Вот и сейчас, когда вроде бы ничего не надо, рука тянется к другому плоду, и лишь только он оказывается съеденным, как тёплый комочек у сердца оборачивается притаившейся змеёй, то и дело выпускающей своё жало. Дети покидают её и навсегда вычёркивают из памяти… Куда делась её одарённость? Нет её, превратилась в навоз, удачно сдабривающий мужские добродетели и таланты. А вот уже и пинают ногами, вот объявляют ведьмой и сжигают на костре мелочного предательства. И никак не вырваться из потных рук минутного вожделения, после которого, в лучшем случае, следует безразличие, если не пинок ногой.
Кажется, она и её спутник едят с разных деревьев: нет совпадения. Ему весело, он сидит, хохочет, тыча пальцем в раскинувшуюся над ними крону, закрывающую небо, а ей хочется плакать, потому что муж оставил её с выводком детей, и она бредёт босиком по пыльной, бесконечной дороге, и ей преграждают путь ложь и зависть, сплетня и донос.
Вот и ты плачешь, бедный Якс. Но ведь мужчина должен быть опорой и каменной стеной, сильным и рисковым. Отчего же ты раскис? Нельзя так, иначе оружие в руки возьму я, глотку хищному зверю перегрызу я, дом начну строить я, на охоту буду ходить и детей выращивать, сражаться с морской стихией и вязать чулки. Нельзя плакать мужчинам, Якс, а то поставлю тебя у плиты, и, пока буду охотиться на медведя, ты перестираешь пелёнки и сваришь чего-нибудь поесть. Не хочешь? Тогда давай все вместе: на зверя и у телевизора, в рубке корабля и у корыта.
Ты права, Яся, в своих требованиях. Но неужели история человечества держится на наших с тобой отношениях? Как прекрасна ты бываешь в дни ранней весны, и куда все исчезает под осень? Становишься ворчливой, неопрятной старухой. А я хочу боготворить тебя постоянно. Мой беспокойный дух гонит мои ноги в далёкие края, не могу усидеть на месте, мне надо пощупать мир руками, попробовать на язык. Я долго не знал, куда деть клокочущую в себе силу, и убивал, убивал, убивал. Не только от злобы, но и от праведного гнева, и от великой мечты и любви. Ты рожала, а я убивал наших братьев и детей. Похоже, мы оба устали от этих занятий, а когда присели на минуту отдохнуть, увидели над собой звёздное небо и навсегда очаровались им. Даже по пустыне мы шли теперь с поднятыми головами — так оно манило, притягивало нас. Что мы искали в нем? Не отраженье ли собственных лиц? Мы съели второй плод и, кажется, стали мудрее.
— Надеюсь, третий и есть тот самый, несущий бессмертие. Однако сладость какая…
— Это же с древа забвения! Это его плоды слаще всех! — сильным ударом он выбил половинку плода из её рук, зашвырнув свою в кусты. Но оба уже успели проглотить по кусочку, и это не замедлило проявиться: они ощутили необычайную лёгкость, вмиг забыты были все печали и горести, но не было и радости от этого бесцельного, бессмысленного парения. Они поняли: это их искушали. Не один, а множество змеев. Одни одурманивали их убаюкивающими мелодиями, другие предлагали на выбор огромный ассортимент развлечений, третьи приготовились высосать из их мозгов память.
— Вот оно! — вдруг воскликнул Якс, стараясь стряхнуть наваждение от приторно-сладкого плода. Яся проследила за его взглядом и оцепенела. Крона одного из деревьев раздвинулась, и оттуда, перебираясь с ветки на ветку, степенно вышла белая птица с веерообразным, как у павлина, радужным хвостом. Она уселась на толстый, выступающий из кроны сук, и её оперенье стало алеть, испуская розовато-голубое свечение. Птица медленно истаивала, сгорала, превращаясь в сгусток шарообразного пламени, откуда вдруг опять появилась сначала её голова, затем туловище и хвост, который вновь зажёгся алым цветом, и птица вновь скрылась в огненном шаре. Так продолжалось несколько раз, пока наконец, возродившись в очередной раз, птица растворилась в листве.
