Широкие - с мучной куль -
синие плисовые шаровары плотно обтянулись на больших, как конское копы-
то, коленях, а лицо его, в пятнах морского обветрия, хмурилось.
Васька Окорок, устало и мечтательно глядя Вершинину в бороду, протя-
нул, словно говоря об отдыхе:
- В Рассеи-то, Никита Егорыч, беспременно вавилонскую башню строить
будут. И разгонют нас, как ястреб цыплят, беспременно! Чтоб друг друга
не узнавали. Я тебе это скажу: Никита Егорыч, самогонки хошь? А ты та-
ла-бала, по-японски мне выкусишь! А Син-Бин-У-то, разъязви его в нос, на
русском языке запоет. А?.. _______________
*1 Сопки - покрытые травой горы (Д. Восток), но часто в В. и З. Сиби-
ри сопками называются вообще горы, возвышенности.
*2 Тигр.
*3 Китаец (обл.).
*4 Одежда.
*5 Род китайской обуви.
Работал раньше Васька на приисках и говорит всегда так, будто саморо-
док нашел и не верит ни себе, ни другим. Голова у него рыжая, кудрявая;
лениво мотает он ею. Она словно плавится в теплом усталом ветре, дующем
с моря; в жарких, наполненных тоской, запахах земли и деревьев.
Вершинин перебросил винтовку на правое плечо и ответил:
- Охота тебе, Васька. И так мало рази страдали?
Окорок вдруг торопливо, пересиливая усталость, захохотал:
- Не нравится!
- Свое добро рушишь. Пашню там, хлеба, дома. А это дарма не пройдет.
За это непременно пострадать придется.
- Японца, Никита Егорыч, турнуть здорово надо. Набил им брюхо землей
- и в море.
- Японец народ маленький, а с маленького спрос какой? Дешевый народ.
Так, вроде папироски - будто и курево, и дым идет, а так - баловство.
Трубка, скажем, дело другое.
В леса и сопки, клокоча, с тихими усталыми храпами вливались в русла
троп ручьи людей, скота, телег и железа. На верху в скалах сумрачно тем-
нели кедры. Сердца, как надломленные сучья, сушила жара, а ноги не могли
найти места, словно на пожаре.
Опять позади раздались выстрелы.
Несколько партизан отстали от отряда и приготовились отстреливаться.
Окорок разливчато улыбнулся:
- Нонче в обоз ездил. Патеха-а!..
- Ну?
- Петух орет. Птицу, лешаки, в сопки везут. Я им баю, жрите, мол, а
то все равно бросите.
- Нельзя. Без животины человеку никак нельзя. Всю тяжесть он потеряет
без животины. С души-то, тяжесть...
Син-Бин-У сказал громко:
- Казаки цхау-жа! Нипонса куна, мадама бери мала-мала. Нехао, казака
нехао! Кырасна русска*1...
Он, скосив губы, швыркнул слюной сквозь зубы, и лицо его, цвета песка
золотых россыпей, с узенькими, как семячки дыни, разрезами глаз, радост-
но заулыбалось.
- Шанго*2!..
Син-Бин-У в знак одобрения поднял кверху большой палец руки.
Но не слыша, как всегда, хохота партизан, китаец уныло сказал:
- Пылыоха-о*3...
И тоскливо оглянулся.
Партизаны, как стадо кабанов от лесного пожара, кинув логовища, в
смятении и злобе рвались в горы.
А родная земля сладостно прижимала своих сынов - итти было тяжело. В
обозах лошади оглядывались назад и тонко с плачем ржали. Молчаливо бежа-
ли собаки, отучившиеся лаять. От колес телег отлетала последняя пыль и
последний деготь родных мест.
Направо в падях темнел дуб, бледнел ясень.
Налево - от него никак не могли уйти - спокойное, темнозеленое, пах-
нущее песками и водорослями - море. _______________
*1 Казаки плохи. Японец - подлец, женщин берет. Нехорошо. Казаки пло-
хи...
*2 Хорошо.
*3 Плохо...
Лес был, как море, и море, как лес, только лес чуть темнее, почти си-
ний.
Партизаны упорно глядели на запад, а на западе отсвечивали золотом
розоватые граниты сопок, и мужики через просветы деревьев плыли глазами
туда, а потом вздыхали, и от этих вздохов лошади обозов поводили ушами и
передергивались телом, точно чуя волка.
