Пронзительно залился гудок.
Человек на рельсах лежал неподвижно. Уже было видно на желтых шпалах
синее пятно его рубахи.
Вагоны передернули железными лопатками площадок.
- Кончено, - сказал машинист. - Сейчас остановлю и посмотрим.
Обаб, расстегивая ворот рубахи, чтобы потное тело опахнуло ветром,
соскочил с верхней площадки прямо на землю. Машинист спрыгнул за ним.
Солдаты показались в дверях. Незеласов надел фуражку и тоже пошел к
выходу.
Но в это время толкнул бронепоезд лес - гулким ружейным залпом. И
немного спустя еще один заблудившийся выстрел.
Прапорщик Обаб вытянул вперед руки, как будто приготовляясь к нырянию
в воду, и вдруг тяжело покатился по откосу насыпи.
Машинист запнулся и, как мешок с воза, грузно упал у колеса вагона.
На шее выступила кровь и его медные усы точно сразу побелели.
- Назад... Назад!.. - пронзительно закричал Незеласов.
Дверцы вагонов хлопнули, заглушая выстрелы. Мимо вагонов пробежал за-
бытый в суматохе солдат. У четвертого вагона его убило.
Застучали пулеметы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
I.
Похоже - не мог найти сапог по ноге и потому бегал босиком. Ступни у
лисолицего были огромные, как лыжи, а тело, как у овцы - маленькое и
слабое.
Бегал лисолицый торопливо и кричал, глядя себе под ноги, словно сго-
няя цыплят:
- Шавялись. Шавялись. Ждут...
И, для чего-то зажмурившись, спрашивал проходившие отряды:
- Сколько народу?
Открывая глаза, залихватски выкрикивал стоявшему на холме Вершинину:
- Гришатински, Никита Егорыч!
У подола горы редел лес, и на россыпях цвел голый камень. За камнем,
на восток, на полверсты - реденький кустарник, за кустарником - желтая
насыпь железной дороги, похожая на одну бесконечную могилу без крестов.
- Мутьевка, Никита Егорыч! - кричал лисолицый.
Темный, в желтеющих, измятых травах, стоял Вершинин. Было у него лох-
моволосое, звериное лицо, иссушенный долгими переходами взгляд и изну-
ренные руки. Привыкшему к машинам Пентефлию Знобову было спокойно и ве-
село стоять близ него. Знобов сказал:
- Народу идет много.
И протянул вперед руку, словно хватаясь за рычаг исправной и готовой
к ходу машины.
- Анисимовски! Сосновски!
Васька Окорок, рыжеголовый на золото-шерстном коротконогом иноходце
подскакал к холму и, щекоча сапогами шею у лошади, заорал:
- Иду-ут! Тыщ, поди, пять будет!
- Боле, - отозвался уверенно лисолицый с россыпи. - Кабы я грамотной,
я бы тебе усю риестру разложил. Мильен!
Он яростно закричал проходившим:
- А ты каких волостей?..
У низкорослых монгольских лошадок и людей были приторочены длинные
крестьянские мешки с сухарями. В гривах лошадей и людей торчали спелые
осенние травы, и голоса были протяжные, но жесткие, как у перелетных
осенних птиц.
- Открывать, что-ля? - закричал лисолиций. - Жду-ут...
И хотя знали все - в городе восстание, на помощь белым идет бронепо-
езд N 1469. Если не задержать, восстание подавят японцы. Все же нужно
было собраться, и чтоб один сказал и все подтвердили:
- Итти...
- Японец больше воевать не хочет, - добавил Вершинин, слезая с ходка.
Син-Бин-У влез на ходок и долго, будто выпуская изо рта цветную и не-
понятно шебурчащую бумажную ленту, говорил: почему нужно сегодня задер-
жать бронепоезд.
Между выкрашенных под золото и красную медь осенних деревьев натяну-
лось грязное, пахнущее землей, полотно из мужицких тел. Полотно гудело.