Яся и Якс переглянулись и прочитали в глазах друг друга: высшая цель жизни — бессмертие. Человечество вечно, как птица Феникс.
— Но как понять это сгорание? — спросила Яся.
— Поймём, когда сорвём с этого дерева плод, — сказал Якс.
Не отрывая глаз от дерева, они двинулись к нему. Но едва Якс протянул руку, чтобы сорвать желанный плод, как ветви, тихо прозвенев резными листьями, взметнулись вверх. В изумлении отступил он на шаг, и дерево тут же опустило ветви чуть не до самой земли. Яся стремительно бросилась к нему, но оно, точно играя с людьми, вновь закинуло ветви в небо. Стоило Ясе отойти, как ветви с тяжёлыми плодами опять опустились к земле.
— Придётся лезть по стволу, хотя он будто отполированный, — решительно сказал Якс. — Если я сорвусь, полезешь ты. Во что бы то ни стало мы должны отведать плоды этого дерева…
Зажёгся свет.
— Вот и отдохнули в раю, — усмехнулся Гали. — Ты посиди, я приведу Орлика. Светлана с Марио идут сюда, тебе не будет скучно. Я мигом. — И он поспешил к выходу…
— Как фильм? — К Айке подсела Светлана. — Я, разумеется, подключилась к Ясе и очень хорошо прочувствовала нашу женскую суть. Но какой кошмар эта пустыня! У меня по-настоящему истомилось все тело.
Марио лишь покачивал головой, внимая каждому слову Светланы, и Айка видела, что девушка впечатляла его больше, чем фильм. Сама же была такой измочаленной, будто и впрямь пришлось пережить выпавшие на долю героев приключения. Даже во рту остался слащавый привкус от плода забвения.
Зал опустел. К ним подошла контролёр, но, узнав, в чем дело, попросила, чтобы все-таки минут через пятнадцать зал освободили. Лишь только она скрылась в фойе, как ввалилась компания Батиста. Сзади понуро шёл Гали.
— Так это вы подруга нашего Гали? — Батист остановился перед Айкой, протягивая ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами. — Много слыхал о вас. Очень рад видеть. Люблю сильных духом.
— Милочка, бедненькая, — заверещала итальянка.
— Позвольте помочь вам, сударыня. — В голосе Пашки прозвучала нотка ерничества. От него и Батиста сильно разило водочным перегаром.
— Я сам, — мрачно отодвинув Пашку, Гали подошёл к Айке. Она обняла его за шею. Он легко поднял её, вынес во двор, где уже стоял Орлик, и посадил на коня. Хотел было и сам вскочить, но его остановил Пашка.
— На дорогу, за компанию. — Он вынул из-за пазухи чекушку.
— Иди ты, — рванулся Гали, но Пашка схватил его за ворот.
— Тсс, кавалер де Грие, ваша дама подождёт. Но если по — честному, то ты… — И он громко выдохнул ему в ухо: — Идиот! Вокруг столько…
Он не успел договорить, Гали с силой отшвырнул его так, что Пашка растянулся на асфальте. Охнула Светлана, итальянка нервно полезла в сумочку за сигаретами. Айка напряжённо вцепилась в гриву Орлика.
— Ах ты гад, — спокойно процедил, вставая, Пашка. — Да я же тебя… Во мне же сегодня форта играет, выход ищет.
— Паша, — предостерегающе сказал Батист, но было поздно.
Багрово натужась, Пашка с воплем ринулся на Гали и страшным ударом в висок свалил его.
— Галик! — вскрикнула Айка, судорожно вцепившись в гриву коня.
Гали лежал недвижно, и в раскосых его глазах день стремительно превращался в ночь.
