— Словом, наша логическая цель достигнута. Все наше существование после стольких лет оправдано. Целиком и полностью. Сейчас у нас перерыв в пути, маленькая остановочка перед следующим прыжком.
Взгляды, как солнечные зайчики от дрожащего зеркала, забегали между лицами. Я почувствовал, как резко вздохнула Наташа.
— Результаты пришли меньше двух часов назад. Подтверждение полное. Мы в астрале. — Он в нетерпении отталкивает чертенят от витой колбы и сам помешивает ее содержимое.
Симченко, нейробиолог, резко встает, опрокидывая столик.
— Это пятая модель неравновесного состояния?! — Дисциплина давит его крик, превращая напряжение голосовых связок в малопонятный шум.
— Не верите старику, думаете, с ума спятил?! — Ехидный голос будто вода из шланга окатывает нас, и по взмаху его руки куб голограммы наполняется сведениями.
Это вал информации, он падает на нас, как водопад, лавина, поток. Нейрофизиологи и математики понимают в нем многое, я ловлю только отдельные клочки сведений. Место действия — один из объединенных проектов ОРКСО, фактически вотчина штатников, но с маленькими долями других институтов.
Длинный перечень тестов, проверок, перепроверок. Целиком посчитанная модель человеческого сознания. Доброволец, на котором и отработали эксперимент. Это какой-то ассистент, опытный хомяк от науки. Ему выпал уникальный шанс стать первым в ряду успешных опытов над людьми. Его положили под сканер, просветили черепушку, создали виртуального двойника. Самого человека, оригинал души, всего утыканного нейрошунтами и больше похожего на ежа, положили в имитатор виртуальной реальности с максимальным возможным разрешением — машину епископа Беркли.
И вот уже неделю эти двое живут в одном и том же мире, пьют одни и те же воды, едят пищу, одинаковую на вкус. Их обоих гонят по почти бесконечной цепочке тестов — они тонут и горят, бегают и летают, травятся мышьяком и пьют нектар, сирены и нимфы дарят им свои ласки, а потом на их глазах убивают детей. Ад и рай в одном флаконе каждую секунду занимают их мысли. На четвертый день испытаний в дело запустили более серьезные, чем кнут и пряник, методы — начали подкапываться под самосознание. Каждого из них довольно успешно убедили, что он фальшивка, призрак, фата-моргана, а потом в этом же разубеждали. Их заставляли напрягать все силы ума, чтобы отыскать пробелы в работе имитаторов и в собственных мыслях, вспоминать всю свою жизнь в тщетных попытках найти то единственное и невозможное, что докажет их существование. Они уже почти сошли с ума, но исследователи были рады, они рвали на себе волосы от счастья, и все потому, что подопытные сходили с ума одинаково.
Не идентично, расхождения были, но такие ничтожные, предсказуемые и малозначимые, что не влияли на суть дела. А в остальном — тождество поведения в модели и в оригинале, копирка, наконец в точности передавшая штрихи бессмертного Леонардо, граммофон, поющий голосом Шаляпина, андроид, танцующий в балете лучше всякой балерины, — это оно. Люди создали все эти чудеса и теперь идут дальше. Поддельная финиковая косточка, из которой может вырасти пальма; человек, познавший сам себя.
Я наконец добираюсь до аппаратных разделов — вещь сделана на том «железе», что у нас уже есть. Стандарт, который можно ставить на поток мелкими партиями, да уже почти сегодня мы можем начать это делать, мощности есть. Сердце начинает биться все сильнее и сильнее. В мое сознание врывается голос.
— Павлуша, это то распределение, тот проклятый фрактал, на котором я месяц сидела! — Она оборачивается ко мне, и в глазах ее такая радость, такое бешеное счастье, что оно требует немедленного ответа, а ее губы такие мягкие.
— Э-э... Мальчики и девочки, хватит целоваться! — Голоса и смех вокруг опять возвращают нас к реальности, мы разрываем объятия, но здравого смысла в лицах коллег нет ни гран. До них доходит масштаб новости.
— Качать Аристарха! — вдруг кричит Лукченко, и все, будто позабыв о шабаше на его антикварном столе, бросаются к нему, подхватывают со стула, и он летит вверх, к смеющимся звездам, раз, другой, третий.
— А ну верните меня на землю, убить старика захотели! — Рык останавливает нас, и Осипович, освободившись от рук, ковыляет к столу.
