Эта стена была без шипов и колючек, однако мало кому удавалось проникнуть сквозь неё. С другой стороны, я радовалась тому, что дочь создавала внутреннюю защиту от ударов, но в то же время опасалась, как бы однажды она не замкнулась в своей скорлупе.
Когда Айка перешла в шестой класс, я заметила, что ученики относятся к ней по-разному: кто жадно ловил каждое её слово, кто откровенно выражал свою снисходительность и даже некоторое презрение к её бездвижному существованию. Находились и такие, кто терпеть её не мог за то, что она как бы нарушала школьную гармонию, а поскольку была остра на язычок, то, конечно, врагов приобретала довольно легко. И все же многие её любили — при всем своём несчастье она не была злой. Вспоминая дни собственной болезни, я представляла, какие ежедневные психологические перегрузки приходится ей переносить. Хотя она и умела маскировать своё настроение, я научилась распознавать его по едва заметным признакам: внезапно мелькнувшей в глазах тени, мимолётной задумчивости или недетской складке у губ. Бывали часы, когда Айка будто выпадала из реальности: могла держать в руках книгу, но взгляд её блуждал где-то мимо страниц. В такие минуты я не окликала её — казалось, сделай это, и она сорвётся с какого-то невидимого карниза. Где, в каких мирах бродило её воображение?
К концу шестого класса её подружки заметно повзрослели, вытянулись, и кое-кто уже дружил с мальчиками. Однажды я увидела, как Айка внимательно разглядывает своё отражение в створке открытого окна. Она сидела на кровати и, одёргивая маечку на уже слегка заметной груди, поворачивалась в профиль перед оконным зеркалом. Что-то ёкнуло во мне, и я поспешила тихо прикрыть дверь. Айка была неплохо сложена, не составляло труда представить её на ногах.
А знаешь, что испытывает мать больного ребёнка, глядя на здоровых его сверстников? Я прошла и сквозь это. Когда же умерла моя мама — Айке исполнилось четырнадцать, — ко мне стал свататься один отставник, но я дала себе слово, что посвящу жизнь дочери…
Ошибаются те, кто считает, что к несчастью привыкают. Я шила Айке выпускное платье и горько думала о том, как бы сложилось все по-иному, будь Айка здоровой.
В зале её посадили в первом ряду, с краю, чтобы удобней было вручить аттестат зрелости. На ней было скромное платье из голубого шелка, которое очень шло к её светлым волосам. Скажу без преувеличения, она была одной из красивейших выпускниц, и это обстоятельство ещё сильнее подчёркивало драматизм её положения.
Я тайком наблюдала за ней. Мне казалось, что она слегка растеряна от обилия людей, музыки. И все-таки праздник отражался в её глазах не сумрачной тенью, а, если можно так сказать, грустным весельем. Она искренне любовалась одноклассниками, и лицо её пылало так, как если бы она тоже танцевала с этими разнаряженными девочками и мальчиками. Неожиданно к Айке подошёл парень лет двадцати, из гостей, и пригласил на танец. Я уловила, как напряглось её лицо, дрогнули губы и на шее выступили розовые пятна. К парню подбежал одноклассник Айки, схватил его за руку и оттащил в сторону. Однако поздно — вечер был испорчен.
Айка собиралась поступать на исторический факультет и сожалела, что нет футурологического: она мечтала научиться видеть сквозь годы. Но узнав, что в Интернополе разработана новая методика лечения последствий «БД», мы пока думали только об этом.
Через несколько дней лечащий врач Айки, пожилая, вечно сонная женщина с голубиными глазами, сообщила, что пришёл ответ на запрос о родителях девочки.
Я смутилась. «По-моему, — сказала я, — такой ответ давно получен».
— Нам нужно было кое-что уточнить, и вот что выяснилось.
Врач с каким-то нездоровым интересом взглянула на меня, отчего стало не по себе.
— Я нарушаю юридическую тайну, но хочу сказать нечто для вас любопытное. Дело в том, что Айка — дочь известного врача по «БД». Так что теперь у неё есть возможность находиться непосредственно под его наблюдением и не где-нибудь, а в центре изучения последствии вируса, в Интернополе.
— Но, может, я не захочу этого, — почему-то возразила я.
— Захотите. Это же дочь самого крупного в этой области специалиста.
И знаешь, чью фамилию я услышала?
Теперь, мой дорогой, ты понял, зачем я так подробно рассказала тебе эту историю?