А китайцу Син-Бин-У казалось, что мужики за розовыми гранитами на за-
паде желают увидеть иное, ожидаемое.
Китайцу хотелось петь.
III.
Никита Вершинин был рыбак больших поколений.
Тосковал он без моря - и жизнь для него была вода, а пять пальцев -
мелкие ячейки сети все что-нибудь да и попадет.
Баба попалась жирная и мягкая, как налим. Детей она принесла пятерых
- из года в год, пять осеней - когда шла сельдь, и не потому ли ребятиш-
ки росли светловолосые - среброчешуйники.
В рыбалках ему везло, на весь округ шел послух про него "вершининс-
кое" счастье, и когда волость решила итти на японцев и атамановцев, -
председателем ревштаба выбрали Никиту Егорыча.
От волости уцелели телеги, увозящие в сопки ребятишек и баб. Жизнь
нужно было тесать, как избы, неизвестно еще когда, - заново, как тесали
прадеды, приехавшие сюда из пермских земель, на дикую землю.
Многое было непонятно - и жена, как в молодости, не желала иметь ре-
бенка.
Думать было тяжело, хотелось повернуть назад и стрелять в японцев,
американцев, атамановцев, в это сытое море, присылающее со своих остро-
вов людей, умеющих только убивать.
У пришиби*1 яра бомы*2 прервали дорогу и к утесу был приделан вися-
чий, балконом, плетеный мост. Матера*3 рвались на бом, а ниже в камнях
билась, как в падучей, белая пена стрежи*4 потока.
Перейдя подвесный мост, Вершинин спросил:
- Привал, что ли?
Мужики остановились, закурили.
Привал решили не делать. Пройти Давью деревню, а там в сопки близко и
ночью можно отдыхать в сопках.
У поскотины*5 Давьей деревни босоногий мужик с головой, перевязанной
тряпицей, подогнал охлябью игренюю лошадь и сказал:
- Битва у нас тут была, Никита Егорыч.
- С кем битва-то?
- В поселке. Японец с нашими дрался. Дивно народу положено. Японец-то
ушел - отбили, а, чаем, придет завтра. Ну, вот мы барахлишко-то свое
складывам, да в сопки с вами думам.
- Кто наши-то?
- Не знаю, парень. Не нашей волости должно. Хрисьяне тоже. Пулеметы у
них, хорошие пулеметы. Так и строгат. Из сопок тоже.
- Увидимся! _______________
*1 Подножие яра - крутой скалистый берег.
*2 Камни, преграждающие течение потока.
*3 Главная сила струи потока.
*4 Сильнейшие струи матеры.
*5 Ограда вокруг деревни, в которой пасется скот.
На широкой поселковой улице валялись трупы людей, скота и телег.
Японец, проткнутый штыком в горло, лежал на русском. У русского вытек
на щеку длинный синий глаз. На гимнастерке, залитой кровью, ползали му-
хи.
Четыре японца лежали у заплота ниц лицом, точно стыдясь. Затылки у
них были раздроблены. Куски кожи с жесткими черными волосами прилипли на
спины опрятных мундирчиков, а желтые гетры были тщательно начищены, точ-
но японцы сбирались гулять по владивостокским улицам.
- Зарыть бы их, - сказал Окорок, - срамота.
Жители складывали пожитки в телеги. Мальчишки выгоняли скот. Лица у
всех были такие же, как и всегда - спокойно деловитые.
Только от двора ко двору среди трупов кольцами кружилась сошедшая с
ума беленькая собачонка.
Подошел к партизанам старик с лицом, похожим на вытершуюся серую ов-
чину. Где выпали клоки шерсти, там краснела кожа щек и лба.
- Воюете? - спросил он плаксивым голосом у Вершинина.
- Приходится, дедушка.
- И то смотрю - тошнота с народом. Николды такой никудышной войны не
было. Се царь скликал, а теперь, - на чемер тебя дери, сами промеж себя
дерутся.
- Все равно, что ехали-ехали, дедушка, а телега-то - трах! Оказыват-
ся, сгнила давно, нову приходится делать.
- А?