Часть 7
Художники
Таир слегка кокетничал, когда говорил, что воспитатель из него никудышный. Не зря в школе косморазведки он учился в педагогическом классе — при тестировании в нем нашли задатки воспитателя. Но больше всего он ценил в себе склонность к саморазвитию. Исходя из критериев эсперейцев, он был гениальным, ибо на Эсперейе гением считали не того, кого природа изначально одарила необычайными способностями, талантами, а тех, кто сумел пойти навстречу природе и усовершенствовать себя.
Таир не раз спрашивал себя, откуда в нем такое трудолюбие, ведь в прошлом он не мог похвастать ни усидчивостью, ни желанием в корне измениться. Часто он сравнивал себя прошлого с сегодняшним, и такое сравнение, как ни странно, не всегда удовлетворяло его. Да, он овладел рядом космических специальностей, у него приличная широта знаний, он пробует себя в разных видах творчества. Но где его бесшабашность, наивность? Может, стал взрослее? Правда, тяга к риску не пропала, иначе не решился бы на осмысленный реплипоиск.
К детям Лер направил его потому, что в каждом земном ребёнке видел активного репликатора. Надеялся, что именно из этих детей со временем вырастут художники, не вслепую восстанавливающие своих предков. То есть он, Таир, нарушитель Инструкции, должен посеять свою дерзость в юных душах. И все же грызёт совесть за проступок, хотя, на его взгляд, тот, конечно же, целесообразен.
Работа с детьми — удовольствие. Однако без самонаказания не обойтись.
И он придумал: полетит на Ригору, где обитают метаморфосты, и привезёт одного из них — Лер давно мечтает включить это энергосущество в репликационный процесс. Нужно детально разработать план полёта, так как в случае неудачи можно погибнуть вторично и, даже будучи восстановленным, лишиться памяти о прошлом, что было бы равнозначно вечной разлуке с той, ради которой он нарушил Инструкцию.
Эна и Елена были довольны им, он замечает одобрение в их глазах, когда проводил с детьми часы воспоминаний или занимался игровым спортом. Часы воспоминаний стимулировали память о прошлом не меньше, чем сновидения, подготавливая почву для направленной репликации, которая, как подозревал Таир, была чревата многими неожиданностями и могла открыть новую страницу в истории Эсперейи.
«Когда будешь лететь над Интернополем, вспомни о нашем семейном предании…» Нет, вовсе не эта фраза, обронённая Лией, заставила его приземлиться в окрестностях одного из первых международных городов. Сколько раз, просматривая домашний архив Лии, готов был закричать: «Да знаешь ли, девочка, что я был знаком с твоей пра-пра! И даже более чем просто знаком.
Если бы моя судьба не оборвалась так трагически, я мог бы стать твоим прародителем. А вот сейчас смотрю на тебя и пытаюсь угадать в твоём эсперейском лице родные черты той земной девушки, чья жизнь, оказывается, все же сложилась таким образом, что ниточка её протянулась в даль невероятную…» Но что-то заставляло его быть сдержанным, и он ни разу не проговорился Лии о потаённом. Кажется, она нравилась ему чуть больше, чем прочие девушки, но не настолько, чтобы забыть о той, которая всегда присутствовала в его памяти. Это постоянство выглядело загадкой для самого себя. Вероятно, оно и не давало ему возможности откровенничать с Лией, как бы хорошо ни складывались их отношения. Вот и сейчас, узнав о его возвращении с полёта и самоаресте, Лия прибыла в Минос. Но он почему-то не обрадовался, увидев её рядом с воспитательницами, наблюдающими, как он увлечённо разучивал с детьми «блошиные прыжки», приняв таблетки с эластичным белком резилином. Дети хохотали до упаду, приобретя возможность совершать плавные, будто на Луне, прыжки — десять метров в длину, пять в высоту. Он тоже наглотался резилина и подскочил к Лии семимильными шагами.
