Теперь она получила их полное внимание. Она воспользовалась временем, пока ждала, и послала еще одно капризное, ментальное послание через океан. Ирина поблагодарила суровую, холодную императрицу по имени Феодора, которая родилась в нищете на улицах Александрии, за то, что та научила греческую даму благородного происхождения, как быть великолепной и величественной.
— Секрет вот в чем. Это одежды Рима. Но они не римские. Это одежда гуннов, которые мы приняли, как свои.
Поднялся шепот.
— Гуннов? Грязных, варварских гуннов?
— Да. Одежда гуннов. Мы приняли их и мы взяли у гуннов штаны, когда наши солдаты стали кавалеристами. Точно так же, как мы взяли у ариев доспехи, оружие и тактику персидских конников. Точно так же, как мы взяли у карфагенян — восемьсот лет назад — секреты морского боя. Точно так же, как мы брали столетие за столетием мудрость Греции и делали ее собственной. Точно так же, как мы приняли послание Христа в Палестине. Точно также, как мы взяли все, что нам требовалось — и отбросили все, что должны были, — чтобы Рим выстоял.
Она показала пальцем на север.
— Малва называют нас дворняжками или полукровками и хвастаются своей собственной чистотой. Пусть будет так. Рим отмахивается от названия, как слон от мухи. Или…
Ирина улыбнулась. Или, возможно, оскалила зубы.
— Скажем лучше: Рим проглатывает это название. Точно так же, как огромный, полудикий, косматый мастиф-полукровка, рожденный на улице от волка, справляется с чистокровным, ухоженным домашним животным.
По комнате пробежал смешок. Ирина подождала, пока веселье не прошло. Теперь она показала на Шакунталу.
— Императрица сказала — и сказала правильно, — что если зверь по имени малва падет, то рука, которая держит копье, будет римской. Я могу дать имя этой руке. Это Велисарий.
Ирина сделала паузу, позволив имени эхом прокатиться по комнате.
— Велисарий. Славное имя для Рима. Ужасное для малва. Но в конце концов это просто имя. Просто как это — только материя, — она потрогала пальцами рукав. — Поэтому вы должны спросить себя — почему имя несет такой вес? Откуда оно?
Он в пожала плечами.
— Во-первых, это фракийское имя, которое дали старшему сыну мелкого господина благородного происхождения в одной из римских сельскохозяйственных провинций. Если сказать по правде, не прошло даже трех поколений после того, как его предки были крестьянами.
Ирина холодно уставилась на толпу.
— Тем не менее этот крестьянин разбивал армии. Армии, гораздо более могущественные, чем те, которым вы способны противостоять. И почему это так, благородные господа Индии?
Ее смешок был таким же холодным, как глаза.
— Я скажу вам, почему. Потому что у Велисария есть душа, так же как и имя. И какая бы ни была плоть, которая сделала этого человека, или родословная, которая дала имя, душа выковалась на той великой наковальне, которую история назвала Рим.
Она широко развела и подняла руки в тяжелых рукавах.
— Точно так же как и я, гречанка благородного происхождения, одетая в одежды гуннов, была выкована на той же наковальне.
Ирина теперь чувствовала, как Феодора течет сквозь нее, подобно горячему огню по венам. Феодора и Антонина, и все женщины, которые рожали Рим, столетие за столетием, вплоть до волчицы, которая выкормила Ромула и Рема.
Она повернулась к Шакунтале.
— Ты, императрица Андхры, спросила моего совета относительно вступления в брак. Я — римлянка и могу дать тебе только римский совет. У моей подруги Феодоры, которая сегодня правит в Риме, есть любимая поговорка. Не топчи старых друзей, стремясь получить новых.
Она обвела взглядом лица в толпе, высматривая признаки понимания.
Ничего. Люди смотрели на нее неотрывно, но не понимали. Только глаза Дададжи Холкара округлялись.
«Дави, дави. Нанеси еще один удар».
— За кого тебе следует выйти замуж? Для римлянки ответ очевиден. Ты — монархиня, Шакунтала, и у тебя есть долг перед твоим народом. Выходи замуж за силу — вот римский ответ. Выходи замуж за силу, и за смелость, и преданность, и крепость, которые привели тебя на трон и удерживают тебя там. Выходи замуж за сильную руку, которая может защитить тебя от малва и в ответ нанести сильные удары.
Ирина обвела взглядом лица. Смотрят неотрывно — но все равно ничего. За исключением Холкара. Лицо с широко открытыми глазами, почти бледное от шока, когда он начал понимать.
