Ярослав однажды рассказывал мне, как исламские бандиты взрывали в Косове церкви и стреляли по руинам. При этом у него дрожали руки, и искалеченная правая стала неуклюжей, из пальцев выпадал карандаш карманного компьютера. «Это как если б тебе в душу бросили шоковую гранату, — говорил он. — У Высоцко го, помнишь? Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более когда в нее плюют…».
До вечера мы оставались в деревне и заночевать решили тут же. Бабкин Кузьмич так и не объявился. Сама бабка устроилась смотреть телевизор и нас приглашала. Звук она включила на полную громкость. Я даже на улице слышал, как двое участников реалити-шоу в Африке сговариваются подкинуть ядовитую змею другому участнику, который обгонял их по очкам Бабка болела за них, подсказывала, как лучше. Вела шоу, между прочим, Лора Крафт.
Позже мне удалось записать на диктофон разговор Лехи и Леди Би. Специально не подслушивал, просто они меня не видели. Леха сидел на чурбаке возле сгоревшего дома и резал ножом консервную банку. Я хотел подойти, но меня с другой стороны опередила Василиса Я остался за грудой горелых бревен, положил сверху включенный диктофон и ушел. После ужина я подошел к Лехе и спросил, могу ли я прослушать их записанный разговор. Леха страшно смутился, начал изъясняться междометиями и на диктофон в моей руке смотрел так, будто хотел вырвать его и расстрелять на месте. Но в конце концов принял мужественное решение:
— Ну… если так хочется… слушай. Только больше так не делай.
Я пообещал и на всякий случай спросил:
— А вы там ничего такого?.. Я имею в виду, Васька, кажется, в тебя влюбилась.
Леха сперва остолбенел — видимо, я первый сообщил ему эту новость, — потом расслабился и попытался щелкнуть меня по носу. Я увернулся.
— Вот это уж точно не твое прыщавое дело, — прокричал он мне вслед.
Он соврал, конечно, никаких прыщей у меня не было. Но это он не со зла, а от избытка в нем здорового романтизма. Леха защищал честь дамы. Так что я не обиделся и пошел в укромный уголок прокручивать запись…
— Что это ты делаешь? — спросила Леди Би на пленке.
Леха ответил молча.
— Крест? Из консервной банки?
— Говорят, на войне не бывает атеистов, — начал Леха, напрасно пытаясь придать голосу бодрости. — Мне дед рассказывал, он в Великую Отечественную воевал. У них в роте все неверующие были, каждый второй коммунист. Тогда же религию вообще запрещали. В сорок втором их батальон должен был брать какую-то важную высоту. Дело почти безнадежное, немцы там крепко в землю врылись, да еще нужно реку переплывать. И берег хорошо простреливается. Так что все в роте знали, что завтра идут на верную смерть. И вот кто-то один вырезает из консервной банки крест и вешает на шею.
Другой увидел и тоже начал вырезать. За ним третий и так далее. Коммунист, не коммунист — а все равно, с Богом спокойнее. И каким-то просто чудом они эту высоту назавтра вырвали у немцев. Только вся земля, берег весь был в трупах. Когда забирали с убитых документы, почти у каждого на шее крест, к ниточке привязанный. Мне дед показывал свой, он в коробочке его с войны хранил, как медаль. Заржавленный весь уже был. Я тогда так и подумал, что это вроде солдатского знака почета, самодельный орден мужества. Что такое Бог, мне никто не рассказывал, я и не знал. Дед сам толком объяснить не мог.
После паузы раздался пронзительно-грустный голос Василисы:
— Война многое расставляет по своим местам. У русских с войной вообще особые отношения. Война — наша родина, отец и мать. Мы выходим из нее голыми, но с задубевшими шкурами. Война кует наши тела и души. Она наша огненная купель.
Леха ужал это лирическое размышление в коротких четыре слова:
— Наша родина — сожженная земля. Здорово у него получилось, мне понравилось.
— Ведь Земля — это наша душа, сапогами не вытоптать душу, — подхватила Василиса. — Кто поверил, что Землю сожгли?! Нет, она затаилась на время… Моя любимая песня у Высоцкого…
Точно, в отряде любили Высоцкого.
— Нет, не страшно, когда земля сожжена, — продолжала Василиса. — Страшно, когда уничтожены семена, А ведь сейчас уничтожают семена. Хотят оставить нас без будущего…
Дальше пошло уже неинтересное, конец я стер. Поцелуев и намеков про любовь, как я предполагал, не было.