И было непонятно - не то сердито, не то радостно гудит оно от слов чело-
вечков, говорящих с телеги.
- Голосовать, что ли? - спросил толстый секретарь штаба.
Вершинин ответил:
- Обожди. Не орали еще.
Зеленобородый старик с выцветшими, распаренными глазами, расправляя
рубаху на животе, словно к его животу хотели прикладываться, шипел исс-
тупленно Вершинину:
- А ты от Бога куда идешь, а?
- Окстись ты, дед!
- Бога ведь рушишь. Я знаю! Никола угодник являлся - больше, грит,
рыбы в море не будет. Не даст. А ты пошто народ бунтуешь?.. Мне избу на-
до ладить, а ты у меня всех работников забрал.
- Сожгет японец избу-то!
- Японца я знаю, - торопливо, обливая слюной бороду, бормотал старик,
- японец хочет, чтоб в его веру перешли. Ну, а народ-то - пень: не пони-
мат. А нам от греха дальше, взять да согласиться, чорт с ним - втишь-то
можно... свому Богу... Никола-то свому не простит, а японца завсегда на-
дуть можна...
Старик тряс головой, будто пробивая какую-то темную стену, и слова,
которые он говорил, видно было, тяжело рождены им, а Вершинину они были
не нужны.
А он, выливая через слабые губы, как через проржавленное ведро влагу,
опять начал бормотать свое.
- Уйди! - сказал грубо Вершинин. - Чего лезешь в ноздрю с богами сво-
ими? Подумаешь... Абы жизнь была - богов выдумают...
- Ты не хулись, ирод, не хулись!..
Окорок сказал со злобою:
- Дай ему, Егорыч, стерве, в зубы! Провокатеры тиковые!
Вскочив на ходок, Окорок закричал, разглаживая слова:
- Ну, так вы как, товарищи?.. галисовать, что ли?..
- Голосуй! - отвечал кто-то робко из толпы.
Мужики загудели:
- Валяй!..
- Чаво мыслить-то!..
- Жарь, Васька!
Когда проголосовали уже, решив итти на броневик, влево, далеко над
лесом послышался неровный гул, похожий на срыв в падь скалы. Мохнатым,
громадным веником выбросило в небо дым.
Толстый секретарь снял шапку и по протокольному сказал мужикам:
- Это штаб постановил - через Мукленку мост наши взорвали. Поезд,
значит, все равно не выскочит к городу. Наши-то сгибли, поди, - пяте-
ро...
Мужики сняли шапки, перекрестились за упокой. Пошли через лес к же-
лезнодорожной насыпи, окапываться.
Вершинин прошел по кустарнику к насыпи, поднялся кверху и, крепко
поставив, будто пришив ноги между шпал на землю, долго глядел в даль
блестящих стальных полос, на запад.
- Чего ты? - спросил Знобов.
Вершинин отвернулся и, спускаясь с насыпи, сказал:
- Будут же после нас люди хорошо жить?
- Ну?
- Вот и все.
Знобов развел пальцами усы и сказал с удовольствием:
- Это - их дело.
II.
Бритый, коротконогий человек лег грудью на стол, - похоже, что ноги
его не держат, - и хрипло говорил:
- Нельзя так, товарищ Пеклеванов: ваш ревком совершенно не считается
с мнением Совета Союзов. Выступление преждевременно.
Один из сидевших в углу на стуле рабочий сказал желчно:
- Японцы объявили о сохранении ими нейтралитета. Не будем же мы
ждать, когда они на острова уберутся. Власть должна быть в наших руках,
тогда они скорее уйдут.
Коротконогий человек доказывал:
- Совет Союзов, товарищи, зла не желает, можно бы обождать...
- Когда японцы выдвинут еще кого-нибудь.
- Пойдут опять усмирять мужиков?
- Ждали достаточно!
Собрание волновалось. Пеклеванов, отхлебывая чай, успокаивал:
- А вы тише, товарищи.