Старик наклонил голову к земле и, словно прислушиваясь к шуму под но-
гами, повторял:
- Не пойму я... А?..
- Телега, мол, изломалась!
Старик, будто стряхивая с рук воду, отошел бормоча:
- Ну, ну... каки нонче телеги. Антихрист родился, хороших телег не
жди.
Вершинин потер ноющую поясницу и огляделся.
Собачонка не переставала визжать.
Один из партизан снял карабин и выстрелил. Собачонка свернулась клуб-
ком, потом вытянулась всем телом, точно просыпаясь и потягиваясь. Издох-
ла.
IV.
Мужик с перевязанной головой опять ускакал, но через несколько минут
бешено выгнал обратно из переулка свою игренюю лошадь.
Тело его влипло в плоскую лошадиную спину, лицо танцовало, тряслись
кулаки и радостно орала глотка:
- Мериканца пымали, братцы-ы!..
Окорок закричал:
- Ого-го-го!..
Трое мужиков с винтовками показались в переулке.
Посреди их шел, слегка прихрамывая, одетый в летнюю фланелевую форму
американский солдат.
Лицо у него было бритое, молодое. Испуганно дрожали его открытые губы
и на правой щеке, у скулы, прыгал мускул.
Длинноногий седой мужик, сопровождавший американца, спросил:
- Кто у вас старшой?
- По какому делу? - отозвался Вершинин.
- Он старшой-то, он, - закричал Окорок. - Никита Егорыч Вершинин. А
ты рассказывай, как пымали-то!
Мужик сплюнул и, похлопывая американского солдата по плечу так, точно
тот сам явился, стал рассказывать со стариковской охотливостью.
- Привел его к тебе, Никита Егорыч. Вознесенской мы волости. Отряд-от
наш за японцем пошел далеко-о.
- А деревень-то каких?
- Селом мы воюем. Пенино село слышал, может?
- Пожгли его, бают.
- Сволочь народ. Как есть все село, паря-батюшка, попалили, вот и уш-
ли в сопки.
Партизаны собрались вокруг, заговорили:
- Одну муку принимам. Понятно.
Седой мужик продолжал:
- Ехали они двое, мериканцы-то. На трашпанке в жестянках молоко вез-
ли. Дурной народ, воевать приехали, а молоко жрут с щиколадом. Одного-то
мы сняли, а этот руки задрал. Ну, и повели. Хотели старости отдать, а
тут ишь - целая компания.
Американец стоял, выпрямившись, по-солдатски, и как с судьи не спус-
кал глаз с Вершинина.
Мужики сгрудились.
На американца запахло табаком и крепким мужицким хлебом.
От плотно сбившихся тел шла мутившая голову теплота и подымалась с
ног до головы сухая, знобящая злость.
Мужики загалдели.
- Чего-то?
- Пристрелить его, стерву.
- Крой его!
- Кончать!..
- И никаких!
Американский солдат слегка сгорбился и боязливо втянул голову в пле-
чи, и от этого движения еще сильнее захлестнула тело злоба.
- Жгут, сволочи!
- Распоряжаются!!
- Будто у себя!..
- Ишь забрались...
- Просили их!..
Кто-то пронзительно завизжал:
- Бе ей!!.
В это время Пентефлий Знобов, работавший раньше на владивостокских
доках, залез на телегу и, точно указывая на потерянное, закричал:
- Обо-ждь!..
И добавил:
- Товарищи!..
Партизаны посмотрели на его лохматые, как лисий хвост, усы, на рас-
тегнувшуюся прореху штанов, и замолчали:
- Убить завсегда можно. Очень просто. Дешевое дело убить. Вон их
сколь на улице-то наваляли. А по-моему, товарищи, - распропагандировать
его - и пустить. Пущай большецкую правду понюхат. А я так полагаю...
Вдруг мужики густо, как пшено из мешка, высыпали, хохот:
- Хо-хо-ха!..
- Хе-е-е!..
- Хо-о!..
- Прореху-то застегни, чорт!
- Валяй, Пентя, запузыривай...
- Втемяшь ему!
- Чать тоже человек!..
- На камне и то выдолбить можно.
- Лупи!..
Крепкотелая Авдотья Сещенкова, подобрав палевые юбки, наклонилась,
толкнула американца плечом:
- Ты вникай, дурень, тебе же добра хочут!