«И снова удар молота. Даже предрассудки в конце поддадутся железу».
— Не выходи замуж за мужчину, императрица. Выходи замуж за народ. Выходи замуж за народ — единственный народ, который никогда тебя не предал. Выходи замуж за народ, который нес Андхру на своих плечах, когда Андхра кровоточила и была сломлена. Выходи замуж за мужчин, которые изматывают малва в горах, и женщин, которые контрабандным путем доставляют еду в Деогхар. Выходи замуж за нацию, которая отправила сыновей в битву, не считаясь с ценой, в то время как все остальные нации сжимались в страхе. Выходи замуж за парней, которые были посажены на колы Подлого, и за их младших братьев, которые выходят вперед и занимают их места. Выходи за этот народ, Шакунтала! Выходи за огромного, дикого, косматого мастифа из гор, а не…
Она показала обвинительно на собравшихся представителей аристократии индуистского мира.
— А не этих… этих чистокровных комнатных собачек. — Обвиняющие пальцы сжались в кулаки. Она выставила кулак перед собой.
— Тогда… Тогда, Шакунтала, ты будешь держать в руке силу. Истинную силу, реальную силу, а не ее иллюзию. Сталь, а не хрупкое дерево.
Ирина опустила кулак и словно сбросила что-то с пальцев. В этом жесте было тысячелетнее презрение.
— Выходи замуж римским образом, девочка, — сказала Ирина. Мягко, но с уверенностью римского тысячелетия. — Выходи замуж за Махараштру. Найди лучшего мужчину этой грубой нации и вложи свою руку в его. Пусть этот человек танцует брачный танец на твоей свадьбе. Открой свое лоно самой благородной династии Индии и самой древней династии для сырого, свежего зерна Великой Страны. Пусть сыновья, которые родятся от этого союза, несут судьбу Андхры в будущее. Если ты так сделаешь, то эта судьба будет измеряться веками. Если сделаешь наоборот, то годами. Что касается остального… — Ирина пожала плечами.
— Что могут сказать или подумать люди… — Теперь она рассмеялась. В этом звуке совсем не было веселья. В нем не слышалось ничего, кроме несклоняющегося, безжалостного презрения. Соль, посеянная в почву. — Пусть болтают, Шакунтала. Пусть кудахчут и жалуются. Пусть пищат о чистоте и загрязнении. Пусть ухмыляются, если посмеют. Какое тебе дело? Пока их троны шатаются, твой будет стоять твердо. И они вскоре придут к тебе — поверь мне — как нищие на пыльной улице. Станут просить тебя отпустить грубого и неотесанного мужа, который сидит рядом с тобой на троне и лежит в твоей постели, вести их армии в битву.
Наконец — наконец! — все в комнате поняли. Послы смотрели на нее, открыв рты, подобно рыбам-собакам. Ирина не могла видеть лицо Дададжи. Пешва опустил голову, словно в раздумьях. Или, возможно, в молитве.
Ирина снова повернулась к Шакунтале. Императрица, хотя и не раскрыла рот, казалось, пребывала в состоянии чистого шока. Она больше не сидела на троне, как статуя или богиня, а просто как маленький ребенок. Школьница, парализованная вопросом, который, как она считала, никто никогда не задаст.
Римская учительница улыбнулась.
— Помни, Шакунтала. Только душа играет роль в конце. Все остальное — шелуха. И это касается и империи, не только человека.
Затем тихо, но быстро Ирина заняла свое место. Во время последовавшего долгого молчания, пока послы хватали ртами воздух и пешва склонял голову — и школьница пыталась найти ответ, который уже знала, но не могла вспомнить, — Ирина просто ждала. Она сложила руки на коленях, легко дышала и просто ждала.
Естественно на поверхность поднимутся предрассудки. Вскоре комната наполнится негодованием и возражениями. Ее это не волновало. Ни в коей мере.
Она сделала свою работу. Достаточно хорошо, как она думала. Держа щипцы в твердых руках, Ирина установила клинок, чтобы он был должным образом выкован. Конечно, предрассудки станут шипеть, точно так же, как шипит горячее железо. Но молот, удерживаемый в варварских сильных руках, ударит уверенно. И задавит протест о чистоте в большей чистоте закаленного металла.
Кунгас не стал ждать, когда протест вырвется на поверхность. Кушаны были степными людьми и людьми быстрых лошадей.
— Наконец-то!
Он стоял в центре комнаты до того, как кто-то заметил, как он поднимается.
