Его страховочный фал, извиваясь змеей, вспыхивал ярким, слепящим светом в лучах солнца – перед висевшим шаттлом, где осенние паутинки обвивали другие детали снаряжения – защиты живого человеческого материала. Полдюжины космонавтов расселись, точно мухи, присосавшись к различным частям лопнувшего необъятного металлического фрукта, покрытого сетью черных трещин. Точно осы налетели на сок из гниющего плода.
Мухи припали к большому куску редкой дичины, чтобы доразвить свои опарыши в этом космическом морозильнике.
Пип сверился со счетчиком Гейгера, прикрепленным, точно часы, к запястью. Разложение этой дичи подчинялось обратному закону, только когда радиоактивное разложение уменьшалось, можно было обследовать труп. Что за пир тогда наступит в небесах – треснувший апельсин, лопнувшее яйцо, подстреленная дичь.
Сначала им предстояло обыскать фрукт с северной стороны. Потом они обойдут эту штуковину до дыры в южной стороне, в триста футов в глубину и пятьсот в ширину, – что прорубил в миллион раз увеличенный томагавк в черепе врага, – поглядывая во время работы на рентгеновские счетчики.
Одна мысль пугала майора Деннисона, когда он смотрел вниз на стальной труп. Может, какие-нибудь инопланетные твари выжили после удара по черепу ядерным топором? И после полной разгерметизации прячутся в Шаре?
Колодец зиял темнотой. Говорят, космонавт – тот же водолаз, только атмосферы давят на него изнутри, а не извне скафандра. И какие щупальца осьминога могли протянуться к нему из оскорбленной тьмы? Пип поежился в своем обогреваемом скафандре, затем отстегнул фал и прикрепил его магнитом к металлической кожуре. И тут же корпус корабля отозвался похожей дрожью: где-то на поверхности Шара пятеро американцев и русских повторили это движение…
Пип направил фонарик вниз и снял голограмму бездны с толстым переплетением труб, сверкающих на дне. Он оставил камеру болтаться в невесомости и проверил, удобно ли расположено табельное оружие – шариковый бомбометатель, заряженный сжатым газом.
– Деннисон к спуску готов, – доложил он в горловой микрофон.
– Удачи, Пип, – прожужжало в ухе. – Счастливой охоты.
Он перевернул тело в невесомости и стал карабкаться вверх: теперь верх и низ поменялись местами. Изменение пространственной ориентации переместило фонтан содовой с синими океанами, взбивавшимися в сливки, к его ногам.
Намерения Соула были тверды, как зимний лед, когда он толчком распахнул дверь с парадного хода и зашел в тепло.
Рождественскую елку убрали. И шары. И плакаты.
Никто не заметил, как он вставил ключ в первую дверь секретного блока и прошел в заднее крыло.
Он направил лифт вниз и вышел в коридор, сразу заторопившись к первому окну.
В мире имбеддинга стена с экраном была пуста, и четверо детей спали на полу рядышком, прижавшись друг к другу.
Нога у Гюльшен была в гипсе. У Рамы рука замотана повязкой. У Вашильки также повязка на лбу, а все лицо ужасно исцарапано.
Один Видья не понес видимого ущерба. Но и он спал неспокойно. Его сон был неглубок и тревожен. Несмотря на транквилизаторы и барбитураты, его губы шевелились во сне. Мышечный тик, догадался Соул.
Соул понял, что Видья в порядке, а большего ему было не нужно. Он прошел воздушный шлюз, на этот раз без речевой маски, бросив сумку рядом с пареньком.
– Видья! – позвал он, склонившись над мальчуганом.
Мальчик зашевелился во сне и скривил рот, но глаз не открыл.
Препаратами накачан по самую тыкву, отметил Соул. Ему стало не по себе. Он просмотрел видеоданные. Возможно, камеры не были подключены, а если и были, то никто в них не заглядывал, так как записывать было нечего.
Он вытряхнул из мешка вещи и стал одевать Видью. Уже заранее представляя, как удивится мальчик, когда впервые в жизни проснется одетым; может, ему сначала покажется тесно в куртке, но затем откроется столько новых возможностей…
Пьер шел по тропинке, хрустя гравием, как печеньем, затем он миновал голубой «фольксваген» и обогнул дом Соула.
Заглянув в окошко, он увидел мальчика, который извивался в кресле перед телевизором, сплетая свои тоненькие, как спички, ножки.
Лицо мальчика потрясло Пьера. Мягкие лисьи черты. Его собственное детское лицо из зеленого клеенчатого фотоальбома.