Американский солдат оглядывал волосатые красно-бронзовые лица мужи-
ков, расстегнутую прореху штанов Знобова, слушал непонятный говор и веж-
ливо мял в улыбке бритое лицо.
Мужики возбужденно ходили вокруг него, передвигая его в толпе, как
лист по воде; громко, как глухому, кричали, жали руки.
Американец, часто мигая, как от дыма, поднимал кверху голову, улыбал-
ся и ничего не понимал.
Окорок закричал американцу во весь голос:
- Ты им там разъясни подробно. Не хорошо, мол.
- Зачем нам мешать!
- Против свово брата заставляют итти!
Вершинин степенно сказал:
- Люди все хорошие, должны понять. Такие ж хрестьяне, как и мы, ска-
жем, пашете и все такое. Японец - он што, рис жрет, для него по-другому
говорить надо.
Знобов тяжело затоптался перед американцем и, приглаживая усы, ска-
зал:
- Мы разбоем не занимамся, мы порядок наводим! У вас, поди, этого не
знают за морем-то; далеко; да и опять и душа-то у тебе чужой земли...
Голоса повышались, густели.
Американец беспомощно оглянулся и проговорил:
- I dont understand!
Мужики в-раз смолкли.
Васька Окорок сказал:
- Не вникат! По русски-то не знат, бедность.
Мужики медленно и, словно виновато, отошли от американца.
Вершинин почувствовал смущенье.
- Отправить его в обоз, что тут с ним чертомелиться? - сказал он Зно-
бову.
Знобов не соглашался, упорно твердя:
- Он поймет... тут только надо... он поймет!..
Знобов думал.
Американец, все припадая на ногу, слегка покачиваясь, стоял и чуть
заметно, как ветерок стога сена, ворошила его лицо тоска.
Син-Бин-У лег на землю подле американца; закрыв ладонью глаза, тянул
пронзительную китайскую песню.
- Мука-мученическая, - сказал тоскливо Вершинин.
Васька Окорок нехотя предложил:
- Рази книжку каку?
Найденные книжки были все русские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
синие плисовые шаровары плотно обтянулись на больших, как конское копы-
то, коленях, а лицо его, в пятнах морского обветрия, хмурилось.
Васька Окорок, устало и мечтательно глядя Вершинину в бороду, протя-
нул, словно говоря об отдыхе:
- В Рассеи-то, Никита Егорыч, беспременно вавилонскую башню строить
будут. И разгонют нас, как ястреб цыплят, беспременно! Чтоб друг друга
не узнавали. Я тебе это скажу: Никита Егорыч, самогонки хошь? А ты та-
ла-бала, по-японски мне выкусишь! А Син-Бин-У-то, разъязви его в нос, на
русском языке запоет. А?.. _______________
*1 Сопки - покрытые травой горы (Д. Восток), но часто в В. и З. Сиби-
ри сопками называются вообще горы, возвышенности.
*2 Тигр.
*3 Китаец (обл.).
*4 Одежда.
*5 Род китайской обуви.
Работал раньше Васька на приисках и говорит всегда так, будто саморо-
док нашел и не верит ни себе, ни другим. Голова у него рыжая, кудрявая;
лениво мотает он ею. Она словно плавится в теплом усталом ветре, дующем
с моря; в жарких, наполненных тоской, запахах земли и деревьев.
Вершинин перебросил винтовку на правое плечо и ответил:
- Охота тебе, Васька. И так мало рази страдали?
Окорок вдруг торопливо, пересиливая усталость, захохотал:
- Не нравится!
- Свое добро рушишь. Пашню там, хлеба, дома. А это дарма не пройдет.
За это непременно пострадать придется.
- Японца, Никита Егорыч, турнуть здорово надо. Набил им брюхо землей
- и в море.
- Японец народ маленький, а с маленького спрос какой? Дешевый народ.
Так, вроде папироски - будто и курево, и дым идет, а так - баловство.
Трубка, скажем, дело другое.
В леса и сопки, клокоча, с тихими усталыми храпами вливались в русла
троп ручьи людей, скота, телег и железа. На верху в скалах сумрачно тем-
нели кедры. Сердца, как надломленные сучья, сушила жара, а ноги не могли
найти места, словно на пожаре.