— Наконец-то.
Он позволил слову устояться, позвенеть, как звенит слово. Затем скрестил толстые от мускулов руки на бочкообразной груди и повернул голову к императрице.
— Сделай, как она говорит, девочка. Это очевидно. Очевидно. — Толпа господ благородного происхождения заворчала. Кунгас резко повернул голову к ним, подобно повороту пушки.
— Помолчите.
Приказ, хотя и произнесенный тихо, привел к мгновенному повиновению. Теперь маска стала безжалостной. Такой безжалостной и суровой, как степная зима.
— Я не хочу слушать вас. — Маска исказилась, совсем чуть-чуть. Но сам Сатана затрепетал бы от этой усмешки. — Вы? Вы посмеете мне возразить? — Последовавшее фырканье соответствовало усмешке. Чистое презрение, без каких-либо примесей. Кунгас повернул голову назад, к Шакунтале. — Я скажу тебе кое-что, девочка. Послушай меня и слушай хорошо. Однажды я взял тебя в плен, до того, как стал твоим охранником. Я знал тогда правду, точно так же, как я знаю ее сейчас. С той же уверенностью. Дело очевидно — очевидно — для всех, кроме дураков, ослепленных традициями.
И он снова фыркнул. Презрение осталось, усиленное холодным юмором.
— Все те месяцы во дворце Подлого, пока я держал тебя в плену. Ты помнишь? Ты помнишь, как осторожно я выставлял стражу? Как сурово я поддерживал дисциплину? У тебя были глаза, чтобы видеть, и разум, тренированный для схватки. Ты видела?
Кунгас уставился на императрицу. Через мгновение Шакунтала кивнула. Кивнула не как императрица, а как школьница, когда начинает понимать урок.
Кунгас резко повернул голову на господ благородного происхождения.
— Против кого я устанавливал железную стражу, девочка? Против них?
Он хрипло усмехнулся, так дико, что это почти пугало.
— Против них? Этих чистокровных домашних животных? — Он снова засмеялся, звук напоминал лай.
— Я не боялся их, девочка. Я не следил так внимательно, потому что волновался о Чоле. Или Тамрапарни, или Керале, или…
Он замолчал и махнул мощной рукой.
— Тогда я был твоим врагом, Шакунтала. И таким же хорошим врагом, каким я впоследствии стал другом. Я знал правду. Я всегда знал. Я знал, кто придет за тобой. Я знал, и боялся этого.
На мгновение его глаза переместились на Дададжи. Лицо пешвы все еще оставалось спрятанным. Кунгас слегка кивнул в сторону склоненной головы, словно признавая поражение в старом споре.
— Моя душа знала, что он там. Я мог чувствовать его душу, прячущуюся в лесах у дворца. Я ни разу не заметил его, ни одного раза, но я знал. Именно поэтому я установил стражу, и поддерживал дисциплину, и каждую секунду оставался настороже. Я никогда ничего не боялся, кроме прихода Пантеры. Только один человек, знал я, может угрожать моей цели. Ветер Великой Страны — это, и только это, могло вырвать тебя из рук малва.
Его взгляд вернулся на императрицу. Ясные, яркие миндалевидные глаза на бронзовом лице.
— И этот Ветер, один, девочка, может удержать тебя вне лап асуров. — Кунгас распрямил руки и опустил их по бокам.
— Сделай, как тебе говорит римская женщина, Шакунтала. Сделай так и никак больше. Ее совет — это совет империи, которая на протяжении тысячи лет никогда не выпускала правду из вида. В то время как эти…
И снова напряженные, презрительные пальцы.
— Эти — только послы давно заблудившихся в иллюзии. — Теперь Кунгас занял свое место. И снова воцарилась тишина.
Послы даже не шептались. Комнатные собачки присмирели и сжались.
Ирина задержала дыхание. Оставалось услышать только один голос. Один голос в этой комнате, который все еще может склонить императрицу к ошибке. Ирина боялась этого голоса и обнаружила, что молится. Она страстно желала, чтобы человек, которого она полюбила, правильно понял душу другого человека. Возможно, в первый раз в жизни Ирина молилась, чтобы она сама ошиблась.
Лицо Шакунталы оставалось неподвижным, как у статуи. Но внешняя напряженность не могла скрыть — ни от Ирины, ни от кого-то в комнате — смятение, которое кипело внутри.