Коротконогий представитель Совета Союзов протестовал:
- Вы не считаетесь с моментом. Правда, крестьяне настроены фанатично,
но... Вы уже послали агитаторов по уезду, крестьяне идут на город, япон-
цы нейтралитетствуют... Правда!.. Вершинин пусть даже бронепоезд задер-
жит, и все же восстания у вас не будет.
- Покажите ему!
- Это - демагогия!..
- Прошу слова!..
- Товарищи!
Пеклеванов поднялся, вытащил из портфеля бумажду и, краснея, прочи-
тал:
- Разрешите огласить следующее: "По постановлению Совета Народных Ко-
миссаров Сибири - восстание назначено на 12 часов дня 16-го сентября
1919 года. Начальный пункт восстания - казармы Артиллерийского дивизио-
на... По сигналу... Совет Народных..."
Уходя, коротконогий человек сказал Пеклеванову:
- За нами следят! Вы осторожнее... И матроса напрасно в уезд команди-
ровали.
- А что?
- Взболтанный человек: бог знает чего может наговорить! Надо людей
сейчас осмотрительно выбирать.
- Мужиков он знает хорошо, - сказал Пеклеванов.
- Мужиков никто не знает. Человек он воздушный, а воздушность на них,
правда, действует здорово. Все же... На митинг поедете?
- Куда?
- Судостроительный завод. Рабочие хотят вас видеть.
Пеклеванов покраснел.
Коротконогий подошел к нему вплотную и тихо в лицо сказал:
- Мне вас жалко. А без вас они выступать не хотят. Не верят они сло-
вам, в человека уверить хотят. Следят... контр-разведка... Расстреляют
при поимке - а видеть хотят. Дескать, с нами ли? Напрасно затеваете.
Пеклеванов вытер потный, веснущатый лоб, сунул маленькие руки в кар-
маны короткополого пиджака и прошелся по комнате. Коротконогий следил за
ним из-под выпуклых очков.
- Сентиментальность, - сказал Пеклеванов, - ничего не будет!
Коротконогий вздохнул:
- Как хотите. Значит заехать за вами?
- Когда?
Пеклеванов покраснел сильнее и подумал:
"А он за себя трусит".
И от этой мысли совсем растерялся, даже руки задрожали.
- А хотя мне все равно. Когда хотите!
Вечером коротконогий подъехал к палисаднику и ждал... Через кустарник
видна была его соломенная шляпа и усы, желтоватые, подстриженные, похо-
жие на зубную щеточку. Фыркала лошадь.
Жена Пеклеванова плакала. У ней были острые зубы и очень румяное ли-
цо. Слезы на нем были не нужны, неприятно их было видеть на розовых ще-
ках и мягком подбородке.
- Измотал ты меня. Каждый день жду - арестуют... Бог знает потом...
Хоть бы одно!.. Не ходи!..
Она бегала по комнате, потом подскочила к двери и ухватилась за руч-
ку, просила:
- Не пущу... Кто мне потом тебя возвратит, когда расстреляют? Партия?
Ревком? Наплевать мне на их всех, идиотов!
- Маня! Ждет же Семенов.
- Мерзавец он, и больше никто. Не пущу, тебе говорят, не хочу!
Ну-у?..
Пеклеванов оглянулся, подошел к двери. Жена изогнулась туловищем, как
тесина под ветром; на согнутой руке, под мокрой кожей, натянулись сухо-
жилия.
Пеклеванов смущенно отошел к окну.
- Не понимаю я вас!..
- Не любишь ты никого... Ни меня, ни себя, Васенька?.. Не ходи!..
Коротконогий хрипло проговорил с пролетки:
- Василий Максимыч, скоро? А то стемнеет, магазины запрут.
Пеклеванов тихо сказал:
- Позор, Маня. Что мне, как Подколесину, в окошко выпрыгнуть? Не могу
же я отказаться - струсил, скажут.
