От вас даже кошки отворачиваются.
Марина Ивановна прошмыгнула на лестницу, запахнув засаленное пальто. Навстречу спускалась Света, кандидат наук. Увидев Марину Ивановну, Света пошла пятнами.
— Вы!.. — сказала она. — Муж мне все рассказал. Если еще раз вы посмеете выражаться матом в присутствии моего ребенка, я сделаю все, чтобы вас насильно освидетельствовал психиатр.
Напротив квартиры сержанта Шнурко было написано:
«Бей ментовскую козлятину».
Марина Ивановна знала, что сержант Шнурко собственноручно сделал эту надпись. Надпись напоминала милиционеру о героическом прошлом.
На третьем этаже Марину Ивановну поджидала Настя, нянечка в детском саду.
— Опять у тебя из-за двери газом несет! — крикнула она. — Взорвать нас решила, террористка скандинавская? Я тебе покажу!
— Нету газа, — прошептала Марина Ивановна.
— Как это нету? Ты нюхай, нюхай своим поганым носом! А даже если и нету? Все равно — было. Хорошо, в тот раз спасатели приехали, газ ликвидировали. А ну как больше не приедут? Ты гляди за квартирой, не то вылетишь с жилплощади, чтобы нормальных людей опасности не подвергать.
Оказавшись дома, Марина Ивановна припала к крану и напилась водицы. После чего пальцы ее сжались, показались слезы, и она оборотилась к заветному уголку.
— Господи Иисусе Христе, — сказала она, — иже еси на небесех…
В квартире темнело. Сверху ребенок Светы играл гамму. За стеной загремели в руках Насти сковороды и кастрюли. Марина Ивановна облокотилась на подоконник. Подоконник был ледяной.
— Слабая я, — сказала Марина Ивановна.
Она потянулась к розетке и включила электрообогреватель. После чего заснула. Все осталось, как было, только на приборе зажглась оранжевая лампочка. И газом не пахло, что бы там ни говорила нянечка Настя…
Прошло несколько минут. Марина Ивановна дремала. Но частичка ее все-таки следила за тем, что происходит вокруг. И вот эта частичка встрепенулась и вспомнила что-то, какую-то маленькую надежду на большие дела, когда всем воздается по заслугам, и каждый окончательно обретет счастье.
И тут — чпок! И все.
* * *
…свезли в Центральный парк, свалили кучами и сожгли вместе с парком. А директора Си-Эн-Эн и помощника его схватили, когда они уже в вертолет садились. И прямо возле вертолета переизбрали…
Слышу, мотоцикл затрещал. И — р-раз — по дуге прямо на середину улицы. Я только глянул. И уже на четвереньках стою. Впереди куча мусора была. Я пополз, залег… Заметил или нет? Канадец. Один. Слава богу, один!
Ну, где ты там? Я тебе не Джордж.
Мотоцикл было слышно. А близко, далеко — не понять. Я поднял голову. Ну и вонь от этого мусора! А улица пустая. Все попрятались, конечно. Канадец где-то разъезжает. Похоже, круги выписывает. Вот черт его возьми! Заметил, значит. Угораздило же меня…
Провода хорошо свисают. Почти до самого асфальта. Под током или нет? Если бы под током… Я бы на месте этого канадца взял бы, да и въехал прямо в эти провода. Чтобы никому жизнь не осложнять. Где он, кстати? Почему не слыхать? Уехал, что ли?
Значит, уехал…
Тут как взревет над самым ухом! Ага, конечно, уехал! Дурак он, что ли, уезжать, когда тут человек без автомата за кучей мусора лежит! И за небольшой, оказывается, кучей…
А канадец, кстати, тоже без автомата. Остановился, стоит в пяти шагах. И только я на него свою пукалку навел, слышу, меня по имени зовут. Вот ведь, думаю!
На шлеме у него флажок канадский — кленовый лист и скрещенные кости. Снял шлем и смотрит на меня.
Тут я на него орать стал. И как! Как на того типа из полиции. Только по-русски. Так, чтоб проняло гада. Чтобы совесть в нем проснулась. Чтобы губы он себе закусал до крови. Чтобы башкой об землю в раскаянии расшибся.