Глава 2. Оруженосец
Мы залегли в перелеске, растянувшись цепью, и ждали сигнала к бою. Впереди, метрах в ста, в нас тоже целились из автоматов и тоже, наверное, ждали сигнала. Первым никто не хотел начинать. Мы толком не разглядели их, что за люди и куда направляются, споткнулись о них будто сослепу в этом реденьком березовом лесочке. Я лежал метрах в пяти позади Святополка, за деревом. Командир пытался что-нибудь разглядеть в бинокль.
— Монах, — вдруг позвал он, — посмотри-ка, вон там, возле кривой березы. — Он перебросил бинокль.
— Вижу, — сказал Монах, — торчит глупая башка. Как раз для прицела.
— Не узнаешь?
— Постой-ка… это же Сова., ну да, точно он.
Я слышал, он организовал из каких-то охламонов боевую дружину, «Белый штурм», или что-то вроде.
— Приехали, так вашу, — ругнулся командир, — чуть не перестреляли друг дружку. У тебя платка белого нет? Ладно, так пойду.
Он оставил оружие на земле, встал в полный рост и пошел вперед, размахивая над головой руками.
Минут через пять оба отряда братались, с шутками и пересмешками. Сова оказался щуплым парнем чуть постарше нашего Матвея, с часто мигающими глазами. Он радостно и возбужденно обнимался с командиром, Монахом и еще несколькими своими знакомцами из наших. Хохотал над случившимся казусом как над хорошей шуткой. Только когда Монах сказал о его торчавшей башке, он немного приутих и стал яростно тереть лоб.
— Да, есть недоработка Что не узнаем своих — это плохо. Нужны какие-нибудь опознавательные знаки… А что, это идея. Белые повязки? Черно-желто-белая форма? Нет, не годится. Как попугаи будем.
— Консолидация движения нужна, — серьезно заговорил Монах. — Координация действий. Общее руководство, единый центр. Разрозненными отрядами много не навоюешь. А то и перегрызться можно. Перестрелять друг дружку. Кому от этого лучше? Только оккупантам… Вот если б народное ополчение поднять как в тысяча шестьсот двенадцатом…
— Так-то оно так, — опять почесал в голове Сова. — Только на какой платформе объединяться? «Православие, самодержавие, народность»? «За Святую Русь»? Или «Смерть интервентам»?
— Предлагаю коротко и внятно: «С нами Бог!» — вбросил идею Ярослав. — Остальное приложится.
— Аще Бог по нас, кто на ны? — с выражением вопросил Богослов. — Если Бог за нас, кто против нас? — Он прислонился спиной к сухой березе, и береза со стоном повалилась на землю. Едва не пришибла троих парней из отряда Совы.
Сова перевел на Богослова мигающие глаза и задумался. Наконец изрек:
— Вот я и говорю.
После этого устроились на поваленном дереве и вокруг него — держать военный совет, делиться информацией. Сова рассказал, что они идут в соседний городок, наводить порядок.
— Там, по сведениям, инкарнация Горного Старца обосновалась со своими горными орлами. Не слыхали? Устроили террор, люди пропадают, а в их квартирах целые гаремы поселяются. Тамошним патрулям дела до этого нет, у них важней заботы — русских бабушек с базара гонять, чтоб своей петрушкой конкуренцию пришлым торгашам не создавали. В местном супермаркете исламисты все выгребли и мечеть устроили. Шариат еще вроде не ввели, но детей вместо школы заставляют в мечеть ходить. Возле нее игральные автоматы поставили, один жетон стоит «аллахакбара», десять — исповедания ислама, двадцать — одного намаза Многие добровольно принимают мусульманство, чтоб не иметь проблем.
— Ясно, — сказал Монах. — В срочном порядке твердят наизусть, в каком году и со сколькими женами аллах путешествовал из Мекки в Медину.
— В мечети у них, по сведениям, склад оружия. И еще один в штаб-квартире, она же — райские кущи для посвящаемых.
— Помощь нужна? — коротко осведомился командир.
Сова прикинул в уме.
— Да нет, там есть у нас один человек, местный. Его эти горные орлы бомжом сделали. Он сейчас население расшевеливает, собирает дружину. Склад с оружием возьмем, людям раздадим. По нашим данным, террористов там не много, голов тридцать. И около полусотни их баб в гаремах. Бабы наверняка не вооружены, они же нас не ждут. И «кобр» они вряд ли на помощь позовут, в Пятой колонне теперь нет единомыслия насчет радикалов-исламистов, нейтралитет держат… Прорвемся, не в первый раз замуж.
— О подрывах церквей знаете? — спросил командир. — Не эти ли орлы работают?
— Что-то слышал, но не видел еще. — Сова наморщил лоб. — Да много их тут, орлов-стервятников. Каждому охота падали испробовать.