Ирина испытывала жалость. Разум девочки — а теперь императрица была девочкой — оказался крепко заперт. Полностью парализован. Самое сильное, глубоко спрятанное желание Шакунталы боролось с железным чувством долга — а теперь иностранка повернула долг против желания. Да, освободила одно другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Секрет вот в чем. Это одежды Рима. Но они не римские. Это одежда гуннов, которые мы приняли, как свои.
Поднялся шепот.
— Гуннов? Грязных, варварских гуннов?
— Да. Одежда гуннов. Мы приняли их и мы взяли у гуннов штаны, когда наши солдаты стали кавалеристами. Точно так же, как мы взяли у ариев доспехи, оружие и тактику персидских конников. Точно так же, как мы взяли у карфагенян — восемьсот лет назад — секреты морского боя. Точно так же, как мы брали столетие за столетием мудрость Греции и делали ее собственной. Точно так же, как мы приняли послание Христа в Палестине. Точно также, как мы взяли все, что нам требовалось — и отбросили все, что должны были, — чтобы Рим выстоял.
Она показала пальцем на север.
— Малва называют нас дворняжками или полукровками и хвастаются своей собственной чистотой. Пусть будет так. Рим отмахивается от названия, как слон от мухи. Или…
Ирина улыбнулась. Или, возможно, оскалила зубы.
— Скажем лучше: Рим проглатывает это название. Точно так же, как огромный, полудикий, косматый мастиф-полукровка, рожденный на улице от волка, справляется с чистокровным, ухоженным домашним животным.
По комнате пробежал смешок. Ирина подождала, пока веселье не прошло. Теперь она показала на Шакунталу.
— Императрица сказала — и сказала правильно, — что если зверь по имени малва падет, то рука, которая держит копье, будет римской. Я могу дать имя этой руке. Это Велисарий.
Ирина сделала паузу, позволив имени эхом прокатиться по комнате.
— Велисарий. Славное имя для Рима. Ужасное для малва. Но в конце концов это просто имя. Просто как это — только материя, — она потрогала пальцами рукав. — Поэтому вы должны спросить себя — почему имя несет такой вес? Откуда оно?
Он в пожала плечами.
— Во-первых, это фракийское имя, которое дали старшему сыну мелкого господина благородного происхождения в одной из римских сельскохозяйственных провинций. Если сказать по правде, не прошло даже трех поколений после того, как его предки были крестьянами.
Ирина холодно уставилась на толпу.
— Тем не менее этот крестьянин разбивал армии. Армии, гораздо более могущественные, чем те, которым вы способны противостоять. И почему это так, благородные господа Индии?
Ее смешок был таким же холодным, как глаза.
— Я скажу вам, почему. Потому что у Велисария есть душа, так же как и имя. И какая бы ни была плоть, которая сделала этого человека, или родословная, которая дала имя, душа выковалась на той великой наковальне, которую история назвала Рим.
Она широко развела и подняла руки в тяжелых рукавах.
— Точно так же как и я, гречанка благородного происхождения, одетая в одежды гуннов, была выкована на той же наковальне.
Ирина теперь чувствовала, как Феодора течет сквозь нее, подобно горячему огню по венам. Феодора и Антонина, и все женщины, которые рожали Рим, столетие за столетием, вплоть до волчицы, которая выкормила Ромула и Рема.
Она повернулась к Шакунтале.
— Ты, императрица Андхры, спросила моего совета относительно вступления в брак. Я — римлянка и могу дать тебе только римский совет. У моей подруги Феодоры, которая сегодня правит в Риме, есть любимая поговорка. Не топчи старых друзей, стремясь получить новых.
Она обвела взглядом лица в толпе, высматривая признаки понимания.
Ничего. Люди смотрели на нее неотрывно, но не понимали. Только глаза Дададжи Холкара округлялись.
«Дави, дави. Нанеси еще один удар».
— За кого тебе следует выйти замуж? Для римлянки ответ очевиден. Ты — монархиня, Шакунтала, и у тебя есть долг перед твоим народом. Выходи замуж за силу — вот римский ответ. Выходи замуж за силу, и за смелость, и преданность, и крепость, которые привели тебя на трон и удерживают тебя там. Выходи замуж за сильную руку, которая может защитить тебя от малва и в ответ нанести сильные удары.
Ирина обвела взглядом лица. Смотрят неотрывно — но все равно ничего. За исключением Холкара. Лицо с широко открытыми глазами, почти бледное от шока, когда он начал понимать.
«И снова удар молота. Даже предрассудки в конце поддадутся железу».