Хрен. Не расшибся. Он меня утешать стал.
— Не бойся, — говорит. — Я тебя еще издалека узнал. А ты сразу хлоп носом в эту кучу. Я думал, ты стрелять будешь. Да и потом, вдруг это не ты.
Я говорю:
— Последний ты человек, Генка. Самый что ни на есть подлец. Значит, с канадцами связался. За людьми охотишься. Совести у тебя нет!
Он нахмурился.
— Дурак ты, — говорит. — Канадцы к себе никого не берут. Это я у них мотоцикл угнал. Прямо из Бронкса.
Я не удержался. Давай на него пальцем показывать, чтобы вся улица видела. Да только к нам никто не подходил. Как увидели, что я с канадцем разговор веду, так еще больше попрятались.
Генка говорит:
— А что это у тебя? Я не стрелял, честно.
Я смотрю, а у меня кровь. И закололо сразу. Ну, я испугался сначала, а потом вспомнил, что это когда я падал, там из асфальта торчало что-то, колючее такое. Я нагнулся посмотреть, а это скаутский значок острым уголком кверху в асфальт вплавился. Ну, думаю, где теперь тот скаут…
Генка сразу говорит:
— Заразы вокруг полно. Царапину обработать надо.
Что-то я за ним такой заботливости раньше не замечал. Смотрю, а в глазах его усталость какая-то. Сам он худенький такой, а я же вижу, как ноги все время напружинены. Готов в любой момент сорваться и то ли напасть, то ли деру дать. Я спросил его:
— А как ты, Генка, мотоцикл-то смог у канадцев угнать?
Он говорит:
— Я там две недели жил. Канадцы меня сначала не трогали, потому что я с хоккейной клюшкой ходил… Они там все хоккей любят… А потом до них дошло, что я русский. Ну, мне прятаться пришлось. А потом я понял, что меня найдут все равно, я и пошел искать, на чем можно из Бронкса уехать. Смотрю: мотоцикл. Это пять часов утра было. Там почти все спали. Я завел и поехал.
И легко так об этом говорит! Ну, я ему поверил.
— А шлем где взял?
Тут он глаза отвел.
— Да ну… — говорит. — Шлем я там снял с одного… Автомат тоже взял. Правда, когда я из Бронкса уезжал, у меня рожок по пути кончился. Ну и выбросил я все это дело с моста…
Посадил он меня за спину, и поехали мы в одно местечко. Хозяин сначала спрятался, конечно. Тогда я Генку снаружи оставил. Вошел и говорю:
— Что же это ты моего брата испугался?
А хозяин знакомый был. Он как узнал, что Генка не канадец, так сразу из-под стола вылез и даже руку мне пожал. А на глазах слезы.
Сидим мы с Генкой, коктейль заказали. В окно поглядываем. Я пукалку свою на стол выложил. Генка повертел ее в руках, потом спрашивает:
— А ты почему нормальный пистолет не купишь? Или ты пацифистом стал?
— Может, и стал, — отвечаю. — Да и вообще хорошая штука: нажал — и пятеро валятся. Я его, кстати, вернуть должен…
Генка хмыкнул так, с сомнением, и о другом заговорил:
— А ты в Россию еще не намылился?
— Намылился, — говорю. — И тебе советую. Консульство на той неделе закрывается.
Он так глянул на меня исподлобья и говорит:
— Это мне-то?.. В Россию?.. Знаешь, я об этом подумываю, конечно. Только я думал про Китай.
— А чего тебе Китай?
Генка вздохнул:
— Там денег можно заработать…
Я говорю:
— В России тоже можно заработать. А Китай я не люблю. Китайцы сейчас по всему миру порядок наводят, как полицейские какие. Скоро до Штатов доберутся… Да ну его, Китай, ты мне лучше ответь, где ты мать оставил? Или вы вместе приехали?
Он чего-то отнекиваться стал, глаза отводить.
— Да вот, — говорит, — она тебя часто вспоминала. Виноватой себя чувствовала, что меня тогда увезла, а тебя забыла. Чуть ли не казнилась. А по-моему, правильно мы без тебя уехали. Ты тут пристроен был, а там, в Эквадоре, еще всяко могло повернуться. В случае чего мы бы обратно к тебе приехали.