— Прилетел, — вздохнула она и то, каким тоном это было произнесено, заставило Эну и Елену тактично оставить их вдвоём и заняться детьми.
— Я был в Интернополе, — сказал он и увидел, как лицо девушки преобразилось, меняя молочный оттенок на солнечно — тёплый. Она смотрела на Таира с откровенным восхищением и любовью.
— Я все знаю.
Он нахмурился и, не удержавшись, выпалил:
— Видишь ли, я сел в Интернополе и по личным соображениям.
— Однако я не толкала тебя на проступок.
— Ещё бы! — Он усмехнулся. — Я сам все решил. Так вот, не хотел говорить, но, кажется, пришло время.
В глазах её мелькнула тень, и зелёная глубина их стала ещё темнее и бездоннее.
— Говори, не бойся.
— Лия… Словом, твоя пра-пра когда-то была моей любимой. Правда, мы не оставили после себя ни детей, ни внуков, но в наших взаимоотношениях было нечто такое, что обязательно должно иметь продолжение.
— Знаю и это. — Лия слегка улыбнулась, мимолётная грусть осветила её лицо. — Но почему теперь должно измениться моё отношение к тебе?
— Да потому, что появится она и…
— Это будет более чем великолепно. Какой ты смешной в своей печали о таких пустяках. — Она взлохматила ему чуб.
— Ничего себе пустяки.
— Разве это должно тебя волновать сейчас?
— Ты хочешь сказать, что я должен день и ночь думать о самонаказании? Так я уже придумал его. Пока это тайна, чтобы никто не помешал.
— Но я буду волноваться. И вообще я соскучилась по тебе. Пойдём вечером в спиролетную. Там сегодня полет на созвездия Лебедя — Лиры — Орла.
Вечером они встретились. С приходом зрителей теплица — спиролетная преображалась, по сути, превращаясь в кабину космического корабля, который путешествовал, оставаясь на месте. Диапазон обзора находился в пределе ближайших галактик, но и этого было достаточно для получения неисчерпаемых впечатлений, ибо жизнь в космосе необычайно многообразна, а спиролетчики каждый раз «попадали» на новые планеты. Созвездие Лебедя лежало на раздвоении Млечного Пути, и Таиру пришла сумасбродная идея, которой он тут же поделился с Лией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Кажется, она и её спутник едят с разных деревьев: нет совпадения. Ему весело, он сидит, хохочет, тыча пальцем в раскинувшуюся над ними крону, закрывающую небо, а ей хочется плакать, потому что муж оставил её с выводком детей, и она бредёт босиком по пыльной, бесконечной дороге, и ей преграждают путь ложь и зависть, сплетня и донос.
Вот и ты плачешь, бедный Якс. Но ведь мужчина должен быть опорой и каменной стеной, сильным и рисковым. Отчего же ты раскис? Нельзя так, иначе оружие в руки возьму я, глотку хищному зверю перегрызу я, дом начну строить я, на охоту буду ходить и детей выращивать, сражаться с морской стихией и вязать чулки. Нельзя плакать мужчинам, Якс, а то поставлю тебя у плиты, и, пока буду охотиться на медведя, ты перестираешь пелёнки и сваришь чего-нибудь поесть. Не хочешь? Тогда давай все вместе: на зверя и у телевизора, в рубке корабля и у корыта.
Ты права, Яся, в своих требованиях. Но неужели история человечества держится на наших с тобой отношениях? Как прекрасна ты бываешь в дни ранней весны, и куда все исчезает под осень? Становишься ворчливой, неопрятной старухой. А я хочу боготворить тебя постоянно. Мой беспокойный дух гонит мои ноги в далёкие края, не могу усидеть на месте, мне надо пощупать мир руками, попробовать на язык. Я долго не знал, куда деть клокочущую в себе силу, и убивал, убивал, убивал. Не только от злобы, но и от праведного гнева, и от великой мечты и любви. Ты рожала, а я убивал наших братьев и детей. Похоже, мы оба устали от этих занятий, а когда присели на минуту отдохнуть, увидели над собой звёздное небо и навсегда очаровались им. Даже по пустыне мы шли теперь с поднятыми головами — так оно манило, притягивало нас. Что мы искали в нем? Не отраженье ли собственных лиц? Мы съели второй плод и, кажется, стали мудрее.