— Не выходи замуж за мужчину, императрица. Выходи замуж за народ. Выходи замуж за народ — единственный народ, который никогда тебя не предал. Выходи замуж за народ, который нес Андхру на своих плечах, когда Андхра кровоточила и была сломлена. Выходи замуж за мужчин, которые изматывают малва в горах, и женщин, которые контрабандным путем доставляют еду в Деогхар. Выходи замуж за нацию, которая отправила сыновей в битву, не считаясь с ценой, в то время как все остальные нации сжимались в страхе. Выходи замуж за парней, которые были посажены на колы Подлого, и за их младших братьев, которые выходят вперед и занимают их места. Выходи за этот народ, Шакунтала! Выходи за огромного, дикого, косматого мастифа из гор, а не…
Она показала обвинительно на собравшихся представителей аристократии индуистского мира.
— А не этих… этих чистокровных комнатных собачек. — Обвиняющие пальцы сжались в кулаки. Она выставила кулак перед собой.
— Тогда… Тогда, Шакунтала, ты будешь держать в руке силу. Истинную силу, реальную силу, а не ее иллюзию. Сталь, а не хрупкое дерево.
Ирина опустила кулак и словно сбросила что-то с пальцев. В этом жесте было тысячелетнее презрение.
— Выходи замуж римским образом, девочка, — сказала Ирина. Мягко, но с уверенностью римского тысячелетия. — Выходи замуж за Махараштру. Найди лучшего мужчину этой грубой нации и вложи свою руку в его. Пусть этот человек танцует брачный танец на твоей свадьбе. Открой свое лоно самой благородной династии Индии и самой древней династии для сырого, свежего зерна Великой Страны. Пусть сыновья, которые родятся от этого союза, несут судьбу Андхры в будущее. Если ты так сделаешь, то эта судьба будет измеряться веками. Если сделаешь наоборот, то годами. Что касается остального… — Ирина пожала плечами.
— Что могут сказать или подумать люди… — Теперь она рассмеялась. В этом звуке совсем не было веселья. В нем не слышалось ничего, кроме несклоняющегося, безжалостного презрения. Соль, посеянная в почву. — Пусть болтают, Шакунтала. Пусть кудахчут и жалуются. Пусть пищат о чистоте и загрязнении. Пусть ухмыляются, если посмеют. Какое тебе дело? Пока их троны шатаются, твой будет стоять твердо. И они вскоре придут к тебе — поверь мне — как нищие на пыльной улице. Станут просить тебя отпустить грубого и неотесанного мужа, который сидит рядом с тобой на троне и лежит в твоей постели, вести их армии в битву.
Наконец — наконец! — все в комнате поняли. Послы смотрели на нее, открыв рты, подобно рыбам-собакам. Ирина не могла видеть лицо Дададжи. Пешва опустил голову, словно в раздумьях. Или, возможно, в молитве.
Ирина снова повернулась к Шакунтале. Императрица, хотя и не раскрыла рот, казалось, пребывала в состоянии чистого шока. Она больше не сидела на троне, как статуя или богиня, а просто как маленький ребенок. Школьница, парализованная вопросом, который, как она считала, никто никогда не задаст.
Римская учительница улыбнулась.
— Помни, Шакунтала. Только душа играет роль в конце. Все остальное — шелуха. И это касается и империи, не только человека.
Затем тихо, но быстро Ирина заняла свое место. Во время последовавшего долгого молчания, пока послы хватали ртами воздух и пешва склонял голову — и школьница пыталась найти ответ, который уже знала, но не могла вспомнить, — Ирина просто ждала. Она сложила руки на коленях, легко дышала и просто ждала.
Естественно на поверхность поднимутся предрассудки. Вскоре комната наполнится негодованием и возражениями. Ее это не волновало. Ни в коей мере.
Она сделала свою работу. Достаточно хорошо, как она думала. Держа щипцы в твердых руках, Ирина установила клинок, чтобы он был должным образом выкован. Конечно, предрассудки станут шипеть, точно так же, как шипит горячее железо. Но молот, удерживаемый в варварских сильных руках, ударит уверенно. И задавит протест о чистоте в большей чистоте закаленного металла.
Кунгас не стал ждать, когда протест вырвется на поверхность. Кушаны были степными людьми и людьми быстрых лошадей.
— Наконец-то!
Он стоял в центре комнаты до того, как кто-то заметил, как он поднимается.
— Наконец-то.
Он позволил слову устояться, позвенеть, как звенит слово. Затем скрестил толстые от мускулов руки на бочкообразной груди и повернул голову к императрице.