— Ну-ну, — говорю. — А все-таки казнилась. Наверно, даже материнские чувства испытывала.
Ну, Генка сжался весь и говорит прямо в лоб:
— Она тебе не мать. Заткнись лучше!
Я смотрю, он заплакать готов. Мне как-то сразу холодно стало. Я его за плечо взял.
— Что случилось? — спрашиваю.
А он уже в себя пришел. Рукой так сделал в сторону, как будто от глупости какой-то отмахивается.
— Она в тюрьме… — говорит. — Ну а от отца что слыхать?
Тут я как разозлюсь! Что он на какие-то посторонние темы соскакивает, когда я еще ничего не понял?.. Как глянул на него:
— Всю жизнь тебя учил: не называй его отцом! Он тебе не отец… Давай лучше рассказывай, что с тетей Катей!
Ну, он помялся, помялся и поехал рассказывать. Я еще коктейля заказал, а про себя ругаюсь. Это я на телевидение ругаюсь, что новостей никаких не показывают. А так бы я про Эквадор этот еще раньше узнал.
В общем, жили они в своем Эквадоре. Тетя Катя бизнесом занималась. Ну и по инженерной своей специальности тоже. Старые перуанские мины покупала у крестьян, развинчивала на детальки, каждую детальку чистила, собирала всё обратно. А потом на рынке эти мины продавала как новые. Генка ей помогал. А тетя Катя там еще какие-то усовершенствования внутри придумала, так что жили не бедно. А по тамошним понятиям даже очень богато. У них даже кухонный комбайн был.
В общем, тетю Катю все уважали и даже выбирали в какое-то собрание. Она гражданство купила. А потом война кончилась, и Эквадор на две части поделили. Северную колумбийцы взяли, а южную — перуанцы. Тетя Катя с Генкой на южной половине оказались. Потом у них дома эти мины дурацкие нашли. Тете Кате пожизненный срок дали. Генку тоже в тюрьму посадили.
А через год, когда у перуанцев золото инков кончилось, в тюрьмах стало еды не хватать. Тогда самых важных преступников оставили, среди них — тетю Катю, а таких, как Генка, колумбийцам отдали.
— Колумбийцы со мной возюкаться не стали, — сказал Генка. — Привезли на панамскую границу и пнули под зад. Ну, я решил тебя найти. Только я еще полгода сюда добирался. Транспорта ведь там нету нормального. Джунгли, то, сё… Через канал по ржавым кораблям перелазил… Возле Манагуа в меня гранату бросили, когда я автобус останавливал. Вот, смотри… (Он задрал футболку и показал рубец под ребрами.) Но потом я на дороге автомат нашел, ехать стало получаться быстрее… В Мексике я каких-то придурков встретил. Мы вместе вагоны по рельсам разгоняли и так до самой границы добрались. Границы-то, конечно, нет никакой… А там придурки эти какой-то дрянью обкололись и загнулись за несколько часов. Ну, я всю дрянь, что после них осталась, продал и билет до Нью-Йорка купил. От границы поезда уже ходят. Только меня в вагон не пускали, пока я автомат не выбросил. В поезде так хорошо было после всего… Почувствовал прелесть цивилизации, подумал: а ведь Штаты не самая плохая страна… «Прелесть цивилизации» — помнишь, так отец, то есть дядя Юра, любил говорить… Так ты знаешь, где он?
Я показал ему письмо от отца. И про юани рассказал. Генка только головой покачал от зависти.
— Я, — говорит, — юани эти даже не видел никогда… Может, к нему поедем? Если он такой богатый, он еще юаней даст, и можно будет мать из тюрьмы выкупить.
Я смотрю — вроде он не шутит. Генка увидел, что я ничего не понимаю, и говорит:
— Все по закону делается. При мне одного выкупили. Он, правда, шизик был, не хотел на свободу. За решетки цеплялся и кричал, что он президент Аргентины. Его такая толпа пришла вызволять…
Ну, я Генке про себя рассказывать давай. Как колледж закончил, как на Паулине женился, как меня чуть танк не задавил, как Паулина сбежала, как машина сломалась, как дом отобрали, и как я квартиру купил за сто долларов.