Часть 2
Смятенья тела и души
Юноша помог им удобней устроиться на высоком, как в старинном кабриолете, сиденье и закрутил педалями.
— Пожалуйста, не так быстро, — попросила Ирма.
Подобная просьба была ему не внове: он часто показывал город тем, кто не в состоянии пройтись по нему собственными ногами.
— Как рикша, — шепнула Айка на ухо матери. — А может, и впрямь из Индии?
— Возможно.
На душе у Ирмы было скверно. Долго ли Айке быть в санатории? Встреча с Буковым не принесла утешения, наоборот, только растравила забытое. Хотя то, что дочь будет лечиться под присмотром отца, чуть успокаивало. Ирма так и не поняла, о какой тетради говорил Буков, откуда узнал об их приезде, о том, что Айка — его дочь?
Похоже, город нравился девочке — вон как хлопает ресницами и крутит головой. Об Интернополе Айка знала до сих пор лишь по газетам, радио и телепередачам. Его построили за фантастически короткий срок — пять лет! — четырнадцать интернациональных бригад. Международный Фронт Врачей сражался здесь с жестоким недугом, объединив людей разных наций, и это придавало городу особый смысл. Каждая улица имела своё лицо и название: Итальянская, Австралийская, Польская, Индийская, Японская… Журналисты, описывая Интернополь, обычно поражались, как при таком смешении национальных стилей удалось избежать эклектики. Лёгкие строения из розового актунита, летом охлаждающего здания от южного солнца, а зимой утепляющего их, перемежались домами из местного ракушечника. Отдельные районы Интернополя в миниатюре повторяли кварталы разных уголков мира, но в целом город представлял слаженный ансамбль, гармонично, естественно соединяющий разнообразие архитектурных форм.
Был соблазн построить огромный полис-дом с эскалаторными коммуникациями, искусственным климатом ярусных улиц. Но потом спохватились, вспомнив о таких врачах, как солнце, море и воздух.
Город был разделён на три зоны: лечебную, жилую и культурно-производственную. Лечебная зона раскинулась вдоль побережья корпусами научно-исследовательских институтов, санаториев, пансионатов. В жилой зоне в основном располагался персонал Международного Фронта Врачей. В культурно — производственной находились реабилитационный и электронно-вычислительный центры, где спинальные больные не только лечились, но и в меру сил занимались спортом, работали. В этой же зоне располагалась юношеская обсерватория и редакция газеты на эсперанто «Урбо де Суно» («Город Солнца»).
Окружная автотрасса очищала город от машин. Велоколяски, бесшумные авиатакси и на некоторых участках движущиеся тротуары составляли основной транспорт. И всюду обилие зелени: клумбы с розами и тюльпанами, каштановые и софоровые аллеи, кактусовые островки и газоны с диковинными растениями, привезёнными издалека. Здания не выше четырнадцати этажей искусно перемежались с невысокими строениями, стилизованными под древние архитектурные памятники. Город был многоязычным, пёстрым в одежде, ярким от солнца, и если бы не присутствие на его улицах инвалидных колясок, мог бы сойти за образец Города Дружбы. Миниатюрные аккуратные площади, живописные здания с лепкой, каменной резьбой и мозаичной инкрустацией радовали глаз своей нестандартностью. Айка узнавала восточный стиль эпохи Великих Моголов, западную готику, античность, древнерусскую сказочность. Разные времена и пространства удивительно соединились и переплелись. И все-таки побеждал дух всеобщей современности. Он проявлялся и в модерновых лечебных зданиях, похожих на лёгкие белые корабли, несущие свой груз надежды, и в вечернем освещении города, когда на улицах зажигались наземные, высотой в метр, фонари, а на домах для ориентации светились люминесцентные указатели.
С ночным городом Айка встретилась позже, а в тот день он сверкал в блеске солнца и зелени и как-то сразу вошёл в неё, пробудив мечты о лучшем.
Улицы не были многолюдны, велотакси двигалось умеренно, и можно было хорошо рассмотреть все, что попадало в поле зрения. А глаз цеплялся за многое. На незапруженных в этот жаркий полдень тротуарах каждый был на виду. Вот прошла группка стройных индианок в светлых сари, и таксист игриво помахал им рукой. Площадь пересёк парень в широкополой шляпе и потёртых джинсах — ковбой, да и только, но, скорее всего, из местных модников. Сопровождая спинальников на колясках, прошагали двое медиков — японцев в голубых костюмах и кремовых пилотках с алыми крестами.