Опять позади раздались выстрелы.
Несколько партизан отстали от отряда и приготовились отстреливаться.
Окорок разливчато улыбнулся:
- Нонче в обоз ездил. Патеха-а!..
- Ну?
- Петух орет. Птицу, лешаки, в сопки везут. Я им баю, жрите, мол, а
то все равно бросите.
- Нельзя. Без животины человеку никак нельзя. Всю тяжесть он потеряет
без животины. С души-то, тяжесть...
Син-Бин-У сказал громко:
- Казаки цхау-жа! Нипонса куна, мадама бери мала-мала. Нехао, казака
нехао! Кырасна русска*1...
Он, скосив губы, швыркнул слюной сквозь зубы, и лицо его, цвета песка
золотых россыпей, с узенькими, как семячки дыни, разрезами глаз, радост-
но заулыбалось.
- Шанго*2!..
Син-Бин-У в знак одобрения поднял кверху большой палец руки.
Но не слыша, как всегда, хохота партизан, китаец уныло сказал:
- Пылыоха-о*3...
И тоскливо оглянулся.
Партизаны, как стадо кабанов от лесного пожара, кинув логовища, в
смятении и злобе рвались в горы.
А родная земля сладостно прижимала своих сынов - итти было тяжело. В
обозах лошади оглядывались назад и тонко с плачем ржали. Молчаливо бежа-
ли собаки, отучившиеся лаять. От колес телег отлетала последняя пыль и
последний деготь родных мест.
Направо в падях темнел дуб, бледнел ясень.
Налево - от него никак не могли уйти - спокойное, темнозеленое, пах-
нущее песками и водорослями - море. _______________
*1 Казаки плохи. Японец - подлец, женщин берет. Нехорошо. Казаки пло-
хи...
*2 Хорошо.
*3 Плохо...
Лес был, как море, и море, как лес, только лес чуть темнее, почти си-
ний.
Партизаны упорно глядели на запад, а на западе отсвечивали золотом
розоватые граниты сопок, и мужики через просветы деревьев плыли глазами
туда, а потом вздыхали, и от этих вздохов лошади обозов поводили ушами и
передергивались телом, точно чуя волка.
А китайцу Син-Бин-У казалось, что мужики за розовыми гранитами на за-
паде желают увидеть иное, ожидаемое.
Китайцу хотелось петь.
III.
Никита Вершинин был рыбак больших поколений.
Тосковал он без моря - и жизнь для него была вода, а пять пальцев -
мелкие ячейки сети все что-нибудь да и попадет.
Баба попалась жирная и мягкая, как налим. Детей она принесла пятерых
- из года в год, пять осеней - когда шла сельдь, и не потому ли ребятиш-
ки росли светловолосые - среброчешуйники.
В рыбалках ему везло, на весь округ шел послух про него "вершининс-
кое" счастье, и когда волость решила итти на японцев и атамановцев, -
председателем ревштаба выбрали Никиту Егорыча.
От волости уцелели телеги, увозящие в сопки ребятишек и баб. Жизнь
нужно было тесать, как избы, неизвестно еще когда, - заново, как тесали
прадеды, приехавшие сюда из пермских земель, на дикую землю.
Многое было непонятно - и жена, как в молодости, не желала иметь ре-
бенка.
Думать было тяжело, хотелось повернуть назад и стрелять в японцев,
американцев, атамановцев, в это сытое море, присылающее со своих остро-
вов людей, умеющих только убивать.
У пришиби*1 яра бомы*2 прервали дорогу и к утесу был приделан вися-
чий, балконом, плетеный мост. Матера*3 рвались на бом, а ниже в камнях
билась, как в падучей, белая пена стрежи*4 потока.
Перейдя подвесный мост, Вершинин спросил:
- Привал, что ли?
Мужики остановились, закурили.
Привал решили не делать. Пройти Давью деревню, а там в сопки близко и
ночью можно отдыхать в сопках.
У поскотины*5 Давьей деревни босоногий мужик с головой, перевязанной
тряпицей, подогнал охлябью игренюю лошадь и сказал:
- Битва у нас тут была, Никита Егорыч.
- С кем битва-то?
