..
Наконец Елена Александровна отыскала нужный ключ и принялась
ковыряться им в замке. Дверь не поддавалась - то ли у Наблюдательницы не
хватало сил, то ли проржавел сам замок. Видно, его открывали нечасто.
В конце концов она справилась. Дверь протяжно вздохнула, всхлипнула и
медленно отворилась вовнутрь. Пахнуло сыростью.
- Иди туда, - негромко велела Елена Александровна и, помолчав,
добавила:
- Здесь будешь сидеть до утра. Не вздумай делать глупостей - за
каждым твоим движением наблюдают.
Костя неуверенно шагнул вперед - и тут же дверь за его спиной
захлопнулась. Щелкнул замок - словно лязгающие зубы хищника, послышались
удаляющиеся шаги Наблюдательниц - и Костя оказался один, в полной тьме.
Вскоре он понял, что здесь мороз точно как на Северном полюсе. Холод
лился отовсюду, со всех сторон - острый, пронизывающий, впивался в кожу
тысячами ледяных иголок. Пошарив вокруг себя руками, Костя наткнулся на
гладкую металлическую стенку. Вроде бы никаких щелей в ней не было, и
воздух стоял тут тяжелый, спертый, но все же холод откуда-то брался. И
никуда от него не спрятаться.
Костя вновь ощупал руками стены и поразился, до чего же крошечная
камера ему досталась. Куда ни протянешь руку - всюду наткнешься на стену.
Здесь даже нельзя было лечь на пол. Либо стой, либо садись, подтянув
колени к подбородку. Костя сел - так все же удобнее.
Но страшнее холода, страшнее тесноты были мысли. Все они насквозь
пропитались серой тоской. Их было вроде бы и немного, мыслей, но одна
тянула другую, а та третью, и еще, и еще, и снова о том же.
Больше никогда ему не быть Помощником. Значит, и о Стажерстве речи
нет. С этими мечтами можно распрощаться навсегда. А ведь еще бы немного...
Эх, если бы не идиотская затея с куревом! Ну чего ему стоило не пойти на
тренировку? Лучше бы Рыжова лишний раз погонял, как советовал Серпет. А
ведь, наверное, Серпет советовал не просто так. Он ведь что-то знал. Или
догадывался.
Но кто же все-таки настучал? Хотя какая теперь разница? Тем более,
что ребят он больше не увидит. Какое бы ни избрали им наказание - все
равно разошлют по разным местам.
А ведь, наверное, все они сейчас сидят в таких вот ледяных мышеловках
и с тоской ждут утра. А утром... Об этом не стоило думать, но сколько
Костя ни отгонял мысли, они все равно вползали непрошенные, едким дымом
заволакивали сознание, и картины сменялись одна другой - и ничего с ними
не поделать.
Он знал, как это бывает. После завтрака всю Группу торжественно
выведут в зал. Стулья заранее сдвинут к стене, чтобы не мешались. Ребят
выстроят в шеренгу у другой стены. Они встанут по стойке смирно, не
шевелясь, неподвижностью скрывая страх и распаленное любопытство. Все - и
Рыжов, и Царьков, и Галкин, и конечно, Серега Ломакин. Завтра он, наконец,
дождется своего - на рукаве его куртки появится нашивка Временного
Помощника. Именно его и выдвинут, больше некого. Не случайно он все время
чего-то ждал, таился. Может, он и будет завтра строить Группу - потный,
суетливый от радости, гордый оказанным доверием, ошалевший от открывшихся
перспектив.
А на середину зала поставят ту самую узкую черную скамейку, принесут
цинковое ведро с длинными тонкими прутьями. Серпет, а может, тот самый
начальничек в белом халате, зачтет приказ. Потом Наблюдательницы приведут
его, Костю. Прозвучит команда - резкая, четкая, отданная тем самым
железным голосом. И ничего не поделаешь - не драться же с ними со всеми.
Придется, стянув трусы до колен, лечь животом на холодную скользкую
скамейку. И каждым нервом чувствовать, каждой клеточкой кожи ждать, как в
замершем воздухе просвистят розги, жадно врежутся в тело. Боль - ладно,
шут с ней, ее, наверное, можно вытерпеть, но позор... После такого позора
нельзя жить. А ведь еще придется сползать со скамьи, натягивать трусы на
горящее тело. Кстати, все это может случиться и не раз. Он ведь слышал
рассказ об одном мальчишке, который что-то такое натворил по-крупному, и
его целый месяц водили по всем Группам, и в каждой пороли. Публично. В
назидание остальным. Сейчас Костя уже не помнил, кто и когда все это
рассказывал, но сама история впечаталась ему в голову крепко.