На площади Науки стоял памятник Альберту Швейцеру. Врач, музыкант, философ и миссионер, прищурив глаза, смотрел в сторону морского простора, ветер раздувал его бронзовый плащ, а солнце высвечивало на постаменте бессмертные слова: «Страдание враждебно бытию. Страдание — спутник несовершенной морали, порождение несовершенной организации общества ».
Корпуса лечебной зоны почти вплотную приближались к морю. В приёмном пункте санатория «Амикецо», что в переводе с эсперанто означало «Дружба», молоденькая медсестра-японочка быстро оформила историю болезни и уже решала, куда определять Айку, как у Ирмы сорвалось с языка:
— Интересно, из-за рубежа едут те, у кого толстые кошельки?
— Вовсе нет! — Японочку, кажется, возмутил вопрос. — У филиалов МКВ довольно демократичный принцип отбора. Сюда отправляют с самыми тяжёлыми формами осложнений после «БД». Как раз чаще всего тех, кто победнее — ведь лечение здесь бесплатное.
В палате, куда поместили Айку, стояли четыре ортопедические койки с металлическими рамами, прикреплёнными к спинкам, платяной шкаф, тумбочки. Двери на манер вагонных открывались, вдвигаясь в стены, образуя широкий проход для проездов на креслах и колясках. Шторы на окнах, опускающиеся при прямых солнечных лучах, придавали комнате подобие домашнего уюта. В углу — кресло на колёсах.
С балкона открывался вид на море, виднелась жёлтая полоска пляжа, редкие деревца маслин.
— Заезд только начался, вам повезло, — улыбнулась японочка. — Можете выбирать любое место.
— Вон там, — кивнула Айка в сторону окна, и сестра помогла ей перебраться с тележки на кровать.
— Если понадобится няня, нажмите синюю кнопку, для сестры — красную. — Японочка указала на щиток у изголовья кровати. — Сегодня немного поскучаете, а завтра кто-нибудь подселится.
— Честно говоря, я бы не хотела никакой компании, — призналась Айка, когда сестра ушла.
— Ну, голубушка, потерпи уж, — сказала Ирма со вздохом, раскладывая по ящикам тумбочки туалетные принадлежности, стопку тетрадей, пакеты с фруктами. — Захочешь уединиться, выедешь в парк. Ты же видела: спуститься вниз не проблема. А парк, хоть и молодой, но замечательный: аллеи, беседки, есть и совсем дикие уголки.
Палату заселили только на третий день. Соседками Айки оказались толстушка из Полтавы Шура Зубко и две венгерки — Кинга Халас и Габриела Ковач. Айка была самой младшей. Старшей, Габриеле Ковач, исполнилось тридцать. Все четверо были лежачими, а Габриела и Шура пока не могли даже сидеть.
Корпус был отстроен недавно, ещё пахло свежей краской, и новосёлы сразу ощутили себя хозяевами. Многим предстояло жить здесь не месяц и не два.
Через неделю санаторий превратился в многоликий шумный дом, странный и непривычный для постороннего глаза. По вечерам инвалидные коляски заполняли санаторский парк, собирались вокруг игральных столиков, окружали шахматную площадку.
Айке долго не хотелось покидать палату. Кинга уже перезнакомилась со всеми. Она с трудом заставляла себя трижды в день выезжать в столовую, и хотя ничем не отличалась от окружающих, чувствовала себя в новой среде неловко.
Удручающе действовала на всех замкнутая, угрюмая Габриела, но постепенно девушки привыкли к тому, что она часами лежит, уставясь в потолок, вероятно, заново проживая в мыслях прошлое. Заболела она три месяца назад — «БД» все ещё давал неожиданные всплески, хотя против него уже была выработана вакцина.