Кабинет становится на уши, такого здесь не было никогда, и кажется, что люди готовы дать фору любым призракам в своей жажде удовольствия. Мы с Наташей просто стоим полуобнявшись, смотрим друг на друга и на окружающих пьяными глазами, в эти секунды мы любим весь мир, и он мал для нашего счастья. Я отвожу прядь с овала ее лица, пытаюсь запомнить, оставить в памяти его выражение, гармонию черт, эти глаза дымчатого топаза с зелеными крапинками, упрямый изгиб губ. Я смотрюсь в него, как в зеркало и в бездну одновременно, — там есть и отражение мой радости и свой собственный восторг. Солнечный зайчик счастья скачет между нашими лицами и никак не может остановиться. Наверное, это лучший миг в моей жизни, и даже если я буду жить вечно, такой полной радости в сердце, такого всеохватного, всепроникающего блаженства уже не будет.
Аристарх под аплодисменты отхлебывает содержимое котелка, глотает несколько пилюль, какой-то сероватый комок, сбитый в ступке, и на десерт вдыхает дым от сжигаемого на свече порошка. Несколько секунд он больше напоминает святого в куцем серебристом нимбе, на которого только что снизошла благодать, — все волосы на его голове становятся дыбом, и на лице виден кайф. Охрана и Шпион подходят к нему и намекают на свое желание присоединиться, он не возражает.
— Всех касается, между прочим! Это пить для кайфа, этим заедать для снятия последствий. — И черти с удвоенной скоростью начинают мелькать по столешнице.
— Как тут музыка врубается?! — Татьяна-Плата не желает останавливаться, и бабочки, что секунду назад усеивали ее блузку, оживают и нестройным хороводом вертятся над ее прической. Но директор настроен не так радужно.
— Отставить, леди и джентльмены! Думаете, у нас тут пьянка по случаю победы? Рейхстаг взяли или кубок по футболу? Товар еще надо добыть... Кто хочет хлебнуть, пожалуйста, а так по местам.
Ну что за беда, только веселье началось, как его уже поломали? Под недовольное, но дисциплинированное гудение все рассаживаются по своим столикам и возвращают мысли к работе. Шпион поднимает руку и требует слова. К общему удивлению, чуть заплетающимся языком он заводит речь не о возможных комбинациях, а чуть ли не о смысле жизни.
— Кажется, это самое смешное, что только может быть, — институты таятся друг от друга, вырывают крохи знания, готовы убивать за намек на истину, а тут успеха добился смешанный оркестр, сборная солянка. Кое-кто наверняка захочет обвинить меня и многих других в том, что мы занимались ненужным делом. Дескать, тратили денежки, весело жили и пускали пыль в глаза другим?! Бондиану устраивали? Пусть их язвительные слова стихнут... ик... так и не набрав силы! Пусть вначале подумают своими куриными мозгами! — В красноречии ему не откажешь, даже поднялся со стула и руками размахивает. — Ведь мы имеем право на какой-то жалкий процент использования этого чуда только благодаря собственным когтям, зубам и бессонным ночам! Не будь нашего «секретоварительного» тракта, фальшбортов и операций, нам пришлось бы покупать технологию от первого знака в программе и до последнего шурупа в упаковке! Прошу об этом помнить. Убедительно прошу...
— Рыцарь плаща и кинжала, мы тебя поняли. — Аристарх удивлен не меньше нас. — Защищать свой отдел надо в менее патетических тонах. Прими больше жвачки, а то вконец забалдеешь.
Завертелось обсуждение, стали распределяться роли. Я боком чувствую нетерпение и беспокойство Наташи. Сжимаю ей руку под прикрытием стульев.
— Подожди окончания разбора. Если только на тебя персонально что-то навесят...
И в самом конце, когда директор уже готовится произносить напутственную филиппику, я смотрю ей в глаза, получаю последнее одобрение и поднимаю руку.
— Говорят, беда никогда не приходит одна. Пусть счастье возьмет себе эту традицию. Я и Наташа сегодня и сейчас объявляем всем, что желаем придать нашим отношениям официальный статус. Дурацкая фраза, но зато самая точная — именно так все и есть на самом деле. По этому поводу мы подаем заявку. Как раз в этот момент. — Мы одинаковым движением ловим зайчик голограммы над нашими столиками и прищелкиваем пальцами.
Осоловевшие взгляды вокруг.
— Ну блин, пир во время чумы, — не выдерживает Степченко, но получает только презрительный взгляд Наташи.
