«А как ты относишься к самой себе?» — задавалась жестоким вопросом. И с горечью признавалась: «Уважаю. Но не люблю. Не люблю свои мёртвые ноги, эту беспомощность, зависимость от других. И вынужденность обременять собою — ненавижу. Так что же тогда хочешь от других?»
После подобных мысленных экзекуций с меньшей тревогой думалось о будущем, но в душе что-то затвердевало, становилось жестоким и отталкивающим.
Мыслепутешествия — вот что было стабильным, на что всегда можно было опереться в любой тревожной ситуации. И сейчас, когда отчего-то не хотелось видеться с Гали, который после разговора с Буковым — и о чем они там говорили? — не приходил, она с благодарным теплом думала о своём даре. Это несколько отвлекло от тягостных мыслей о неудачном подъёме на ноги. Никакие житейские передряги и бури не могли отнять у неё тайные уголки Земли и Вселенной, куда залетала её мысль. Какая разница, собственная ли фантазия устраивает ей такие удивительные приключения или мозг её и впрямь способен преодолевать время и расстояние? Главное, что жизнь не ограничивается прикованностью к постели.
Вторично сорванная поездка на Орлике представлялась теперь чем-то весьма затруднительным, недосягаемым. И все-таки знала, что однажды помчится на коне, и ветер будет свистеть в ушах, и она задохнётся от скорости и объятий Гали. А пока в голову лезли мысли о том, что испокон веков мужчины выбирают себе подруг красивых, статных, здоровых. Это сама природа стремится к совершённому, физически крепкому продолжению себя в облике человека. Каков же в данном случае замысел природы? Для чего эта дружба с Гали?
Чтобы уж совсем не было тошно от подобных рефлексий, начинала раскручивать мысль в другом порядке: откуда нам известен план природы? Да и смешно природный замысел подводить под будничную основу. Так ли уж обязательны любовные вздохи? Почему нельзя просто дружить, как дружит она с Питом и Паулем? Разболталась. Надо бы построже относиться к себе, не брать пример с Кинги, чьи похождения ясно выдают тщетность усилий подобного рода и ни к чему хорошему не приводят.
В конце концов есть чем заняться. Тумбочка завалена учебниками для подготовки в институт, интересными книгами. А какой простор деятельности для улучшения собственной натуры! Для чего состряпала эту мерзкую тетрадь, подсунутую Букову? Чтобы унизить, растоптать его? Тьфу, мерзость какая. Матери пришлось бледнеть и краснеть. А каково сопалатницам от её меланхолии, которая ничуть не лучше угрюмости Габриелы? Дел невпроворот и помимо Гали. Нет, надо переводить отношения с ним на другие рельсы, тогда не будет и этих мучений. Хорошо, если бы он реже появлялся. А может, совсем не встречаться? Пройдёт какое-то время, и все будет ладом, как говорит он.
Начала с того, что перестала посещать излюбленное место под маслинами. Гали ничего не стоило прийти на санаторский пляж, но это имело бы другую окраску. По вечерам, выезжая перед сном на прогулку, тоже старалась не оставаться одна. Однако Гали не появлялся, и она заметила, что это задевает и тревожит. Но когда на третий день бойкота самой себе медсестра сказала, что к ней пришли, она попросила никого не пускать под предлогом, что болеет.
Медсестра не одобрила Айку, судя по тому, что промолчала и как-то печально повела бровями.
— Дура, — повторила Кинга, зло протыкая шнуром натянутую на станок, основу из ниток — осваивала макраме. — Разве можно самой себе наступать на душу? Это ещё называется обкрадывать себя. Оглянись, не каждой выпадает такая дружба. Парень у тебя — огонь. Тем более надо ценить то, что имеешь.
— Книга, заткнись. Не ты ли недавно говорила нечто совсем противоположное? — Габриела закрыла ухо подушкой. После обеда ей хотелось вздремнуть.
— Девочки, опять… — жалобно протянула Шура. Она терпеть не могла грубостей.
С шумом раздвинулась дверь, и вошёл Гали. За ним с виноватым видом влетела сестра, приговаривая:
— Болеет она. Нельзя в женскую палату врываться, запрещено.
— Для меня запретов нет, — резковато сказал Гали, подходя к Айкиной кровати. — Ну, что, болящая, не желаешь меня видеть? Думаешь, только вы тут сверхчувствительные? А я, между прочим, тоже на расстоянии чувствую каждое твоё движение. Что надумала? Впрочем, нам лучше побеседовать наедине. — Он рванул на себя кропать и под гневное лопотанье медсёстры-японочки и ропот сопалатниц вывез её в коридор.