Генка спросил:
— А чего она сбежала-то?
Я объяснил:
— Она за меня вышла, потому что думала, что мы в Россию поедем. А я сначала не собирался, а потом американок пускать перестали. Хоть с мужем, хоть с кем…
— А где она сейчас?
— Где-то в Бронксе…
Генка только промолчал. Я понял, что он старается проявить такт. Я похлопал его по плечу.
— Да ладно, — говорю. — Не все же там так паршиво, в этом Бронксе… Даже справочное работает по Бронксу. Я адрес узнал. Конечно, она могла переехать…
— И какой адрес? — спросил Генка.
Я сказал ему адрес. Генка нахмурился и чертыхнулся. И было понятно, он этот адрес уже где-то слышал. Но я не стал пока уточнять.
— Генка! — говорю ему. — Поехали быстрее в консульство…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
… Россия на себя не похожа. И только девчонка эта, скрипачка, как из прежнего мира. Глаза ее все время припухшие, лицо исхудалое, веснушки резко так выделяются. Словно она несколько ночей не спала, на скрипке играла.
Она сама так и говорит: я, мол, не спала. И сейчас не сплю. Все вокруг спят, погоны надели, на лыжах бегают, гимн поют. И всем им кажется, что дома вокруг чистые, улицы ухоженные, на деревьях соловьи поют. А это не соловьи, а вороны! Серые, грязные, наглые. Она одна это видит. А другие даже смотреть не хотят.
— Я ведь почему играю на скрипке? — зашептала она. — Когда скрипка играет, людям все невидимое ближе становится. Если приглядеться, можно соловья от вороны отличить. А люди просто мимо идут. Монетки мне кидают…
И вдруг она как закричит:
— Но ведь не только люди спят! Весь город спит, вся страна. Вся Земля… И сны какие-то дурацкие!
— А ты почему не спишь?
Она говорит:
— Я играю на скрипке… Уходи. Мне пора играть.
— Нет…
— А ты слушай перекресток. Машины все медленнее. Дома сейчас умрут. Каркают одни вороны.
— Это соловьи…
— Гнилой воздух… Я должна разогнать его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Марина Ивановна прошмыгнула на лестницу, запахнув засаленное пальто. Навстречу спускалась Света, кандидат наук. Увидев Марину Ивановну, Света пошла пятнами.
— Вы!.. — сказала она. — Муж мне все рассказал. Если еще раз вы посмеете выражаться матом в присутствии моего ребенка, я сделаю все, чтобы вас насильно освидетельствовал психиатр.
Напротив квартиры сержанта Шнурко было написано:
«Бей ментовскую козлятину».
Марина Ивановна знала, что сержант Шнурко собственноручно сделал эту надпись. Надпись напоминала милиционеру о героическом прошлом.
На третьем этаже Марину Ивановну поджидала Настя, нянечка в детском саду.
— Опять у тебя из-за двери газом несет! — крикнула она. — Взорвать нас решила, террористка скандинавская? Я тебе покажу!
— Нету газа, — прошептала Марина Ивановна.
— Как это нету? Ты нюхай, нюхай своим поганым носом! А даже если и нету? Все равно — было. Хорошо, в тот раз спасатели приехали, газ ликвидировали. А ну как больше не приедут? Ты гляди за квартирой, не то вылетишь с жилплощади, чтобы нормальных людей опасности не подвергать.
Оказавшись дома, Марина Ивановна припала к крану и напилась водицы. После чего пальцы ее сжались, показались слезы, и она оборотилась к заветному уголку.
— Господи Иисусе Христе, — сказала она, — иже еси на небесех…
В квартире темнело. Сверху ребенок Светы играл гамму. За стеной загремели в руках Насти сковороды и кастрюли. Марина Ивановна облокотилась на подоконник. Подоконник был ледяной.
— Слабая я, — сказала Марина Ивановна.
Она потянулась к розетке и включила электрообогреватель. После чего заснула. Все осталось, как было, только на приборе зажглась оранжевая лампочка. И газом не пахло, что бы там ни говорила нянечка Настя…
Прошло несколько минут. Марина Ивановна дремала. Но частичка ее все-таки следила за тем, что происходит вокруг. И вот эта частичка встрепенулась и вспомнила что-то, какую-то маленькую надежду на большие дела, когда всем воздается по заслугам, и каждый окончательно обретет счастье.