Габриелу не утешали, зная, что слезливые поглаживания по голове будут только раздражать. Желая облегчить её состояние, нянечки и сестры откликались па любые её капризы. Вопреки режиму она просила не завозить её с балкона даже в самое пекло. Ей хотелось одиночества. В Кечкемете у неё остались двое детей и муж. Вероятно, она мысленно прощалась с ними, хотя чуть ли ни каждый день, громыхая костылями, санаторский почтальон француз Мишель приносил ей письма. Зато Кинга в отличие от Габриелы то ли по молодости, то ли из-за характера была неунывающей хохотушкой. С быстрыми чёрными глазами и цыганскими волосами, распущенными по плечам, она не производила впечатления больной, вмиг обзавелась множеством знакомых в других палатах и любила рассказывать разные истории, анекдоты и санаторские сплетни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Когда Айка перешла в шестой класс, я заметила, что ученики относятся к ней по-разному: кто жадно ловил каждое её слово, кто откровенно выражал свою снисходительность и даже некоторое презрение к её бездвижному существованию. Находились и такие, кто терпеть её не мог за то, что она как бы нарушала школьную гармонию, а поскольку была остра на язычок, то, конечно, врагов приобретала довольно легко. И все же многие её любили — при всем своём несчастье она не была злой. Вспоминая дни собственной болезни, я представляла, какие ежедневные психологические перегрузки приходится ей переносить. Хотя она и умела маскировать своё настроение, я научилась распознавать его по едва заметным признакам: внезапно мелькнувшей в глазах тени, мимолётной задумчивости или недетской складке у губ. Бывали часы, когда Айка будто выпадала из реальности: могла держать в руках книгу, но взгляд её блуждал где-то мимо страниц. В такие минуты я не окликала её — казалось, сделай это, и она сорвётся с какого-то невидимого карниза. Где, в каких мирах бродило её воображение?
К концу шестого класса её подружки заметно повзрослели, вытянулись, и кое-кто уже дружил с мальчиками. Однажды я увидела, как Айка внимательно разглядывает своё отражение в створке открытого окна. Она сидела на кровати и, одёргивая маечку на уже слегка заметной груди, поворачивалась в профиль перед оконным зеркалом. Что-то ёкнуло во мне, и я поспешила тихо прикрыть дверь. Айка была неплохо сложена, не составляло труда представить её на ногах.
А знаешь, что испытывает мать больного ребёнка, глядя на здоровых его сверстников? Я прошла и сквозь это. Когда же умерла моя мама — Айке исполнилось четырнадцать, — ко мне стал свататься один отставник, но я дала себе слово, что посвящу жизнь дочери…
Ошибаются те, кто считает, что к несчастью привыкают. Я шила Айке выпускное платье и горько думала о том, как бы сложилось все по-иному, будь Айка здоровой.
В зале её посадили в первом ряду, с краю, чтобы удобней было вручить аттестат зрелости. На ней было скромное платье из голубого шелка, которое очень шло к её светлым волосам. Скажу без преувеличения, она была одной из красивейших выпускниц, и это обстоятельство ещё сильнее подчёркивало драматизм её положения.
Я тайком наблюдала за ней. Мне казалось, что она слегка растеряна от обилия людей, музыки. И все-таки праздник отражался в её глазах не сумрачной тенью, а, если можно так сказать, грустным весельем. Она искренне любовалась одноклассниками, и лицо её пылало так, как если бы она тоже танцевала с этими разнаряженными девочками и мальчиками. Неожиданно к Айке подошёл парень лет двадцати, из гостей, и пригласил на танец. Я уловила, как напряглось её лицо, дрогнули губы и на шее выступили розовые пятна. К парню подбежал одноклассник Айки, схватил его за руку и оттащил в сторону. Однако поздно — вечер был испорчен.
Айка собиралась поступать на исторический факультет и сожалела, что нет футурологического: она мечтала научиться видеть сквозь годы. Но узнав, что в Интернополе разработана новая методика лечения последствий «БД», мы пока думали только об этом.
Через несколько дней лечащий врач Айки, пожилая, вечно сонная женщина с голубиными глазами, сообщила, что пришёл ответ на запрос о родителях девочки.
Я смутилась. «По-моему, — сказала я, — такой ответ давно получен».
— Нам нужно было кое-что уточнить, и вот что выяснилось.
Врач с каким-то нездоровым интересом взглянула на меня, отчего стало не по себе.
— Я нарушаю юридическую тайну, но хочу сказать нечто для вас любопытное. Дело в том, что Айка — дочь известного врача по «БД». Так что теперь у неё есть возможность находиться непосредственно под его наблюдением и не где-нибудь, а в центре изучения последствии вируса, в Интернополе.
— Но, может, я не захочу этого, — почему-то возразила я.
— Захотите. Это же дочь самого крупного в этой области специалиста.
И знаешь, чью фамилию я услышала?
Теперь, мой дорогой, ты понял, зачем я так подробно рассказала тебе эту историю?
Часть 2
Смятенья тела и души
Юноша помог им удобней устроиться на высоком, как в старинном кабриолете, сиденье и закрутил педалями.