— Но уже тихий час, — лепетала сестра, огорошенная столь нахальными действиями посетителя.
— Поговорим минут пять и завезу обратно, — бросил он через плечо, устанавливая кровать в вестибюле. Махнув рукой, японочка скрылась в сестринской.
— Ну? — Он смотрел на неё с гневом. Глаза стали большие, будто не вмещая скопившиеся чувства.
«Бешеный какой-то, — опасливо подумала она. — Такого с ним ещё не было». Как можно спокойней спросила:
— Что с тобой?
Гали вдруг обмяк и присел на кровать. Губы его подрагивали, и она испугалась, что он заплачет. Всегда аккуратно выглаженный, сейчас он был какой-то расхристанный, небритый, глаза воспаленно блестели.
— Если ты отвернёшься от меня, я сотворю глупость, — сказал он, крепко сжимая её запястье. Рука его была горячей и твёрдой. Айка поняла, что ему требуется поддержка, а может, и защита.
— Что случилось, Гали?
Лихорадочным, почти больным взглядом он всматривался в Айку, решая, перекладывать ли на неё груз свалившейся напасти.
— Я как-нибудь… не сейчас, — со вздохом сказал он, достал из брючного кармана перочинный нож и стал чистить яблоко.
— Гали, когда я была маленькой, мне часто снился один и тот же сон: будто стою на краю обрыва и боюсь шевельнуться. Мама зовёт меня, но я не смею посмотреть в её сторону, потому что земля под ногами осыпается и мне грозит опасность слететь в пропасть. А ступить шаг назад тоже не могу — за спиной кто-то грозный и страшный. И тогда, знаешь, что я делаю? Отрываю ноги от земли и лечу на мамин голос. К чему это я? Чтобы ты знал: когда у тебя какая — то безысходность, — лети ко мне.
— Я и прилетел.
— Тогда рассказывай, что стряслось.
— Айка… — Он замолчал, разрезал яблоко, протянул половину ей. — Стоит мне захотеть, Айка, и моя судьба может круто измениться. Я буду жить в прекрасном доме, плавать на баркасе, расстанусь с общежитием и превращусь в человека с достатком, без забот о хлебе насущном.
— Женишься, что ли? — Она почувствовала, как сердце ухнуло вниз и скептически заметила себе: «А тебя это здорово задело».
— Могу и жениться, — сверкнул он зубами. — Собственно, ради женитьбы и пошёл бы на все. Там прекрасный сад, в двух шагах море. Там ты быстро встанешь на ноги, я не дам тебе залежаться. Словом, если решусь на это — лишь ради тебя.
— Какой дом? Чей? Зачем мне это?
— Ты ведь не думаешь всю жизнь пробыть в санатории?
— Нет, конечно, по мы с матерью собираемся переехать сюда.
— Многие хотят жить здесь. Не думай, что это просто… Хотя… Запутался я. — Он щёлкнул ножом и сунул его в карман. — Между тем, решать надо сегодня.
— Не нравится мне все это, — сказала она. — Ты чего-то не договариваешь.
— Впрочем, ерунда. — Он вскочил, пригладил пятернёй чуб и деланно бодрым тоном соврал: — Всю ночь зуб болел, не выспался я, оттого и эти бредни… Не бери в голову, это я так… Пофантазировал немного. — Его лицо внезапно обрело спокойствие и даже некоторую весёлость. Такая перемена не укрылась от Айки, но она не стала досаждать ему расспросами, лишь поинтересовалась, что с Орликом.
— Дед обещал дать на воскресенье.
— Что-то с тобой случилось, — вновь не удержалась она.
— Ничего, Айка, все будет ладом, — подмигнул он и с лихим свистом покатил кровать в палату.
Он положил в рюкзак взятые у Батиста книжки, затолкал туда подаренные им свитер, брюки и сандалеты и высыпал тюбики форты. Можно было передать рюкзак Пашкой, но хотелось самому высказать Батисту в лицо все, что думает о нем. Хорошо, что побывал у Айки: будто очнулся от дурного сна и стыдом опалило. Разве приняла бы Айка такой гнусный дар, будь даже у Батиста, как в раю? А каково самому жилось бы с нечистой совестью? Нет, уж лучше скитаться по общежитиям и ходить на своих двоих, чем стать пресмыкающимся. Как же так получилось, что готов был уступить этому мерзавцу?
Оказывается, не так трудно заманить его в сети, нет в нем твёрдой основы, душа податливая, как пластилин, и каждому вольно оставлять на ней отпечатки. Ничего, тем более ценны его усилия противостоять дурному влиянию. Сколько он уже одержал таких вот небольших побед над собой. И все-таки чья-то возможность хоть на миг скрутить его волю тревожила.