— Надеюсь, третий и есть тот самый, несущий бессмертие. Однако сладость какая…
— Это же с древа забвения! Это его плоды слаще всех! — сильным ударом он выбил половинку плода из её рук, зашвырнув свою в кусты. Но оба уже успели проглотить по кусочку, и это не замедлило проявиться: они ощутили необычайную лёгкость, вмиг забыты были все печали и горести, но не было и радости от этого бесцельного, бессмысленного парения. Они поняли: это их искушали. Не один, а множество змеев. Одни одурманивали их убаюкивающими мелодиями, другие предлагали на выбор огромный ассортимент развлечений, третьи приготовились высосать из их мозгов память.
— Вот оно! — вдруг воскликнул Якс, стараясь стряхнуть наваждение от приторно-сладкого плода. Яся проследила за его взглядом и оцепенела. Крона одного из деревьев раздвинулась, и оттуда, перебираясь с ветки на ветку, степенно вышла белая птица с веерообразным, как у павлина, радужным хвостом. Она уселась на толстый, выступающий из кроны сук, и её оперенье стало алеть, испуская розовато-голубое свечение. Птица медленно истаивала, сгорала, превращаясь в сгусток шарообразного пламени, откуда вдруг опять появилась сначала её голова, затем туловище и хвост, который вновь зажёгся алым цветом, и птица вновь скрылась в огненном шаре. Так продолжалось несколько раз, пока наконец, возродившись в очередной раз, птица растворилась в листве.
Яся и Якс переглянулись и прочитали в глазах друг друга: высшая цель жизни — бессмертие. Человечество вечно, как птица Феникс.
— Но как понять это сгорание? — спросила Яся.
— Поймём, когда сорвём с этого дерева плод, — сказал Якс.
Не отрывая глаз от дерева, они двинулись к нему. Но едва Якс протянул руку, чтобы сорвать желанный плод, как ветви, тихо прозвенев резными листьями, взметнулись вверх. В изумлении отступил он на шаг, и дерево тут же опустило ветви чуть не до самой земли. Яся стремительно бросилась к нему, но оно, точно играя с людьми, вновь закинуло ветви в небо. Стоило Ясе отойти, как ветви с тяжёлыми плодами опять опустились к земле.
— Придётся лезть по стволу, хотя он будто отполированный, — решительно сказал Якс. — Если я сорвусь, полезешь ты. Во что бы то ни стало мы должны отведать плоды этого дерева…
Зажёгся свет.
— Вот и отдохнули в раю, — усмехнулся Гали. — Ты посиди, я приведу Орлика. Светлана с Марио идут сюда, тебе не будет скучно. Я мигом. — И он поспешил к выходу…
— Как фильм? — К Айке подсела Светлана. — Я, разумеется, подключилась к Ясе и очень хорошо прочувствовала нашу женскую суть. Но какой кошмар эта пустыня! У меня по-настоящему истомилось все тело.
Марио лишь покачивал головой, внимая каждому слову Светланы, и Айка видела, что девушка впечатляла его больше, чем фильм. Сама же была такой измочаленной, будто и впрямь пришлось пережить выпавшие на долю героев приключения. Даже во рту остался слащавый привкус от плода забвения.
Зал опустел. К ним подошла контролёр, но, узнав, в чем дело, попросила, чтобы все-таки минут через пятнадцать зал освободили. Лишь только она скрылась в фойе, как ввалилась компания Батиста. Сзади понуро шёл Гали.