— Пожалуйста, не так быстро, — попросила Ирма.
Подобная просьба была ему не внове: он часто показывал город тем, кто не в состоянии пройтись по нему собственными ногами.
— Как рикша, — шепнула Айка на ухо матери. — А может, и впрямь из Индии?
— Возможно.
На душе у Ирмы было скверно. Долго ли Айке быть в санатории? Встреча с Буковым не принесла утешения, наоборот, только растравила забытое. Хотя то, что дочь будет лечиться под присмотром отца, чуть успокаивало. Ирма так и не поняла, о какой тетради говорил Буков, откуда узнал об их приезде, о том, что Айка — его дочь?
Похоже, город нравился девочке — вон как хлопает ресницами и крутит головой. Об Интернополе Айка знала до сих пор лишь по газетам, радио и телепередачам. Его построили за фантастически короткий срок — пять лет! — четырнадцать интернациональных бригад. Международный Фронт Врачей сражался здесь с жестоким недугом, объединив людей разных наций, и это придавало городу особый смысл. Каждая улица имела своё лицо и название: Итальянская, Австралийская, Польская, Индийская, Японская… Журналисты, описывая Интернополь, обычно поражались, как при таком смешении национальных стилей удалось избежать эклектики. Лёгкие строения из розового актунита, летом охлаждающего здания от южного солнца, а зимой утепляющего их, перемежались домами из местного ракушечника. Отдельные районы Интернополя в миниатюре повторяли кварталы разных уголков мира, но в целом город представлял слаженный ансамбль, гармонично, естественно соединяющий разнообразие архитектурных форм.
Был соблазн построить огромный полис-дом с эскалаторными коммуникациями, искусственным климатом ярусных улиц. Но потом спохватились, вспомнив о таких врачах, как солнце, море и воздух.
Город был разделён на три зоны: лечебную, жилую и культурно-производственную. Лечебная зона раскинулась вдоль побережья корпусами научно-исследовательских институтов, санаториев, пансионатов. В жилой зоне в основном располагался персонал Международного Фронта Врачей. В культурно — производственной находились реабилитационный и электронно-вычислительный центры, где спинальные больные не только лечились, но и в меру сил занимались спортом, работали. В этой же зоне располагалась юношеская обсерватория и редакция газеты на эсперанто «Урбо де Суно» («Город Солнца»).
Окружная автотрасса очищала город от машин. Велоколяски, бесшумные авиатакси и на некоторых участках движущиеся тротуары составляли основной транспорт. И всюду обилие зелени: клумбы с розами и тюльпанами, каштановые и софоровые аллеи, кактусовые островки и газоны с диковинными растениями, привезёнными издалека. Здания не выше четырнадцати этажей искусно перемежались с невысокими строениями, стилизованными под древние архитектурные памятники. Город был многоязычным, пёстрым в одежде, ярким от солнца, и если бы не присутствие на его улицах инвалидных колясок, мог бы сойти за образец Города Дружбы. Миниатюрные аккуратные площади, живописные здания с лепкой, каменной резьбой и мозаичной инкрустацией радовали глаз своей нестандартностью. Айка узнавала восточный стиль эпохи Великих Моголов, западную готику, античность, древнерусскую сказочность. Разные времена и пространства удивительно соединились и переплелись. И все-таки побеждал дух всеобщей современности. Он проявлялся и в модерновых лечебных зданиях, похожих на лёгкие белые корабли, несущие свой груз надежды, и в вечернем освещении города, когда на улицах зажигались наземные, высотой в метр, фонари, а на домах для ориентации светились люминесцентные указатели.
С ночным городом Айка встретилась позже, а в тот день он сверкал в блеске солнца и зелени и как-то сразу вошёл в неё, пробудив мечты о лучшем.
Улицы не были многолюдны, велотакси двигалось умеренно, и можно было хорошо рассмотреть все, что попадало в поле зрения. А глаз цеплялся за многое. На незапруженных в этот жаркий полдень тротуарах каждый был на виду. Вот прошла группка стройных индианок в светлых сари, и таксист игриво помахал им рукой. Площадь пересёк парень в широкополой шляпе и потёртых джинсах — ковбой, да и только, но, скорее всего, из местных модников. Сопровождая спинальников на колясках, прошагали двое медиков — японцев в голубых костюмах и кремовых пилотках с алыми крестами.