— Сделай, как она говорит, девочка. Это очевидно. Очевидно. — Толпа господ благородного происхождения заворчала. Кунгас резко повернул голову к ним, подобно повороту пушки.
— Помолчите.
Приказ, хотя и произнесенный тихо, привел к мгновенному повиновению. Теперь маска стала безжалостной. Такой безжалостной и суровой, как степная зима.
— Я не хочу слушать вас. — Маска исказилась, совсем чуть-чуть. Но сам Сатана затрепетал бы от этой усмешки. — Вы? Вы посмеете мне возразить? — Последовавшее фырканье соответствовало усмешке. Чистое презрение, без каких-либо примесей. Кунгас повернул голову назад, к Шакунтале. — Я скажу тебе кое-что, девочка. Послушай меня и слушай хорошо. Однажды я взял тебя в плен, до того, как стал твоим охранником. Я знал тогда правду, точно так же, как я знаю ее сейчас. С той же уверенностью. Дело очевидно — очевидно — для всех, кроме дураков, ослепленных традициями.
И он снова фыркнул. Презрение осталось, усиленное холодным юмором.
— Все те месяцы во дворце Подлого, пока я держал тебя в плену. Ты помнишь? Ты помнишь, как осторожно я выставлял стражу? Как сурово я поддерживал дисциплину? У тебя были глаза, чтобы видеть, и разум, тренированный для схватки. Ты видела?
Кунгас уставился на императрицу. Через мгновение Шакунтала кивнула. Кивнула не как императрица, а как школьница, когда начинает понимать урок.
Кунгас резко повернул голову на господ благородного происхождения.
— Против кого я устанавливал железную стражу, девочка? Против них?
Он хрипло усмехнулся, так дико, что это почти пугало.
— Против них? Этих чистокровных домашних животных? — Он снова засмеялся, звук напоминал лай.
— Я не боялся их, девочка. Я не следил так внимательно, потому что волновался о Чоле. Или Тамрапарни, или Керале, или…
Он замолчал и махнул мощной рукой.
— Тогда я был твоим врагом, Шакунтала. И таким же хорошим врагом, каким я впоследствии стал другом. Я знал правду. Я всегда знал. Я знал, кто придет за тобой. Я знал, и боялся этого.
На мгновение его глаза переместились на Дададжи. Лицо пешвы все еще оставалось спрятанным. Кунгас слегка кивнул в сторону склоненной головы, словно признавая поражение в старом споре.
— Моя душа знала, что он там. Я мог чувствовать его душу, прячущуюся в лесах у дворца. Я ни разу не заметил его, ни одного раза, но я знал. Именно поэтому я установил стражу, и поддерживал дисциплину, и каждую секунду оставался настороже. Я никогда ничего не боялся, кроме прихода Пантеры. Только один человек, знал я, может угрожать моей цели. Ветер Великой Страны — это, и только это, могло вырвать тебя из рук малва.
Его взгляд вернулся на императрицу. Ясные, яркие миндалевидные глаза на бронзовом лице.
— И этот Ветер, один, девочка, может удержать тебя вне лап асуров. — Кунгас распрямил руки и опустил их по бокам.
— Сделай, как тебе говорит римская женщина, Шакунтала. Сделай так и никак больше. Ее совет — это совет империи, которая на протяжении тысячи лет никогда не выпускала правду из вида. В то время как эти…
И снова напряженные, презрительные пальцы.
— Эти — только послы давно заблудившихся в иллюзии. — Теперь Кунгас занял свое место. И снова воцарилась тишина.
Послы даже не шептались. Комнатные собачки присмирели и сжались.
Ирина задержала дыхание. Оставалось услышать только один голос. Один голос в этой комнате, который все еще может склонить императрицу к ошибке. Ирина боялась этого голоса и обнаружила, что молится. Она страстно желала, чтобы человек, которого она полюбила, правильно понял душу другого человека. Возможно, в первый раз в жизни Ирина молилась, чтобы она сама ошиблась.
Лицо Шакунталы оставалось неподвижным, как у статуи. Но внешняя напряженность не могла скрыть — ни от Ирины, ни от кого-то в комнате — смятение, которое кипело внутри.
Ирина испытывала жалость. Разум девочки — а теперь императрица была девочкой — оказался крепко заперт. Полностью парализован. Самое сильное, глубоко спрятанное желание Шакунталы боролось с железным чувством долга — а теперь иностранка повернула долг против желания. Да, освободила одно другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63