- В поселке. Японец с нашими дрался. Дивно народу положено. Японец-то
ушел - отбили, а, чаем, придет завтра. Ну, вот мы барахлишко-то свое
складывам, да в сопки с вами думам.
- Кто наши-то?
- Не знаю, парень. Не нашей волости должно. Хрисьяне тоже. Пулеметы у
них, хорошие пулеметы. Так и строгат. Из сопок тоже.
- Увидимся! _______________
*1 Подножие яра - крутой скалистый берег.
*2 Камни, преграждающие течение потока.
*3 Главная сила струи потока.
*4 Сильнейшие струи матеры.
*5 Ограда вокруг деревни, в которой пасется скот.
На широкой поселковой улице валялись трупы людей, скота и телег.
Японец, проткнутый штыком в горло, лежал на русском. У русского вытек
на щеку длинный синий глаз. На гимнастерке, залитой кровью, ползали му-
хи.
Четыре японца лежали у заплота ниц лицом, точно стыдясь. Затылки у
них были раздроблены. Куски кожи с жесткими черными волосами прилипли на
спины опрятных мундирчиков, а желтые гетры были тщательно начищены, точ-
но японцы сбирались гулять по владивостокским улицам.
- Зарыть бы их, - сказал Окорок, - срамота.
Жители складывали пожитки в телеги. Мальчишки выгоняли скот. Лица у
всех были такие же, как и всегда - спокойно деловитые.
Только от двора ко двору среди трупов кольцами кружилась сошедшая с
ума беленькая собачонка.
Подошел к партизанам старик с лицом, похожим на вытершуюся серую ов-
чину. Где выпали клоки шерсти, там краснела кожа щек и лба.
- Воюете? - спросил он плаксивым голосом у Вершинина.
- Приходится, дедушка.
- И то смотрю - тошнота с народом. Николды такой никудышной войны не
было. Се царь скликал, а теперь, - на чемер тебя дери, сами промеж себя
дерутся.
- Все равно, что ехали-ехали, дедушка, а телега-то - трах! Оказыват-
ся, сгнила давно, нову приходится делать.
- А?
Старик наклонил голову к земле и, словно прислушиваясь к шуму под но-
гами, повторял:
- Не пойму я... А?..
- Телега, мол, изломалась!
Старик, будто стряхивая с рук воду, отошел бормоча:
- Ну, ну... каки нонче телеги. Антихрист родился, хороших телег не
жди.
Вершинин потер ноющую поясницу и огляделся.
Собачонка не переставала визжать.
Один из партизан снял карабин и выстрелил. Собачонка свернулась клуб-
ком, потом вытянулась всем телом, точно просыпаясь и потягиваясь. Издох-
ла.
IV.
Мужик с перевязанной головой опять ускакал, но через несколько минут
бешено выгнал обратно из переулка свою игренюю лошадь.
Тело его влипло в плоскую лошадиную спину, лицо танцовало, тряслись
кулаки и радостно орала глотка:
- Мериканца пымали, братцы-ы!..
Окорок закричал:
- Ого-го-го!..
Трое мужиков с винтовками показались в переулке.
Посреди их шел, слегка прихрамывая, одетый в летнюю фланелевую форму
американский солдат.
Лицо у него было бритое, молодое. Испуганно дрожали его открытые губы
и на правой щеке, у скулы, прыгал мускул.
Длинноногий седой мужик, сопровождавший американца, спросил:
- Кто у вас старшой?
- По какому делу? - отозвался Вершинин.
- Он старшой-то, он, - закричал Окорок. - Никита Егорыч Вершинин. А
ты рассказывай, как пымали-то!
Мужик сплюнул и, похлопывая американского солдата по плечу так, точно
тот сам явился, стал рассказывать со стариковской охотливостью.
- Привел его к тебе, Никита Егорыч. Вознесенской мы волости. Отряд-от
наш за японцем пошел далеко-о.
- А деревень-то каких?
- Селом мы воюем. Пенино село слышал, может?
- Пожгли его, бают.
- Сволочь народ. Как есть все село, паря-батюшка, попалили, вот и уш-
ли в сопки.
Партизаны собрались вокруг, заговорили:
- Одну муку принимам. Понятно.