На площади Науки стоял памятник Альберту Швейцеру. Врач, музыкант, философ и миссионер, прищурив глаза, смотрел в сторону морского простора, ветер раздувал его бронзовый плащ, а солнце высвечивало на постаменте бессмертные слова: «Страдание враждебно бытию. Страдание — спутник несовершенной морали, порождение несовершенной организации общества ».
Корпуса лечебной зоны почти вплотную приближались к морю. В приёмном пункте санатория «Амикецо», что в переводе с эсперанто означало «Дружба», молоденькая медсестра-японочка быстро оформила историю болезни и уже решала, куда определять Айку, как у Ирмы сорвалось с языка:
— Интересно, из-за рубежа едут те, у кого толстые кошельки?
— Вовсе нет! — Японочку, кажется, возмутил вопрос. — У филиалов МКВ довольно демократичный принцип отбора. Сюда отправляют с самыми тяжёлыми формами осложнений после «БД». Как раз чаще всего тех, кто победнее — ведь лечение здесь бесплатное.
В палате, куда поместили Айку, стояли четыре ортопедические койки с металлическими рамами, прикреплёнными к спинкам, платяной шкаф, тумбочки. Двери на манер вагонных открывались, вдвигаясь в стены, образуя широкий проход для проездов на креслах и колясках. Шторы на окнах, опускающиеся при прямых солнечных лучах, придавали комнате подобие домашнего уюта. В углу — кресло на колёсах.
С балкона открывался вид на море, виднелась жёлтая полоска пляжа, редкие деревца маслин.
— Заезд только начался, вам повезло, — улыбнулась японочка. — Можете выбирать любое место.
— Вон там, — кивнула Айка в сторону окна, и сестра помогла ей перебраться с тележки на кровать.
— Если понадобится няня, нажмите синюю кнопку, для сестры — красную. — Японочка указала на щиток у изголовья кровати. — Сегодня немного поскучаете, а завтра кто-нибудь подселится.
— Честно говоря, я бы не хотела никакой компании, — призналась Айка, когда сестра ушла.
— Ну, голубушка, потерпи уж, — сказала Ирма со вздохом, раскладывая по ящикам тумбочки туалетные принадлежности, стопку тетрадей, пакеты с фруктами. — Захочешь уединиться, выедешь в парк. Ты же видела: спуститься вниз не проблема. А парк, хоть и молодой, но замечательный: аллеи, беседки, есть и совсем дикие уголки.
Палату заселили только на третий день. Соседками Айки оказались толстушка из Полтавы Шура Зубко и две венгерки — Кинга Халас и Габриела Ковач. Айка была самой младшей. Старшей, Габриеле Ковач, исполнилось тридцать. Все четверо были лежачими, а Габриела и Шура пока не могли даже сидеть.
Корпус был отстроен недавно, ещё пахло свежей краской, и новосёлы сразу ощутили себя хозяевами. Многим предстояло жить здесь не месяц и не два.
Через неделю санаторий превратился в многоликий шумный дом, странный и непривычный для постороннего глаза. По вечерам инвалидные коляски заполняли санаторский парк, собирались вокруг игральных столиков, окружали шахматную площадку.
Айке долго не хотелось покидать палату. Кинга уже перезнакомилась со всеми. Она с трудом заставляла себя трижды в день выезжать в столовую, и хотя ничем не отличалась от окружающих, чувствовала себя в новой среде неловко.
Удручающе действовала на всех замкнутая, угрюмая Габриела, но постепенно девушки привыкли к тому, что она часами лежит, уставясь в потолок, вероятно, заново проживая в мыслях прошлое. Заболела она три месяца назад — «БД» все ещё давал неожиданные всплески, хотя против него уже была выработана вакцина.
Габриелу не утешали, зная, что слезливые поглаживания по голове будут только раздражать. Желая облегчить её состояние, нянечки и сестры откликались па любые её капризы. Вопреки режиму она просила не завозить её с балкона даже в самое пекло. Ей хотелось одиночества. В Кечкемете у неё остались двое детей и муж. Вероятно, она мысленно прощалась с ними, хотя чуть ли ни каждый день, громыхая костылями, санаторский почтальон француз Мишель приносил ей письма. Зато Кинга в отличие от Габриелы то ли по молодости, то ли из-за характера была неунывающей хохотушкой. С быстрыми чёрными глазами и цыганскими волосами, распущенными по плечам, она не производила впечатления больной, вмиг обзавелась множеством знакомых в других палатах и любила рассказывать разные истории, анекдоты и санаторские сплетни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38