И тут — чпок! И все.
* * *
…свезли в Центральный парк, свалили кучами и сожгли вместе с парком. А директора Си-Эн-Эн и помощника его схватили, когда они уже в вертолет садились. И прямо возле вертолета переизбрали…
Слышу, мотоцикл затрещал. И — р-раз — по дуге прямо на середину улицы. Я только глянул. И уже на четвереньках стою. Впереди куча мусора была. Я пополз, залег… Заметил или нет? Канадец. Один. Слава богу, один!
Ну, где ты там? Я тебе не Джордж.
Мотоцикл было слышно. А близко, далеко — не понять. Я поднял голову. Ну и вонь от этого мусора! А улица пустая. Все попрятались, конечно. Канадец где-то разъезжает. Похоже, круги выписывает. Вот черт его возьми! Заметил, значит. Угораздило же меня…
Провода хорошо свисают. Почти до самого асфальта. Под током или нет? Если бы под током… Я бы на месте этого канадца взял бы, да и въехал прямо в эти провода. Чтобы никому жизнь не осложнять. Где он, кстати? Почему не слыхать? Уехал, что ли?
Значит, уехал…
Тут как взревет над самым ухом! Ага, конечно, уехал! Дурак он, что ли, уезжать, когда тут человек без автомата за кучей мусора лежит! И за небольшой, оказывается, кучей…
А канадец, кстати, тоже без автомата. Остановился, стоит в пяти шагах. И только я на него свою пукалку навел, слышу, меня по имени зовут. Вот ведь, думаю!
На шлеме у него флажок канадский — кленовый лист и скрещенные кости. Снял шлем и смотрит на меня.
Тут я на него орать стал. И как! Как на того типа из полиции. Только по-русски. Так, чтоб проняло гада. Чтобы совесть в нем проснулась. Чтобы губы он себе закусал до крови. Чтобы башкой об землю в раскаянии расшибся.
Хрен. Не расшибся. Он меня утешать стал.
— Не бойся, — говорит. — Я тебя еще издалека узнал. А ты сразу хлоп носом в эту кучу. Я думал, ты стрелять будешь. Да и потом, вдруг это не ты.
Я говорю:
— Последний ты человек, Генка. Самый что ни на есть подлец. Значит, с канадцами связался. За людьми охотишься. Совести у тебя нет!
Он нахмурился.
— Дурак ты, — говорит. — Канадцы к себе никого не берут. Это я у них мотоцикл угнал. Прямо из Бронкса.
Я не удержался. Давай на него пальцем показывать, чтобы вся улица видела. Да только к нам никто не подходил. Как увидели, что я с канадцем разговор веду, так еще больше попрятались.
Генка говорит:
— А что это у тебя? Я не стрелял, честно.
Я смотрю, а у меня кровь. И закололо сразу. Ну, я испугался сначала, а потом вспомнил, что это когда я падал, там из асфальта торчало что-то, колючее такое. Я нагнулся посмотреть, а это скаутский значок острым уголком кверху в асфальт вплавился. Ну, думаю, где теперь тот скаут…
Генка сразу говорит:
— Заразы вокруг полно. Царапину обработать надо.
Что-то я за ним такой заботливости раньше не замечал. Смотрю, а в глазах его усталость какая-то. Сам он худенький такой, а я же вижу, как ноги все время напружинены. Готов в любой момент сорваться и то ли напасть, то ли деру дать. Я спросил его:
— А как ты, Генка, мотоцикл-то смог у канадцев угнать?
Он говорит:
— Я там две недели жил. Канадцы меня сначала не трогали, потому что я с хоккейной клюшкой ходил… Они там все хоккей любят… А потом до них дошло, что я русский. Ну, мне прятаться пришлось. А потом я понял, что меня найдут все равно, я и пошел искать, на чем можно из Бронкса уехать. Смотрю: мотоцикл. Это пять часов утра было. Там почти все спали. Я завел и поехал.
И легко так об этом говорит! Ну, я ему поверил.
— А шлем где взял?
Тут он глаза отвел.