- На смерть ведь. Не пущу.
Пеклеванов пригладил низенькие, жидкие волосенки.
- Придется...
Пошарив в карманах короткополого пиджака и криво улыбаясь, стал зале-
зать на подоконник.
- Ерунда какая... Нельзя же так...
Жена закрыла лицо руками и громко, будто нарочно плача, выбежала из
комнаты.
- Поехали? - спросил коротконогий. Вздохнул.
Пеклеванов подумал, что он слушал плач в домишке. Неловко сунулся в
карман, но портсигара не оказалось. Возвращаться же было стыдно.
- Папирос у вас нету? - спросил он.
III.
Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская
собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.
Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно.
Пестрые пятна рубах - десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи,
между разъездами - почти на десять верст.
Лошадь - ленивая, вместо седла - мешок. Ноги Вершинина болтались и
через плохо обернутю портянку сапог больно тер пятку.
- Баб чтоб не было, - говорил он.
Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко, точно успокаи-
вая себя военной выправкой, спрашивали:
- Из городу, Никита Егорыч, ничего не слышно?
- Восстание там.
- А успехи-то как? Ваенны?
Вершинин бил каблуком лошадь в живот и, чувствуя в теле сонную уста-
лость, отъезжал.
- Успехи, парень, хорошие. Главно, - нам не подгадить!
Мужики, как на покосе, выстроились вдоль насыпи. Ждали.
Непонятно - незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим
уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами - японскими, американс-
кими и русскими.
Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили,
что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепо-
езд N 14.69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все
и бежать.
Партизанский штаб заседал в будке стрелочника. Стрелочник тоскливо
стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:
- Бронепоезд скоро?
Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в
рот стрелочнику.
Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:
- Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!
И, указывая на телефон, сказал:
- С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?
- Ничо не поделашь, коли правда.
Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.
- Правда-то, она и на звезды влезет.
Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на
длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел об-
ратно. У шпал валялись лома - разобрать рельсы.
Знобов сказал недовольно:
- Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Человек на рельсах лежал неподвижно. Уже было видно на желтых шпалах
синее пятно его рубахи.
Вагоны передернули железными лопатками площадок.
- Кончено, - сказал машинист. - Сейчас остановлю и посмотрим.
Обаб, расстегивая ворот рубахи, чтобы потное тело опахнуло ветром,
соскочил с верхней площадки прямо на землю. Машинист спрыгнул за ним.
Солдаты показались в дверях. Незеласов надел фуражку и тоже пошел к
выходу.
Но в это время толкнул бронепоезд лес - гулким ружейным залпом. И
немного спустя еще один заблудившийся выстрел.
Прапорщик Обаб вытянул вперед руки, как будто приготовляясь к нырянию
в воду, и вдруг тяжело покатился по откосу насыпи.
Машинист запнулся и, как мешок с воза, грузно упал у колеса вагона.
На шее выступила кровь и его медные усы точно сразу побелели.
- Назад... Назад!.. - пронзительно закричал Незеласов.
Дверцы вагонов хлопнули, заглушая выстрелы. Мимо вагонов пробежал за-
бытый в суматохе солдат. У четвертого вагона его убило.
Застучали пулеметы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
I.
Похоже - не мог найти сапог по ноге и потому бегал босиком. Ступни у
лисолицего были огромные, как лыжи, а тело, как у овцы - маленькое и
слабое.
Бегал лисолицый торопливо и кричал, глядя себе под ноги, словно сго-
няя цыплят:
- Шавялись. Шавялись. Ждут...
И, для чего-то зажмурившись, спрашивал проходившие отряды:
- Сколько народу?
Открывая глаза, залихватски выкрикивал стоявшему на холме Вершинину:
- Гришатински, Никита Егорыч!
У подола горы редел лес, и на россыпях цвел голый камень. За камнем,
на восток, на полверсты - реденький кустарник, за кустарником - желтая
насыпь железной дороги, похожая на одну бесконечную могилу без крестов.
