна власть Минотавра и длинного доллара.
Еще это власть хамства, оно у всех в крови, словно маленькие красные тельца. Оно везде, и оно старается подчинить меня. Оно налетает в магазине и у киоска, долбит меня, как голубь, по затылку в трамвае, врывается в квартиру сквозь телеэкран и телефонную трубку, мерзко шуршит, как юная любопытная крыса, сползая мне на живот со страниц ежедневных газет.
Насколько я вижу, Великодержавия — одно из немногих мест, где свобода тяготит людей. Те, кому предоставлена свобода выбора, делают выбор, первый осознанный выбор гражданина этой страны: выбор себе хозяина и господина. Мы вообще стремимся к состоянию, когда мы рабы наших привязанностей, общественного мнения, страха, лени; а если посмотреть на детские, например, состояния — мы рабы родителей, хулиганов во дворе, школы; взрослый — он уже раб своего начальника, другой — любовницы, тот — телевизора… Привыкли! И огромные народы в силу привычки избирают себе царьков.
Я называю это обычно синдромом лизания жопы. Понимаете, язык у нас работает постоянно, мы горазды чесать языком. Произносим звуки, слова, пробиваем языком себе дорогу в жизнь (кстати, забывая, что долгие и регулярные занятия жизнью ведут к смерти)… Наконец, чувствуя, что язык работает вхолостую или он заблудился в лабиринтах ошибок и ожогов, мы закрываем глаза и, как в жару эскимо, представляем, вырисовываем в темноте изнанки наших глаз такую жопу, лизнуть которую было бы смыслом нашего существования. Другой-то смысл надо искать, а не выдумывать!
Причем обычно мы не только ее лижем сами, мы еще стремимся убедить и всех остальных в необходимости и почетности этого занятия. Мы говорим, что жопа права, потому что выдумали ее сами, верим, что достойны этой жопы, потому что какие мы, такая и она. Уловка тут в том, что лижем мы всегда с закрытыми глазами, потому что открыть их — значит увидеть, что хуже она, чем выдумали мы, и не медом мазана, а говном.
* * *
Я забросил повесть со стрельбой, наплевал на те события. Мое воображение оказалось гораздо сильнее и красивее меня самого. В мою голову стреляют изнутри, но пули не вырываются наружу. Наверно, они бы мне больше помогли, чем воплощение художественных замыслов. Вернувшись из путешествия, я вновь пойду в дворники. Толя мне обрадуется.
— С тебя пиво, — задумчиво напомнит он.
— А ты Борхеса не приноси на работу…
Так и пойдет.
Изредка я еще буду вспоминать, что я писатель, и даже буду пытаться выдумать сюжеты для своих будущих книг, других. Я стану патриотом и оптимистом, а все концы у книг будут счастливые. Содержание я, конечно, возьму из жизни моей страны. Уже сейчас, в дороге, готово несколько сюжетов.
Первый.
Обыватель, поссорившийся с хулиганами, вызвал милицию. Хулиганы, дав милиции взятку, пришли к обывателю и потребовали откупного. Обыватель назначил им встречу и позвал знакомого спецназовца. Спецназовец избил хулиганов. Хулиганы позвали «крышу». В момент разборки «крыши» и спецназовцев появилась милиция и арестовала всех. В милиции обывателя побили, а спецназовца услали вне очереди на войну. Обыватель рассказал об этом газетчику, который написал ядовитую статью. После этого милиция побила и газетчика. Газетчик обиделся и написал еще более ядовитую статью про милицию, а заодно и про «крышу». «Крыша» объединилась с милицией и прикончила газетчика, а заодно и обывателя. В конце сюжета растет любовь между «крышей» и милицией, множатся связи, в будущее смотрится с надеждой.
Второй.
Старичок со старушкой решили выпить водочки. Кряхтя и бранясь по поводу испорченного лифта, старичок спускается с шестнадцатого этажа на улицу. Грохочет трамвай, несется и смердит улица, сверху придавило неоновой рекламой, прохватило ветром, и старичок растерялся. Кто-то его немедленно толкает, кто-то посылает по матушке, кто-то, не стесняясь, лезет в карман, ребенок подошел и пописал на носки его ботинок — все смеются над некоммуникабельным старичком. Организм старичка не выдерживает, и последнего хватает кондрашка на виду у всего города.
Долго ли, коротко ли, нашелся один сердобольный еврей, поднявший старичка. Старичок благодарит еврея, плачет и зовет с собой пить водочку, которую еврей тут же и покупает. А к старушке в это время приехал на заработавшем лифте другой старичок, давний друг семьи, и принес свою водочку. Он пристает к старушке, она пристает в ответ, однако тут приходит первый старичок с евреем. Весело пьют вчетвером. Но четверо — это слишком много, обеих водочек не хватает. Все это чувствуют, и у всех портится настроение. В кульминации первый старичок бьет старушку и другого старичка молотком в висок, в ту же минуту раскаивается и кончает жизнь самоубийством с шестнадцатого этажа.