По пути к Батисту не покидало странное ощущение присутствия Айки. Надо бы сказать ей о том, что пришло сейчас в голову: когда-нибудь в Интернополе будут врачевать не тело, а души. Учёные придумают фантастический рентген, по снимкам которого можно будет определять душевные изъяны и аномалии. Пока же надо самому находить в себе червинки и безжалостно удалять их. Куда благополучней сложилась бы его судьба, не потеряй он так рано родителей. Зато изучил такую подноготную жизнь, о которой Айка и не подозревает. Ей ли, выросшей в стерильных домашних условиях, понять его внезапный порыв обрести наконец свой угол, пусть даже под крылом у стервятника? Что знает она о той, подтачивающей нутро неопределённости, которая сопровождала его в период бегства из дому? А известны ли ей внезапные порывы плоти, разрушающие любой довод рассудка?
Думать об Айке было хорошо и грустно. Ни к одной девчонке не испытывал он ничего подобного. Порой Айка казалась собственным ребёнком, перед которым он нёс ответственность за свои поступки. Любовь ли это, когда хочется не сграбастать в охапку, крепко прижав к груди, а защитить от неведомой опасности, утешить и неоскорбительно пожалеть? Знала бы Айка причину его сегодняшней лихорадки…
В продмаге, где он работал, с ним давно заигрывала грудастая, крутобедрая Раиса из мясного отдела. Лет на семь старше его, разведёнка, она постоянно была отягчена неутолённой женской истомой и всякий раз, оказываясь рядом, как бы невзначай прижималась к нему то плечом, то грудью, а порой и откровенно давала понять, что не прочь стать его подругой. С неудовольствием замечал, что его бросает в жар от близости Раисы. Вчера, когда он сгрузил в отдел очередную партию кур, она выбежала за ним в коридор и пригласила в гости «на чай».
Потому-то с утра и не брит. Подманула его Раиса своей женской силой так, что на всю ночь потерял рассудок. К Айке примчался, как за спасением, с ненормальным желанием устроиться у Батиста, чтобы разом покончить со всякой двойственностью. Как ни цепки были объятия Раисы, душа его ни на минуту не расставалась с Айкой, его будто расщепили надвое, и он уже не принадлежал себе. Слишком велико было несчастье Айки, чтобы можно было и в дальнейшем позволять себе такие предательства, о которых она, будучи проницательной, догадалась бы. Но сможет ли он быть всегда верным ей? Не осквернил ли минувшей ночью их отношения? «Понимаю, отчего ты плачешь, — сказала Раиса, когда он, сгорая от стыда и муки, уткнулся губами в её мягкое плечо. — Ты думаешь о той санаторской девочке. Я давно знаю, что ты ходишь к этой несчастной». Его будто ударило током, слезы вмиг высохли, он сел и с ненавистью бросил в холёное Раисино лицо: «Это кто несчастный — Айка? А в чем твоё счастье? Уж не в том ли, что валяешься с кем попало?» — «И в этом, — усмехнулась Раиса, спуская с кровати полные коротковатые ноги. — Чего взбеленился? Жизнь возьмёт, уже берет своё. Слишком хорошо я изучила вашу мужицкую породу, чтобы думать иначе. Вряд ли ты осчастливишь эту девочку, скорее наоборот, принесёшь ей лишние страдания».
Что-то по-женски мудрое скользнуло в словах Раисы. Он проследил взглядом, как она прошлёпала нагишом в ванную, и сильным ударом зафутболил подушку в другой конец кровати.
В этот субботний вечер город, как всегда, был оживлён и праздничен. Собирались в дискотеках, клубах по интересам, в курзале, прогуливались по набережной. Бойцы МФВ, сняв медицинскую форму, ходили в национальных или общегражданских одеждах, но узнавались по военной выправке.
Знакомые, которых Гали встретил по пути к Батисту, глядя на его рюкзак за плечами, решали, что он собрался на Южный Берег или Тарханкут, куда обычно ездили на выходной.
У клуба эсперантистов его окликнули. Он обернулся и увидел Пашку с высокой девушкой в белых брючках и свободном, до бёдер, цветастом кимоно.
— Ты куда исчез? — Пашка подбежал к нему, радушно облапил. — Ночевал-то где? — подмигнув, он расхохотался.
Гали передёрнуло. Он перевёл взгляд на его спутницу и поразился, насколько та не соответствовала грубоватому Пашке. Стройная, с прямым взглядом из-под темно-русой чёлки коротких волос, девушка привлекала весёлой непосредственностью. Пропустив мимо ушей бестактный Пашкин смешок, она взяла обоих парней под руки и повела в ближайшее кафе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38