- Мутьевка, Никита Егорыч! - кричал лисолицый.
Темный, в желтеющих, измятых травах, стоял Вершинин. Было у него лох-
моволосое, звериное лицо, иссушенный долгими переходами взгляд и изну-
ренные руки. Привыкшему к машинам Пентефлию Знобову было спокойно и ве-
село стоять близ него. Знобов сказал:
- Народу идет много.
И протянул вперед руку, словно хватаясь за рычаг исправной и готовой
к ходу машины.
- Анисимовски! Сосновски!
Васька Окорок, рыжеголовый на золото-шерстном коротконогом иноходце
подскакал к холму и, щекоча сапогами шею у лошади, заорал:
- Иду-ут! Тыщ, поди, пять будет!
- Боле, - отозвался уверенно лисолицый с россыпи. - Кабы я грамотной,
я бы тебе усю риестру разложил. Мильен!
Он яростно закричал проходившим:
- А ты каких волостей?..
У низкорослых монгольских лошадок и людей были приторочены длинные
крестьянские мешки с сухарями. В гривах лошадей и людей торчали спелые
осенние травы, и голоса были протяжные, но жесткие, как у перелетных
осенних птиц.
- Открывать, что-ля? - закричал лисолиций. - Жду-ут...
И хотя знали все - в городе восстание, на помощь белым идет бронепо-
езд N 1469. Если не задержать, восстание подавят японцы. Все же нужно
было собраться, и чтоб один сказал и все подтвердили:
- Итти...
- Японец больше воевать не хочет, - добавил Вершинин, слезая с ходка.
Син-Бин-У влез на ходок и долго, будто выпуская изо рта цветную и не-
понятно шебурчащую бумажную ленту, говорил: почему нужно сегодня задер-
жать бронепоезд.
Между выкрашенных под золото и красную медь осенних деревьев натяну-
лось грязное, пахнущее землей, полотно из мужицких тел. Полотно гудело.
И было непонятно - не то сердито, не то радостно гудит оно от слов чело-
вечков, говорящих с телеги.
- Голосовать, что ли? - спросил толстый секретарь штаба.
Вершинин ответил:
- Обожди. Не орали еще.
Зеленобородый старик с выцветшими, распаренными глазами, расправляя
рубаху на животе, словно к его животу хотели прикладываться, шипел исс-
тупленно Вершинину:
- А ты от Бога куда идешь, а?
- Окстись ты, дед!
- Бога ведь рушишь. Я знаю! Никола угодник являлся - больше, грит,
рыбы в море не будет. Не даст. А ты пошто народ бунтуешь?.. Мне избу на-
до ладить, а ты у меня всех работников забрал.
- Сожгет японец избу-то!
- Японца я знаю, - торопливо, обливая слюной бороду, бормотал старик,
- японец хочет, чтоб в его веру перешли. Ну, а народ-то - пень: не пони-
мат. А нам от греха дальше, взять да согласиться, чорт с ним - втишь-то
можно... свому Богу... Никола-то свому не простит, а японца завсегда на-
дуть можна...
Старик тряс головой, будто пробивая какую-то темную стену, и слова,
которые он говорил, видно было, тяжело рождены им, а Вершинину они были
не нужны.
А он, выливая через слабые губы, как через проржавленное ведро влагу,
опять начал бормотать свое.
- Уйди! - сказал грубо Вершинин. - Чего лезешь в ноздрю с богами сво-
ими? Подумаешь... Абы жизнь была - богов выдумают...
- Ты не хулись, ирод, не хулись!..
Окорок сказал со злобою:
- Дай ему, Егорыч, стерве, в зубы! Провокатеры тиковые!
Вскочив на ходок, Окорок закричал, разглаживая слова:
- Ну, так вы как, товарищи?.. галисовать, что ли?..
- Голосуй! - отвечал кто-то робко из толпы.
Мужики загудели:
- Валяй!..