Святополк поднялся, протянул Сове руку.
— Удачи, парень. Будь жив.
— И вам того же.
Оба отряда разошлись своими путями. По дороге Паша Маленький долго собирался с мыслями и наконец спросил у Монаха:
— А в каком году-то?
— Чего? — не понял Монах.
— Ну это, из Медины в Мекку?
— А-а. Не напрягайся, Паша, аллах никогда не осчастливливал своей персоной ни той, ни другой,
Паша погрузился в глубокие размышления, Я же пристал к Ярославу.
— Горный Старец — это кто?
Ярослав выдал мне справку, не выходя из полудремы, в которую обычно впадал на долгих дорогах:
— Легендарный террорист одиннадцатого века, основатель исламской секты убийц. В своей неприступной горной крепости устраивал наркотические оргии посвящения в секту. В общем, зомбировал под гашишем своих фидаев. Они от этого становились безбашенными головорезами и наводили ужас на весь Ближний Восток. Наградой им были новые дозы гашиша и видения райских кущ. А что еще нужно наркоману?..
Как и Паша, от такой информации к размышлению я сделался мрачно задумчив. Ничего себе традиция получается. Десятивековая! Это уже никаким топором не вырубишь, никакой атомной бомбой, никакими мирными переговорами…
За три последних дня мы нашли еще две подорванные церкви. От местных узнавали, что эти тоже были неработающие, стояли никому не нужные; одну как будто хотели восстанавливать, да так и не собрались. О самих подрывниках сведения поступали разноречивые. Кто-то говорил, что это чеченцы, другие — что столичные бандиты расчищают землю под свои торговые центры и лас-вегасы. В реальности их никто не видел.
За те же три дня мы устроили небольшой погром в еще одной конторе геббельсова спецназа и разнесли в пух загородную порностудию, совмещенную со стриптиз-клубом. В этом притоне отряд едва не лишился командира Один из бандитов-охранников чуть-чуть промахнулся из своей базуки, проделал большую дыру в стене притона А напоследок мы еле унесли ноги из коттеджного поселка, на вид совершенно мирного, только напичканного по периметру минами и растяжками. Кто там жил, такой тревожный, мы не смогли узнать. Февраль хотел вернуться, рвал на себе камуфляж, обещал, что устроит им взятие Варшавы фельдмаршалом Суворовым, но командир вежливо велел ему заткнуться. Фашист прихватил в геббельсовой конторе настоящую саблю — на стене в кабинете главного висела И тут же напросился в ученики к меченосному Монаху. А Леха задался вслух вопросом: какой смысл громить все эти притоны-бордели, если они сразу опять поднимаются, да еще, может, на страховочные деньги?
— Смысл в том, — сказал Февраль, мгновенно ожесточаясь, — чтобы они поняли, что мы не оставим их в покое. Что здесь нет для них рая. Будем громить их до тех пор, пока они не уползут к чертям собачьим.
— Не избегнут, — лаконично подтвердил Паша.
Леха помолчал, а потом снова за свое: — Ну а чем мы-то отличаемся от этих бандитов? — беспокойно спросил он. — Мы же просто погромщики. Даже если за идею.
Февраль зло засвистел и отвечать на это не стал. Матвей от удивления закашлялся, а Паша, как всегда в противоречивой ситуации, начал вздыхать. Я мысленно сказал Лехе спасибо — если б он меня не опередил, я бы сам задал Святополку этот вопрос Может быть, не при всех, наедине, но обязательно спросил бы.
— Да ничем, — спокойно, не оборачиваясь, произнес командир. — Ничем не отличаемся.
Я оторопел и споткнулся о корягу на дороге.
— Как это ничем?! — взвился Фашист, мгновенно охрипнув от возмущения. — Какая там еще идея?! Мы воюем за страну, за народ…
— Утихни, юноша, — невозмутимо оборвал его Святополк и повторил: — Мы ничем не отличаемся от бандитов. Мы даже не партизаны. Национальную освободительную войну можно вести только от лица всего народа, а не от своего собственного. Но нельзя воевать за народ, который не видит агрессии против него, не чувствует дыхания смерти, не передавал нам права сражаться за него. Да и Церковь ни к чему такому пока еще не призывала. В этом вся хитрость нынешней войны. Она всех нас, дерущихся, ставит вне закона, вне права. И наши враги это хорошо понимают, они с самого начала положили это в основание своих действий. Поэтому они всеми силами тиражируют «мир и безопасность», поют нам свою бесконечную колыбельную про стабильность, борьбу с бедностью и прочее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31