— Да ну… — говорит. — Шлем я там снял с одного… Автомат тоже взял. Правда, когда я из Бронкса уезжал, у меня рожок по пути кончился. Ну и выбросил я все это дело с моста…
Посадил он меня за спину, и поехали мы в одно местечко. Хозяин сначала спрятался, конечно. Тогда я Генку снаружи оставил. Вошел и говорю:
— Что же это ты моего брата испугался?
А хозяин знакомый был. Он как узнал, что Генка не канадец, так сразу из-под стола вылез и даже руку мне пожал. А на глазах слезы.
Сидим мы с Генкой, коктейль заказали. В окно поглядываем. Я пукалку свою на стол выложил. Генка повертел ее в руках, потом спрашивает:
— А ты почему нормальный пистолет не купишь? Или ты пацифистом стал?
— Может, и стал, — отвечаю. — Да и вообще хорошая штука: нажал — и пятеро валятся. Я его, кстати, вернуть должен…
Генка хмыкнул так, с сомнением, и о другом заговорил:
— А ты в Россию еще не намылился?
— Намылился, — говорю. — И тебе советую. Консульство на той неделе закрывается.
Он так глянул на меня исподлобья и говорит:
— Это мне-то?.. В Россию?.. Знаешь, я об этом подумываю, конечно. Только я думал про Китай.
— А чего тебе Китай?
Генка вздохнул:
— Там денег можно заработать…
Я говорю:
— В России тоже можно заработать. А Китай я не люблю. Китайцы сейчас по всему миру порядок наводят, как полицейские какие. Скоро до Штатов доберутся… Да ну его, Китай, ты мне лучше ответь, где ты мать оставил? Или вы вместе приехали?
Он чего-то отнекиваться стал, глаза отводить.
— Да вот, — говорит, — она тебя часто вспоминала. Виноватой себя чувствовала, что меня тогда увезла, а тебя забыла. Чуть ли не казнилась. А по-моему, правильно мы без тебя уехали. Ты тут пристроен был, а там, в Эквадоре, еще всяко могло повернуться. В случае чего мы бы обратно к тебе приехали.
— Ну-ну, — говорю. — А все-таки казнилась. Наверно, даже материнские чувства испытывала.
Ну, Генка сжался весь и говорит прямо в лоб:
— Она тебе не мать. Заткнись лучше!
Я смотрю, он заплакать готов. Мне как-то сразу холодно стало. Я его за плечо взял.
— Что случилось? — спрашиваю.
А он уже в себя пришел. Рукой так сделал в сторону, как будто от глупости какой-то отмахивается.
— Она в тюрьме… — говорит. — Ну а от отца что слыхать?
Тут я как разозлюсь! Что он на какие-то посторонние темы соскакивает, когда я еще ничего не понял?.. Как глянул на него:
— Всю жизнь тебя учил: не называй его отцом! Он тебе не отец… Давай лучше рассказывай, что с тетей Катей!
Ну, он помялся, помялся и поехал рассказывать. Я еще коктейля заказал, а про себя ругаюсь. Это я на телевидение ругаюсь, что новостей никаких не показывают. А так бы я про Эквадор этот еще раньше узнал.
В общем, жили они в своем Эквадоре. Тетя Катя бизнесом занималась. Ну и по инженерной своей специальности тоже. Старые перуанские мины покупала у крестьян, развинчивала на детальки, каждую детальку чистила, собирала всё обратно. А потом на рынке эти мины продавала как новые. Генка ей помогал. А тетя Катя там еще какие-то усовершенствования внутри придумала, так что жили не бедно. А по тамошним понятиям даже очень богато. У них даже кухонный комбайн был.
В общем, тетю Катю все уважали и даже выбирали в какое-то собрание. Она гражданство купила. А потом война кончилась, и Эквадор на две части поделили. Северную колумбийцы взяли, а южную — перуанцы. Тетя Катя с Генкой на южной половине оказались. Потом у них дома эти мины дурацкие нашли. Тете Кате пожизненный срок дали. Генку тоже в тюрьму посадили.
А через год, когда у перуанцев золото инков кончилось, в тюрьмах стало еды не хватать. Тогда самых важных преступников оставили, среди них — тетю Катю, а таких, как Генка, колумбийцам отдали.