- Чаво мыслить-то!..
- Жарь, Васька!
Когда проголосовали уже, решив итти на броневик, влево, далеко над
лесом послышался неровный гул, похожий на срыв в падь скалы. Мохнатым,
громадным веником выбросило в небо дым.
Толстый секретарь снял шапку и по протокольному сказал мужикам:
- Это штаб постановил - через Мукленку мост наши взорвали. Поезд,
значит, все равно не выскочит к городу. Наши-то сгибли, поди, - пяте-
ро...
Мужики сняли шапки, перекрестились за упокой. Пошли через лес к же-
лезнодорожной насыпи, окапываться.
Вершинин прошел по кустарнику к насыпи, поднялся кверху и, крепко
поставив, будто пришив ноги между шпал на землю, долго глядел в даль
блестящих стальных полос, на запад.
- Чего ты? - спросил Знобов.
Вершинин отвернулся и, спускаясь с насыпи, сказал:
- Будут же после нас люди хорошо жить?
- Ну?
- Вот и все.
Знобов развел пальцами усы и сказал с удовольствием:
- Это - их дело.
II.
Бритый, коротконогий человек лег грудью на стол, - похоже, что ноги
его не держат, - и хрипло говорил:
- Нельзя так, товарищ Пеклеванов: ваш ревком совершенно не считается
с мнением Совета Союзов. Выступление преждевременно.
Один из сидевших в углу на стуле рабочий сказал желчно:
- Японцы объявили о сохранении ими нейтралитета. Не будем же мы
ждать, когда они на острова уберутся. Власть должна быть в наших руках,
тогда они скорее уйдут.
Коротконогий человек доказывал:
- Совет Союзов, товарищи, зла не желает, можно бы обождать...
- Когда японцы выдвинут еще кого-нибудь.
- Пойдут опять усмирять мужиков?
- Ждали достаточно!
Собрание волновалось. Пеклеванов, отхлебывая чай, успокаивал:
- А вы тише, товарищи.
Коротконогий представитель Совета Союзов протестовал:
- Вы не считаетесь с моментом. Правда, крестьяне настроены фанатично,
но... Вы уже послали агитаторов по уезду, крестьяне идут на город, япон-
цы нейтралитетствуют... Правда!.. Вершинин пусть даже бронепоезд задер-
жит, и все же восстания у вас не будет.
- Покажите ему!
- Это - демагогия!..
- Прошу слова!..
- Товарищи!
Пеклеванов поднялся, вытащил из портфеля бумажду и, краснея, прочи-
тал:
- Разрешите огласить следующее: "По постановлению Совета Народных Ко-
миссаров Сибири - восстание назначено на 12 часов дня 16-го сентября
1919 года. Начальный пункт восстания - казармы Артиллерийского дивизио-
на... По сигналу... Совет Народных..."
Уходя, коротконогий человек сказал Пеклеванову:
- За нами следят! Вы осторожнее... И матроса напрасно в уезд команди-
ровали.
- А что?
- Взболтанный человек: бог знает чего может наговорить! Надо людей
сейчас осмотрительно выбирать.
- Мужиков он знает хорошо, - сказал Пеклеванов.
- Мужиков никто не знает. Человек он воздушный, а воздушность на них,
правда, действует здорово. Все же... На митинг поедете?
- Куда?
- Судостроительный завод. Рабочие хотят вас видеть.
Пеклеванов покраснел.
Коротконогий подошел к нему вплотную и тихо в лицо сказал:
- Мне вас жалко. А без вас они выступать не хотят. Не верят они сло-
вам, в человека уверить хотят. Следят... контр-разведка... Расстреляют
при поимке - а видеть хотят. Дескать, с нами ли? Напрасно затеваете.
Пеклеванов вытер потный, веснущатый лоб, сунул маленькие руки в кар-
маны короткополого пиджака и прошелся по комнате. Коротконогий следил за
ним из-под выпуклых очков.