Но Крис никогда ничего не говорил. Даже не намекнул. Сколько времени прошло с той встречи в Париже? Да, это вполне возможно.
Его собственный ребенок! Вот что объясняло двойственное отношение к нему Криса в амазонских дебрях.
Он понимал, что Криса в джунглях мучила какая-то проблема, не имеющая отношения ни к дикарям, ни к инопланетянам, ни к его экспериментам в госпитале.
И вот, стало быть, какая проблема.
В другом окне он столкнулся лицом к лицу с Айлин.
В первый момент она его не узнала – он выглядел таким худым и потрепанным, – затем бросилась к дверям.
– Пьер! Но Крис ничего не сказал по телефону…
Они поцеловались, едва прикоснувшись губами. Так целуются одноклассники после нескольких лет разлуки. Или кузены. Пьер обнял ее за плечи и посмотрел в глаза: они стали еще старше и холодней. Неуверенно махнув рукой в сторону соседней комнаты, где крутило свою шарманку TV, он спросил:
– Я ничего не знал. Крис даже словом не намекнул. Я правильно понял, не так ли?
– Да, его зовут Питер. А мой Крис никогда не был особо разговорчивым.
– Крис зачем-то пошел в госпиталь. Может, чтобы оставить нас наедине?
Пип медленно вплыл в коридор, где располагались кабели, похожие на трубы, пролегавшие внутри Шара. Теперь они были повреждены: искорежены, разорваны и изогнуты. На некоторых отсутствовала оболочка, была порвана изоляция, и обнажились такие тонкие контактные связи, что становилось страшно. Но смело можно было сказать, что не было среди них ни одной ржавой трубы или трубы, по которой бы тек шоколад или что угодно земное. Нет, это были самые настоящие инопланетные трубы. То есть импортные. Дальше коридор был вообще смят в гармошку ударной волной, и местами пол и потолок сплющивались и переходили друг в друга, как бывает после взрыва в угольной шахте.
Рядом показался открытый люк. Лесенка с расстоянием в метр меж ступеньками вела на нижние уровни. Там, на мгновение закрыв обзор, проплыло угловатое тело пришельца, окруженное замерзшим облачком розового газа.
Пип, осторожно перебрасывая себя со ступеньки на ступень, достиг мертвого инопланетянина, плывшего в тумане из собственной крови. Он оттолкнул труп в сторону. Серая одежда – или это была кожа? – оторвалась, оставив примерзшую корку на металле.
Пип проплыл, отталкиваясь от стен, в высокий искореженный коридор, где оказалось гораздо просторнее. Он посветил по сторонам фонариком. В одну сторону коридор закручивался изгибом, исчезая вдали. В другом направлении он открывал дорогу к залу заглохших мертвых машин. Между ними повисло тело еще одного инопланетянина, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Длинные пальцы разметались веером. Уши взорвались в вакууме серыми лентами. Пип перевернул тело так, что пол снова поменялся местами с потолком, и затем осторожно передвинулся в сторону автоматов. Посол из мира взбитых сливок дегустировал первые пробы пищи для ума. Снимая голографии, он то и дело поглядывал на ручной счетчик радиации.
Через десять минут, так и не выяснив функции механизмов, он выплыл помятым коридором на уровень ниже.
Соул поднял спящего Видью на лифте и пронес по коридору. За пронизанным проводками сигнализации стеклом зеленый стриженый лесок сжимался корсетом вокруг здания. Там было спокойно.
Он открыл первую дверь.
В проходе между дверьми стоял Лайонел Россон. Он ждал Соула. Казалось, он не был удивлен, увидев его и ребенка.
– Что это тебя понесло, Крис? Диверсия? Или сентиментальность? Полагаю, самое время сказать: «Добро пожаловать в Гэддон». Но давай-ка сначала отнесем мальчишку на место, ладушки? Если бы ты знал, как я ждал тебя еще неделю назад! Но теперь это не имеет значения, не так ли?
Соул произнес яростным шепотом:
– Я забираю Видью отсюда. Чтобы он жил в реальном мире. Меня уже тошнит от вашей науки и политики! От проектов на пользу человечеству. От этих звериных паролей, от этих Прыг-Скоков и Пинков Упрямцу. И от этого Гэддона…
– Что ты городишь, Крис? Какие Прыг-Скоки, какие Пинки Упрямцу? – почти игриво спрашивал Россон, в то же время не спуская глаз со спящего мальчика и не забывая прикрывать дорогу к выходу.
– Разве все это не гоняют сейчас по телевизору? Летающие тарелки. Угроза пришельцев. Весь этот бред. Я слышал, что это остановило революцию в Южной Америке!