Седой мужик продолжал:
- Ехали они двое, мериканцы-то. На трашпанке в жестянках молоко вез-
ли. Дурной народ, воевать приехали, а молоко жрут с щиколадом. Одного-то
мы сняли, а этот руки задрал. Ну, и повели. Хотели старости отдать, а
тут ишь - целая компания.
Американец стоял, выпрямившись, по-солдатски, и как с судьи не спус-
кал глаз с Вершинина.
Мужики сгрудились.
На американца запахло табаком и крепким мужицким хлебом.
От плотно сбившихся тел шла мутившая голову теплота и подымалась с
ног до головы сухая, знобящая злость.
Мужики загалдели.
- Чего-то?
- Пристрелить его, стерву.
- Крой его!
- Кончать!..
- И никаких!
Американский солдат слегка сгорбился и боязливо втянул голову в пле-
чи, и от этого движения еще сильнее захлестнула тело злоба.
- Жгут, сволочи!
- Распоряжаются!!
- Будто у себя!..
- Ишь забрались...
- Просили их!..
Кто-то пронзительно завизжал:
- Бе ей!!.
В это время Пентефлий Знобов, работавший раньше на владивостокских
доках, залез на телегу и, точно указывая на потерянное, закричал:
- Обо-ждь!..
И добавил:
- Товарищи!..
Партизаны посмотрели на его лохматые, как лисий хвост, усы, на рас-
тегнувшуюся прореху штанов, и замолчали:
- Убить завсегда можно. Очень просто. Дешевое дело убить. Вон их
сколь на улице-то наваляли. А по-моему, товарищи, - распропагандировать
его - и пустить. Пущай большецкую правду понюхат. А я так полагаю...
Вдруг мужики густо, как пшено из мешка, высыпали, хохот:
- Хо-хо-ха!..
- Хе-е-е!..
- Хо-о!..
- Прореху-то застегни, чорт!
- Валяй, Пентя, запузыривай...
- Втемяшь ему!
- Чать тоже человек!..
- На камне и то выдолбить можно.
- Лупи!..
Крепкотелая Авдотья Сещенкова, подобрав палевые юбки, наклонилась,
толкнула американца плечом:
- Ты вникай, дурень, тебе же добра хочут!
Американский солдат оглядывал волосатые красно-бронзовые лица мужи-
ков, расстегнутую прореху штанов Знобова, слушал непонятный говор и веж-
ливо мял в улыбке бритое лицо.
Мужики возбужденно ходили вокруг него, передвигая его в толпе, как
лист по воде; громко, как глухому, кричали, жали руки.
Американец, часто мигая, как от дыма, поднимал кверху голову, улыбал-
ся и ничего не понимал.
Окорок закричал американцу во весь голос:
- Ты им там разъясни подробно. Не хорошо, мол.
- Зачем нам мешать!
- Против свово брата заставляют итти!
Вершинин степенно сказал:
- Люди все хорошие, должны понять. Такие ж хрестьяне, как и мы, ска-
жем, пашете и все такое. Японец - он што, рис жрет, для него по-другому
говорить надо.
Знобов тяжело затоптался перед американцем и, приглаживая усы, ска-
зал:
- Мы разбоем не занимамся, мы порядок наводим! У вас, поди, этого не
знают за морем-то; далеко; да и опять и душа-то у тебе чужой земли...
Голоса повышались, густели.
Американец беспомощно оглянулся и проговорил:
- I dont understand!
Мужики в-раз смолкли.
Васька Окорок сказал:
- Не вникат! По русски-то не знат, бедность.
Мужики медленно и, словно виновато, отошли от американца.
Вершинин почувствовал смущенье.
- Отправить его в обоз, что тут с ним чертомелиться? - сказал он Зно-
бову.
Знобов не соглашался, упорно твердя:
- Он поймет... тут только надо... он поймет!..
Знобов думал.
Американец, все припадая на ногу, слегка покачиваясь, стоял и чуть
заметно, как ветерок стога сена, ворошила его лицо тоска.
Син-Бин-У лег на землю подле американца; закрыв ладонью глаза, тянул
пронзительную китайскую песню.
- Мука-мученическая, - сказал тоскливо Вершинин.
Васька Окорок нехотя предложил:
- Рази книжку каку?
Найденные книжки были все русские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10