- Сентиментальность, - сказал Пеклеванов, - ничего не будет!
Коротконогий вздохнул:
- Как хотите. Значит заехать за вами?
- Когда?
Пеклеванов покраснел сильнее и подумал:
"А он за себя трусит".
И от этой мысли совсем растерялся, даже руки задрожали.
- А хотя мне все равно. Когда хотите!
Вечером коротконогий подъехал к палисаднику и ждал... Через кустарник
видна была его соломенная шляпа и усы, желтоватые, подстриженные, похо-
жие на зубную щеточку. Фыркала лошадь.
Жена Пеклеванова плакала. У ней были острые зубы и очень румяное ли-
цо. Слезы на нем были не нужны, неприятно их было видеть на розовых ще-
ках и мягком подбородке.
- Измотал ты меня. Каждый день жду - арестуют... Бог знает потом...
Хоть бы одно!.. Не ходи!..
Она бегала по комнате, потом подскочила к двери и ухватилась за руч-
ку, просила:
- Не пущу... Кто мне потом тебя возвратит, когда расстреляют? Партия?
Ревком? Наплевать мне на их всех, идиотов!
- Маня! Ждет же Семенов.
- Мерзавец он, и больше никто. Не пущу, тебе говорят, не хочу!
Ну-у?..
Пеклеванов оглянулся, подошел к двери. Жена изогнулась туловищем, как
тесина под ветром; на согнутой руке, под мокрой кожей, натянулись сухо-
жилия.
Пеклеванов смущенно отошел к окну.
- Не понимаю я вас!..
- Не любишь ты никого... Ни меня, ни себя, Васенька?.. Не ходи!..
Коротконогий хрипло проговорил с пролетки:
- Василий Максимыч, скоро? А то стемнеет, магазины запрут.
Пеклеванов тихо сказал:
- Позор, Маня. Что мне, как Подколесину, в окошко выпрыгнуть? Не могу
же я отказаться - струсил, скажут.
- На смерть ведь. Не пущу.
Пеклеванов пригладил низенькие, жидкие волосенки.
- Придется...
Пошарив в карманах короткополого пиджака и криво улыбаясь, стал зале-
зать на подоконник.
- Ерунда какая... Нельзя же так...
Жена закрыла лицо руками и громко, будто нарочно плача, выбежала из
комнаты.
- Поехали? - спросил коротконогий. Вздохнул.
Пеклеванов подумал, что он слушал плач в домишке. Неловко сунулся в
карман, но портсигара не оказалось. Возвращаться же было стыдно.
- Папирос у вас нету? - спросил он.
III.
Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская
собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.
Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно.
Пестрые пятна рубах - десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи,
между разъездами - почти на десять верст.
Лошадь - ленивая, вместо седла - мешок. Ноги Вершинина болтались и
через плохо обернутю портянку сапог больно тер пятку.
- Баб чтоб не было, - говорил он.
Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко, точно успокаи-
вая себя военной выправкой, спрашивали:
- Из городу, Никита Егорыч, ничего не слышно?
- Восстание там.
- А успехи-то как? Ваенны?
Вершинин бил каблуком лошадь в живот и, чувствуя в теле сонную уста-
лость, отъезжал.
- Успехи, парень, хорошие. Главно, - нам не подгадить!
Мужики, как на покосе, выстроились вдоль насыпи. Ждали.
Непонятно - незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим
уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами - японскими, американс-
кими и русскими.
Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили,
что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепо-
езд N 14.69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все
и бежать.
Партизанский штаб заседал в будке стрелочника. Стрелочник тоскливо
стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:
- Бронепоезд скоро?
Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в
рот стрелочнику.
Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:
- Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!
И, указывая на телефон, сказал:
- С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?
- Ничо не поделашь, коли правда.
Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.
- Правда-то, она и на звезды влезет.
Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на
длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел об-
ратно. У шпал валялись лома - разобрать рельсы.
Знобов сказал недовольно:
- Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10