— Так это вы подруга нашего Гали? — Батист остановился перед Айкой, протягивая ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами. — Много слыхал о вас. Очень рад видеть. Люблю сильных духом.
— Милочка, бедненькая, — заверещала итальянка.
— Позвольте помочь вам, сударыня. — В голосе Пашки прозвучала нотка ерничества. От него и Батиста сильно разило водочным перегаром.
— Я сам, — мрачно отодвинув Пашку, Гали подошёл к Айке. Она обняла его за шею. Он легко поднял её, вынес во двор, где уже стоял Орлик, и посадил на коня. Хотел было и сам вскочить, но его остановил Пашка.
— На дорогу, за компанию. — Он вынул из-за пазухи чекушку.
— Иди ты, — рванулся Гали, но Пашка схватил его за ворот.
— Тсс, кавалер де Грие, ваша дама подождёт. Но если по — честному, то ты… — И он громко выдохнул ему в ухо: — Идиот! Вокруг столько…
Он не успел договорить, Гали с силой отшвырнул его так, что Пашка растянулся на асфальте. Охнула Светлана, итальянка нервно полезла в сумочку за сигаретами. Айка напряжённо вцепилась в гриву Орлика.
— Ах ты гад, — спокойно процедил, вставая, Пашка. — Да я же тебя… Во мне же сегодня форта играет, выход ищет.
— Паша, — предостерегающе сказал Батист, но было поздно.
Багрово натужась, Пашка с воплем ринулся на Гали и страшным ударом в висок свалил его.
— Галик! — вскрикнула Айка, судорожно вцепившись в гриву коня.
Гали лежал недвижно, и в раскосых его глазах день стремительно превращался в ночь.
Часть 7
Художники
Таир слегка кокетничал, когда говорил, что воспитатель из него никудышный. Не зря в школе косморазведки он учился в педагогическом классе — при тестировании в нем нашли задатки воспитателя. Но больше всего он ценил в себе склонность к саморазвитию. Исходя из критериев эсперейцев, он был гениальным, ибо на Эсперейе гением считали не того, кого природа изначально одарила необычайными способностями, талантами, а тех, кто сумел пойти навстречу природе и усовершенствовать себя.
Таир не раз спрашивал себя, откуда в нем такое трудолюбие, ведь в прошлом он не мог похвастать ни усидчивостью, ни желанием в корне измениться. Часто он сравнивал себя прошлого с сегодняшним, и такое сравнение, как ни странно, не всегда удовлетворяло его. Да, он овладел рядом космических специальностей, у него приличная широта знаний, он пробует себя в разных видах творчества. Но где его бесшабашность, наивность? Может, стал взрослее? Правда, тяга к риску не пропала, иначе не решился бы на осмысленный реплипоиск.
К детям Лер направил его потому, что в каждом земном ребёнке видел активного репликатора. Надеялся, что именно из этих детей со временем вырастут художники, не вслепую восстанавливающие своих предков. То есть он, Таир, нарушитель Инструкции, должен посеять свою дерзость в юных душах. И все же грызёт совесть за проступок, хотя, на его взгляд, тот, конечно же, целесообразен.
Работа с детьми — удовольствие. Однако без самонаказания не обойтись.
И он придумал: полетит на Ригору, где обитают метаморфосты, и привезёт одного из них — Лер давно мечтает включить это энергосущество в репликационный процесс. Нужно детально разработать план полёта, так как в случае неудачи можно погибнуть вторично и, даже будучи восстановленным, лишиться памяти о прошлом, что было бы равнозначно вечной разлуке с той, ради которой он нарушил Инструкцию.
Эна и Елена были довольны им, он замечает одобрение в их глазах, когда проводил с детьми часы воспоминаний или занимался игровым спортом. Часы воспоминаний стимулировали память о прошлом не меньше, чем сновидения, подготавливая почву для направленной репликации, которая, как подозревал Таир, была чревата многими неожиданностями и могла открыть новую страницу в истории Эсперейи.