А потом - Первый Этаж, или, в крайнем случае, Дисциплинарная Группа.
И лучше об этом не думать - слишком страшно. И полный неизвестных,
загадочных ужасов Первый Этаж, где, между прочим, мучается сейчас
Васенкин. Неужели придется увидеть его, встретиться с ним глазами?
Или Дисциплинарная Группа, о которой было известно чуть больше -
кое-какие истории рассказывались свистящим шепотом после отбоя. По
сравнению с Дисциплинарной Группой завтрашняя порка - детское развлечение,
цветочки.
Но Костя знал, что не вынесет ее. И не вынесет всего остального. Не
вынесет и этого холода, одиночества и свинцовой безнадежности. Все, что бы
ни случилось с ним завтра - все к худшему. Надежды больше нет. Жизнь
отступилась от него, а пустота, подобно хищному зверю, разинула жадную
пасть - и готова прыгнуть.
И ничего не изменить. Бесполезно каяться, просить, плакать. Костя
совершенно точно знал, что никакие мольбы ему не помогут. Единственный
человек, на которого в первые минуты вспыхнула у него надежда - это
Серпет. Но поразмыслив, Костя понял, что все теперь изменилось. Теперь он
для Серпета не Помощник на Группе, не будущий Стажер, а всего-навсего
скверный мальчишка, нарушивший основополагающие принципы. Такого мальчишку
просто необходимо наказать. Чего ради Серпету за него заступаться? У него
и без того хватает неприятностей. Не случайно же в залитой лиловым светом
палате командовал не он, а тот начальничек с железными глазами. По всему
видать, большой чин. Нет, и ежу понятно, не станет Серпет с ним
связываться. Наоборот, сделает вид, что никаких особенных надежд на Костю
и не возлагал, что не собирался делать его Постоянным, вспомнит еще
какие-нибудь мелкие грешки, вроде Светандриной записи в Журнале. Нет, на
него рассчитывать нечего - и не остается ничего другого, как сидеть здесь,
мерзнуть и мучиться неизвестностью.
А холод с каждой минутой усиливался, драл спину ледяными когтями,
сжимал ребра. Постепенно ослабли даже мысли о завтрашнем кошмаре - уже не
до того стало. Он понимал, что вполне может и не дотянуть до утра. А что -
запросто. Утром откроют Наблюдательницы дверь - и на них упадет смерзшийся
труп.
Да, такое было бы наилучшим исходом. Ни к чему теперь жить. Что ждет
его, кроме ржавой цепи ужасов? У него не осталось никакой надежды - даже
самой крохотной ее частички. Не такой он дурак, чтобы обманывать себя.
Впереди - безнадега. Так что замерзнуть, уснуть и не проснуться - об этом
можно было бы только мечтать.
Вот именно что мечтать. Ничего такого не случится. Помереть ему не
дадут. У них ведь, наверное, все рассчитано. Холод - это чтобы помучить, а
не убить. Иначе сорвется "показательное мероприятие". Так что не стоит
убаюкивать себя несбыточными надеждами - все будет. И черная скамья, и
ухмыляющийся Ломакин, и мутная, тяжелая неизвестность. Вот что заполнит
оставшуюся жизнь.
Но если разобраться - что было раньше? Тоже ведь неизвестность! Костя
вздрогнул от этой мысли, на мгновение даже забыв про холод. Ну почему так
всегда? Стоит лишь разрешить себе думать и вспоминать - и сразу выползают
жуткие вопросы. Кто он вообще такой? Откуда взялся? Да и все они,
остальные, из Корпуса - откуда они и куда плывут? Что он вообще помнит о
себе? Какое у него самое первое воспоминание? Как четыре года назад
оказался новичком в Группе? Как был он самым маленьким, самым хилым, как
гонял его тогдашний Помощник Андрюха Кошельков?
Заставлял до блеска мыть унитаз зубной щеткой, а потом ею же чистить
зубы, и когда это случилось впервые, его вырвало, и Кошельков, усмехаясь,
велел снять ему майку и майкой вытирать блевотину.
А ночью, в тускло-оловянном лунном свете палата казалась ненастоящей,
приснившейся, но он знал, что все вокруг - не сон, а самая настоящая
правда. И беззвучно плакал в подушку, чтобы не услыхал страшный Кошельков.