— Наташка, поздравляю!! — визжит Плата, порывается броситься ей на шею, но запутывается в подоле платья, теряет порыв и никнет. К столу не подходила, наверное, у нее с собой было.
— Это дезертирство, — вдруг скрипит Подсиженцев.
— Спокойствие, леди и джентльмены! — Мне необходимо разрядить ситуацию. — Если бы вы все понимали, какой это простой и законный способ на несколько дней взять отпуск, вы бы бегали по свадьбам три раза в месяц!
— И вообще какие проблемы, коллеги? У вас трудности с чтением законов? — В голосе Наташи хватает и ехидства, и радости. — А если кто-то другой имел в отношении меня планы, то уж извините, он опоздал...
— Официальная процедура по закону через три дня. Приглашаем всех, у кого есть время. — Улыбаюсь, отвешиваю полупоклоны и замолкаю.
Те, для кого это стало новостью (не совсем уж новостью, мы не в средние века живем, но неожиданность в нашем заявлении имелась), приходят в себя. Мне на ухо давит взгляд Охраны — все он знал, Аргус недокормленный, что-то мы ему своей выходкой поломали. Аристарх безразличен: ближайшую неделю мой отдел может существовать и без меня, математики тем более не умрут без Наташи. На нас, вначале оторопело, а потом быстрее и громче, сыплются поздравления.
Промежуточное время слабо отложилось у меня в голове. Мальчишник и девичник были устроены в клубе и совмещены с гулянкой по поводу теперь уже почти точного обретения бессмертия. Дым от кальянов, курительниц и просто сигарет стоял такой, что не видно было не то что другой конец зала, где гулял противоположный пол, — цвета на потолке, и те слились в непонятное лоскутное одеяло. Отмахиваясь от скабрезных шуточек, я не оставался в долгу, вспоминал прошлое, свое и чужое. Помню, часа через три меня вдруг начал серьезно занимать вопрос: вечная любовь в вечном браке, как это будет выглядеть лет через семьдесят? Я уставился в одну точку и сквозь алкогольный туман пытался думать — получалось очень плохо, и в голову лезли всякие глупости. Потом пришла мягкая и теплая, как подушка, темнота. Помню, как четверорукий енотовидный дворецкий вытягивал меня из кресла и аккуратно нес к выходу. Я не протестовал и только удивлялся.
Через три дня была ясная и самую малость морозная погода. Уже в костюме, с белой гвоздикой в петлице и черными контактными линзами в глазах, я раскрыл окно в гостиной и вдыхал обжигающий воздух. Мне хотелось почувствовать, как кожа на лице и ладонях подбирается, как мир вокруг меня напоминает о своем существовании, требует к себе внимания. Чтобы то черное пламя, что билось сейчас в моих глазах, нашло маленький отклик в моей душе. Снега особенно не намело, и утром мне врезались в память те черные, чуть присыпанные снегом асфальтовые дорожки, по которым машина ехала к универсальному храму.
Религиозное безумие последних месяцев не коснулось нас, да и состоял я уже в одном церковном браке, второй раз венчаться не мог, — просто здание, в котором витали приподнятость, легкость и простор, так нужные нам, было самым подходящим для церемонии местом. Все-таки свадьба — это нечто возвышенное, и хоть слова произносит вызванный гражданский чиновник, хоть обыденность момента и будет хватать нас за пятки, в душе должен остаться светлый отпечаток. Других подходящих зданий в поселке просто не было, а говорить «Да» в виртуальности не хотелось нам обоим.
Маленькая полянка, может, в четверть футбольного поля, которую почти глухим частоколом обступают ели. Большей частью она заросла травой, не видной сейчас под снегом. Только в центре стоит маленькая белокаменная шатровая церковь, какие строили на Руси до раскола. Круглый мраморный цоколь в ладонь высотой вокруг нее сейчас выметен, и на нем, как на выбеленной грампластинке, стоят гости. Их количество плод странного компромисса между мной и Наташей — в церемониях меня всегда привлекает скромность и незаметность, почти уединенность, ей хотелось пышности, торжественности и роскошества. С трудом удалось убедить ее, что торжественность обеспечивается не толпой гостей, а чувствами каждого из них, строгостью церемонии и ее оформлением — мы остановились на десяти приглашенных.
Ее родители, с которыми я говорил десяток раз, имена и лица которых мне пришлось насильно втискивать в память. Им надо слегка, с тонким намеком на шутовство, поклониться, потом серьезно пожать руку будущему тестю и сердечно улыбнуться теще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49