— Колумбийцы со мной возюкаться не стали, — сказал Генка. — Привезли на панамскую границу и пнули под зад. Ну, я решил тебя найти. Только я еще полгода сюда добирался. Транспорта ведь там нету нормального. Джунгли, то, сё… Через канал по ржавым кораблям перелазил… Возле Манагуа в меня гранату бросили, когда я автобус останавливал. Вот, смотри… (Он задрал футболку и показал рубец под ребрами.) Но потом я на дороге автомат нашел, ехать стало получаться быстрее… В Мексике я каких-то придурков встретил. Мы вместе вагоны по рельсам разгоняли и так до самой границы добрались. Границы-то, конечно, нет никакой… А там придурки эти какой-то дрянью обкололись и загнулись за несколько часов. Ну, я всю дрянь, что после них осталась, продал и билет до Нью-Йорка купил. От границы поезда уже ходят. Только меня в вагон не пускали, пока я автомат не выбросил. В поезде так хорошо было после всего… Почувствовал прелесть цивилизации, подумал: а ведь Штаты не самая плохая страна… «Прелесть цивилизации» — помнишь, так отец, то есть дядя Юра, любил говорить… Так ты знаешь, где он?
Я показал ему письмо от отца. И про юани рассказал. Генка только головой покачал от зависти.
— Я, — говорит, — юани эти даже не видел никогда… Может, к нему поедем? Если он такой богатый, он еще юаней даст, и можно будет мать из тюрьмы выкупить.
Я смотрю — вроде он не шутит. Генка увидел, что я ничего не понимаю, и говорит:
— Все по закону делается. При мне одного выкупили. Он, правда, шизик был, не хотел на свободу. За решетки цеплялся и кричал, что он президент Аргентины. Его такая толпа пришла вызволять…
Ну, я Генке про себя рассказывать давай. Как колледж закончил, как на Паулине женился, как меня чуть танк не задавил, как Паулина сбежала, как машина сломалась, как дом отобрали, и как я квартиру купил за сто долларов.
Генка спросил:
— А чего она сбежала-то?
Я объяснил:
— Она за меня вышла, потому что думала, что мы в Россию поедем. А я сначала не собирался, а потом американок пускать перестали. Хоть с мужем, хоть с кем…
— А где она сейчас?
— Где-то в Бронксе…
Генка только промолчал. Я понял, что он старается проявить такт. Я похлопал его по плечу.
— Да ладно, — говорю. — Не все же там так паршиво, в этом Бронксе… Даже справочное работает по Бронксу. Я адрес узнал. Конечно, она могла переехать…
— И какой адрес? — спросил Генка.
Я сказал ему адрес. Генка нахмурился и чертыхнулся. И было понятно, он этот адрес уже где-то слышал. Но я не стал пока уточнять.
— Генка! — говорю ему. — Поехали быстрее в консульство…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
… Россия на себя не похожа. И только девчонка эта, скрипачка, как из прежнего мира. Глаза ее все время припухшие, лицо исхудалое, веснушки резко так выделяются. Словно она несколько ночей не спала, на скрипке играла.
Она сама так и говорит: я, мол, не спала. И сейчас не сплю. Все вокруг спят, погоны надели, на лыжах бегают, гимн поют. И всем им кажется, что дома вокруг чистые, улицы ухоженные, на деревьях соловьи поют. А это не соловьи, а вороны! Серые, грязные, наглые. Она одна это видит. А другие даже смотреть не хотят.
— Я ведь почему играю на скрипке? — зашептала она. — Когда скрипка играет, людям все невидимое ближе становится. Если приглядеться, можно соловья от вороны отличить. А люди просто мимо идут. Монетки мне кидают…
И вдруг она как закричит:
— Но ведь не только люди спят! Весь город спит, вся страна. Вся Земля… И сны какие-то дурацкие!
— А ты почему не спишь?
Она говорит:
— Я играю на скрипке… Уходи. Мне пора играть.
— Нет…
— А ты слушай перекресток. Машины все медленнее. Дома сейчас умрут. Каркают одни вороны.
— Это соловьи…
— Гнилой воздух… Я должна разогнать его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33