В эпилоге еврей, привыкший в силу истории своего народа уходить от ударов молотком, арестован подоспевшей милицией. Помимо тройного убийства ему приписывают похищение миллиарда долларов из здания областной прокуратуры и подрывание национальных устоев Великодержавии.
Следующий!
В центре Загорска есть тайный городок Загорск-19. Седовласые академики, живущие в нем, делают бактериологические бомбы. У этих бомб есть секрет — они рассчитаны на то, чтобы от них умирали только люди Западного мира, а великодержавцы оставались живы и здоровы. В процессе самый седовласый академик героически засыпает на посту и последним движением роняет стекляшку со смертоносной смесью. Смесь испаряется, распространяется за забор и разносится по всему Загорску. Все думают, что великодержавцам это оружие не страшно и спят спокойно, однако вымирает полгорода. Академики раздавлены, они вынуждены признать перед генералом ВСБ свою никудышность. Но генерал справедливый. Он говорит:
— Мы изначально ориентировали это оружие на Запад. То, что жители Загорска умерли от нашей смеси, не говорит о ее несовершенстве. Это говорит только о том, что, к несчастью, много великодержавцев — и в Загорске, и в других городах — давно отравлены западным образом мысли, будучи жертвами идеологической диверсии. Это отравление я закодирую словом «западничество». Как выясняется, западничество снижает иммунитет организма к воздействию нашим великодержавным оружием. Отсюда вывод — необходимо укрепить круговую оборону, усилить бдительность, удлинить карающую десницу ВСБ, а также научно обосновать вредность западничества для нашей Великодержавии.
В конце полным ходом идет строительство Загорсков-20, —21, —22… и так далее, сколько угодно, благо места для них в вымершем городе предостаточно.
А вот приготовленная мною для одной вечеринки антреприза. Она посвящена моей бабушке, которая любит нашего президента за то, что он поднял ей пенсию.
Утро рабочего дня. Президент один в кабинете. Слышен веселый щебет воробьев. Над площадью бьют часы. Президент весело и живо работает с документами.
Осторожный стук в дверь.
Президент (весело): Минуточку! (Быстро переворачивает по старой привычке все документы текстом вниз). Войдите!
Появляется бабушка.
Президент (живо): А, Любовь Ефремовна! Как же, как же! Давно вас жду.
Бабушка (робко): Здравствуйте.
Президент: Доброе утро! А у меня для вас приятные новости. Решили вам пенсию повысить, на целых двадцать процентов. Что скажете?
Бабушка (недоверчиво): Милый, дорогой господин президент! Вы шутите? Ведь у вас столько дел, а вы вдруг о моей пенсий вспомнили?
Президент (мягко): Это моя работа.
Бабушка (нерешительно): А вдруг тот, кто пенсию выдает, не поверит, что вы ее повысили?
Президент (строго, но в то же время с иронией): Пусть попробует! Захватите с собой Конституцию Великодержавной Федерации. В первом пункте написано: надо верить президенту.
Президент встает, они с бабушкой берутся за руки и поворачиваются к залу.
Президент (громко): Я всегда буду помнить, что именно благодаря вам, простым людям, я занимаю столь высокий, ответственный государственный пост. Вы должны жить лучше! Потому что вы имеете на это право.
Звучит государственный гимн. Занавес.
Вот такой вот катарсис…
А в голове все-таки стреляют. Я слышу это даже сейчас. Дорога бежит навстречу, я разговариваю с водителем и слышу выстрелы в своем воображении! Я думал, с ними покончено…
ВОЙНА СКОРО ОКОНЧИТСЯ
«Харизма» шла вперед, сильно кренясь на левый борт. Пол сидел на полу, подобрав ноги, и спиной подпирал стену каюты. А девушка стояла перед ним, схватившись за скобу над дверью. На ее поясе блестели револьверы.
— Сейчас уже почти стемнело, — сказала она. — Вы готовы к разговору? Меня зовут Юнче.
Пол был потрясен, услышав альбионский язык.
— Мисс… Спасибо, что уделили мне внимание… Но я хотел бы встретиться с вашим командиром. Или вы решаете мою судьбу? В таком случае заявляю вам: я не солдат, я действительно журналист, приехавший работать в вашу страну. Не очень известный, но, если вы потребуете выкуп за мое освобождение, сделка непременно состоится: наша корпорация делает все возможное для каждого своего рядового члена. Однако ограничение моей свободы есть нарушение Международных Положений о правах человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33