«Когда будешь лететь над Интернополем, вспомни о нашем семейном предании…» Нет, вовсе не эта фраза, обронённая Лией, заставила его приземлиться в окрестностях одного из первых международных городов. Сколько раз, просматривая домашний архив Лии, готов был закричать: «Да знаешь ли, девочка, что я был знаком с твоей пра-пра! И даже более чем просто знаком.
Если бы моя судьба не оборвалась так трагически, я мог бы стать твоим прародителем. А вот сейчас смотрю на тебя и пытаюсь угадать в твоём эсперейском лице родные черты той земной девушки, чья жизнь, оказывается, все же сложилась таким образом, что ниточка её протянулась в даль невероятную…» Но что-то заставляло его быть сдержанным, и он ни разу не проговорился Лии о потаённом. Кажется, она нравилась ему чуть больше, чем прочие девушки, но не настолько, чтобы забыть о той, которая всегда присутствовала в его памяти. Это постоянство выглядело загадкой для самого себя. Вероятно, оно и не давало ему возможности откровенничать с Лией, как бы хорошо ни складывались их отношения. Вот и сейчас, узнав о его возвращении с полёта и самоаресте, Лия прибыла в Минос. Но он почему-то не обрадовался, увидев её рядом с воспитательницами, наблюдающими, как он увлечённо разучивал с детьми «блошиные прыжки», приняв таблетки с эластичным белком резилином. Дети хохотали до упаду, приобретя возможность совершать плавные, будто на Луне, прыжки — десять метров в длину, пять в высоту. Он тоже наглотался резилина и подскочил к Лии семимильными шагами.
— Прилетел, — вздохнула она и то, каким тоном это было произнесено, заставило Эну и Елену тактично оставить их вдвоём и заняться детьми.
— Я был в Интернополе, — сказал он и увидел, как лицо девушки преобразилось, меняя молочный оттенок на солнечно — тёплый. Она смотрела на Таира с откровенным восхищением и любовью.
— Я все знаю.
Он нахмурился и, не удержавшись, выпалил:
— Видишь ли, я сел в Интернополе и по личным соображениям.
— Однако я не толкала тебя на проступок.
— Ещё бы! — Он усмехнулся. — Я сам все решил. Так вот, не хотел говорить, но, кажется, пришло время.
В глазах её мелькнула тень, и зелёная глубина их стала ещё темнее и бездоннее.
— Говори, не бойся.
— Лия… Словом, твоя пра-пра когда-то была моей любимой. Правда, мы не оставили после себя ни детей, ни внуков, но в наших взаимоотношениях было нечто такое, что обязательно должно иметь продолжение.
— Знаю и это. — Лия слегка улыбнулась, мимолётная грусть осветила её лицо. — Но почему теперь должно измениться моё отношение к тебе?
— Да потому, что появится она и…
— Это будет более чем великолепно. Какой ты смешной в своей печали о таких пустяках. — Она взлохматила ему чуб.
— Ничего себе пустяки.
— Разве это должно тебя волновать сейчас?
— Ты хочешь сказать, что я должен день и ночь думать о самонаказании? Так я уже придумал его. Пока это тайна, чтобы никто не помешал.
— Но я буду волноваться. И вообще я соскучилась по тебе. Пойдём вечером в спиролетную. Там сегодня полет на созвездия Лебедя — Лиры — Орла.
Вечером они встретились. С приходом зрителей теплица — спиролетная преображалась, по сути, превращаясь в кабину космического корабля, который путешествовал, оставаясь на месте. Диапазон обзора находился в пределе ближайших галактик, но и этого было достаточно для получения неисчерпаемых впечатлений, ибо жизнь в космосе необычайно многообразна, а спиролетчики каждый раз «попадали» на новые планеты. Созвездие Лебедя лежало на раздвоении Млечного Пути, и Таиру пришла сумасбродная идея, которой он тут же поделился с Лией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38