– И тебя втянули в эту кашу? Здорово. Тогда самое время рассказать мне. Ты видел, что с детьми? Ты понял, что мальчик оглушен наркотиками? И так нужно, черт возьми!
– Я сам знаю, что нужно. Что нужно политикам. Что нужно ученым. Что нужно человечеству. И в гробу я видал все эти нужды!
– Ты не уяснил ситуации, Крис. Давай-ка отнесем Видью вниз. Мы прорабатываем стратегию, понимаешь?
– Кому нужна твоя «стратегия»? – презрительно усмехнулся Соул.
– Нам, Крис. События дошли до критической точки…
– Ты довел все до критической точки, ублюдок – это ты не смотрел за Видьей!
Соул осторожно положил мальчика на пол.
– Ради бога, Крис, послушай меня – языковая программа запорота. У детей произошла перегрузка кратковременной памяти. Но все еще поправимо, это же не плотина.
Соул зарычал на фигуру, маячившую перед ним.
– Ты бы лучше оставил в стороне разговоры про дамбу, подонок!
– Конечно, Крис. Конечно-конечно. Все, что ты скажешь. Но, послушай, только послушай – можешь ты меня, наконец, выслушать? Дети вернулись к лепету. Понимаешь? И не к детскому лепету! Это не бессмысленные междометия – но настоящие концепты, пути мышления. Слоги на концептуальном уровне…
– Прочь с дороги, ты. К черту пути мышления!
– Дело в том, что твой имбеддинг… гениально предсказанный тобой…
Соул ударил Россона в живот.
– … произошел, – выдохнул Россон. Соул схватил его за волосы и с яростью ударил головой несколько раз о стену, пока Россон не обмяк окончательно и не сполз на пол.
Тогда он снова схватил Видью на руки и запер внешнюю дверь секретного отсека.
Пип вплыл в то, что позже будет названо Первой Мозговой Камерой.
Свет его фонаря упал на многочисленные ящики из кристаллического материала, неизвестного земной науке. Ряд за рядом они вздымались к разбитому куполу. Миллионы гробов уходили вверх, являя собой апокалиптическое зрелище. Усики проводов из контрольной панели тянулись к ним, точно побеги ползучих растений в джунглях. Провода вели в пластиковое желе, наполнявшее ящики, где они расщеплялись на миллионы нитей, проникающих в каждую часть того, что находилось в этих коробках. Обнаженные мозги лежали в желе, точно фрукты в вине.
Здесь были мозги множества форм и размеров. Некоторые напоминали плесень. Другие – кораллы. Третьи – резиновые кактусы. Из них выступали участки спинного мозга: прямые, словно шомпола, изогнутые, как луки, либо имеющие зыбкие, неопределенные очертания. Органы чувств располагались отдельно, крепясь к мозгам мускульными связками и костяными стержнями. В некоторых можно было признать глазные яблоки, другие допускали двусмысленное толкование, озадачивая. Служили ли они для распознавания света или же каких-то форм излучения?
Пип вглядывался со смешанным чувством благоговейного страха и отвращения. Обстановка напомнила ему школьную лабораторию биологии: обесцвеченные морские рачки, плавающие в спирту.
Ни одна из коробок жизнеобеспечения не была повреждена взрывом Шара.
«Интересно, – думал он, – может быть, эти мозги выжили, сохранились, как в консервах, в этом желе, заморозившись так быстро, что не успели умереть, а лишь впали в спячку?»
Ведь там не было никаких жизненно важных органов, которые могли быть повреждены – например, легких, которые могли просто лопнуть. Система жизнеобеспечения внезапно отключилась, и мозги моментально попали в температурный режим, при котором все процессы приостанавливаются.
Не смогут ли спецы земной криогенной инженерии привести в сознание эти существа? Есть ли шанс пробудить их от спячки? Разогреть мозги? Привести в чувство?
А может быть, шок клинической смерти оказался сокрушителен для разума?
Хотя и мизерный, но шанс все же был! И, конечно, человечество использует его, чтобы освободить этих узников, вернуть их к жизни. Использует и в своих целях. Как много наук о разуме могло выйти из этой камеры и как много физических наук – из машинного отделения Шара!
Такие думы посещали его – летчика-разведчика, доктора философии, ветерана кампании за свободу Азии – когда он висел здесь среди мозгов инопланетных существ, живших за тысячи световых лет отсюда, и шепотом читал молитву:
«Господи, пусть эти мозги окажутся способными к воскрешению.
Может, они восстанут к новой жизни, разбуженные инженерами Фонда Эттингера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34