И еще вспомнилось, как не мог он в первые дни избавиться от странного
ощущения. Будто рядом затаился кто-то - невидимый и неосязаемый. И этот
кто-то (а может быть, эти, если их много) наблюдает за ним и подстраивает
одну пакость за другой... То Кошельков придерется к чему-нибудь, к
складкам покрывала на постели хотя бы, велит снять штаны и всласть начнет
лупить "морковкой". То Сашка Иванов сам намусорит в тумбочке, а
Наблюдательнице свалит на Костю. И Группу за это на неделю лишат прогулок,
и Кошельков, услышав о такой подначке, скверно улыбаясь, скаля свои гнилые
зубы, скажет: "Ну что, допрыгался, Глиста. Придется заняться твоим
воспитанием всерьез..." И займется. А Невидимые то затаятся на пару дней,
то опять придумают какую-нибудь штуку.
Потом, конечно, ощущать Невидимых он перестал. Жизнь понемногу
наладилась. Да только не навсегда.
Впрочем, дело в другом. Самое страшное - он не знает, что с ним было
раньше, до мрачных дней Начала. А ведь тогда ему было уже одиннадцать лет.
Что же, все прошлые годы стерлись? Или в голове у него какую-то стенку
поставили, и стенка эта как резиновая - ударишь по ней, а она мягко
отбросит назад.
Но ведь что-то есть там, за стенкой! Что же было до того? Всегда ли
он был тут, с самого рождения? Что-то тут с ним происходило, а он ничего
не помнит - пустота в голове.
А почему, собственно, он решил, что появился на свет здесь, в
Корпусе? Доказательств-то никаких. Но где же тогда? Ведь кроме Корпуса
ничего нет! Или все-таки есть что-то другое?
Не оттуда ли выползают воспоминания о "прошлой жизни"? Но нет, их
нельзя принимать всерьез. Это же болезнь. Да и слишком уж странный мир из
них выглядывает, непохожий ни на что привычное. Правда, Белый говорил как
раз наоборот: все, что кажется Косте бредом, есть на самом деле. Но ведь и
сам Белый - только дурной сон, порождение Костиного больного сознания.
И опять появилась мысль, давно уже мучившая Костю. Ведь Белый и его
слова непохожи ни на что известное. Но можно ли выдумать то, о чем не
знаешь, чего никогда не видел, о чем никогда не думал? Так сон ли это?
Впрочем, кажется, это можно проверить. Вроде бы имеется способ. Что
совсем недавно говорил Белый? Надо быстрее вспомнить, пока холод совсем не
затемнил мозги. Значит, так. Было снежное поле. И он не чувствовал холода,
и сам себе удивлялся - возможно ли такое? Стоять безо всего, по щиколотку
в снегу - и не мерзнуть? Так не бывает. Тем более, что снег-то самый
настоящий, он еще хрустел в ладонях, а Белому все никак не удавалось
слепить снежок, хотя тот и старался изо всех сил.
И вот этот рассыпающийся снежок и вытянул из глубоких ям памяти
именно то, что нужно. Прощаясь, Белый сказал, что скоро будет плохо. Очень
плохо. Можно сказать, хреново. И тогда он придет на помощь. Только сначала
нужно кое-что сделать. А что? Да, теперь он вспомнил все! Надо мысленно
досчитать до десяти и сделать движение рукой.
Костя вдруг очень ясно увидел, как разгибается с хрустом рука в
локте, как ввинчивается по спирали вперед.
Может, и в самом деле попробовать? Хуже все равно не будет. А вдруг
что-нибудь и впрямь получится? И неважно, что именно. Что угодно, лишь бы
не черная безнадега, лишь бы не завтрашние кошмары. Не может быть, чтобы
Белый пошутил. Сейчас Костя уже почти верил, что Белый - не сон и не бред,
что за ним стоит хоть и неизвестная, но добрая и твердая сила.
Костя резко встал, с трудом удержав равновесие. Ноги затекли, ломило
спину. Надо спешить, пока мороз не скрутил его окончательно. Он начал
отсчет.
- Раз! - он говорил про себя, но слово ударило его изнутри, точно
звук большого медного колокола.
- Два! - и колокол послышался столь явственно, что Костя вздрогнул.
Но не от страха, нет, чего ему было бояться теперь? Наоборот - от
какого-то незнакомого, радостного и вместе с тем тревожного чувства. В
медном звоне ему почудился запах горелой травы, и почему-то перекрученные
рельсы, лязг сотен мечей, пронзительный свист стрел в белесом от
полуденного жара небе, и чьи-то глаза, нет, не глаза, а лицо, всего в
каком-то метре от него, и вдруг он понял, кто это, вспомнил все и радостно
засмеялся... Потом картины исчезли, но колокол продолжал гудеть в такт
Костиному счету.
- Десять! - произнес он уже вслух и изо всех сил проткнул ладонью
густой черный воздух.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32