- Только на раскурку и годны, - сказал Знобов, кабы с картинками.
Авдотья пошла вперед, к возам, стоявшим у поскотины, долго рылась в
сундуках и, наконец принесла истрепанный с оборванными углами учебник
закона божия для сельских школ.
- Може по закону? - спросила она.
Знобов открыл книжку и сказал недоумевающе:
- Картинки-то божественны. Нам его не перекрещивать. Не попы.
- А ты попробуй, - предложил Васька.
- Как его. Не поймет, поди?
- Может поймет. Валяй!
Знобов подозвал американца:
- Эй, товарищ, иди-ка сюда!
Американец подошел.
Мужики опять собрались, опять задышали хлебом, табаком.
- Ленин! - сказал громко и твердо Знобов как-то нечаянно, словно ос-
тупясь, улыбнулся.
Американец вздрогнул всем телом, блеснул глазами и радостно ответил:
- There's a chap!
Знобов стукнул себя кулаком в грудь, и похлопывая ладонью мужиков по
плечам и спинам, почему-то ломанным языком прокричал:
- Советска республика!
Американец протянул руки к мужикам, щеки у него запрыгали и он воз-
бужденно закричал:
- That is pretty in deed!
Мужики радостно захохотали.
- Понимат, стерва!
- Вот, сволочь, а?
- А Пентя-то, Пентя-то по-американски кроет!
- Ты ихних-то буржуев по матушке, Пентя!
Знобов торопливо раскинул учебник закона божия и тыча пальцем в кар-
тинку, где Авраам приносил в жертву Исаака, а вверху на облаках висел
бог, стал разъяснять:
- Этот с ножом-то - буржуй. Ишь, брюхо-то распустил, часы с цапочкой
только. А здесь, на бревнах-то, пролетариат лежит, - понял? Про-ле-та ри
ат.
Американец указал себе рукой на грудь и, протяжно и радостно заика-
ясь, гордо проговорил:
- Про ле та ри-ат... We!
Мужики обнимали американца, щупали его одежду и изо всей силы жали
его руки, плечи.
Васька Окорок, схватив его за голову и заглядывая в глаза, восторжен-
но орал:
- Парень, ты скажи та-ам. За морями-то!..
- Будет тебе, ветрень, - говорил любовно Вершинин.
Знобов продолжал:
- Лежит он - пролетариат, на бревнах, а буржуй его режет. А на обла-
ках-то - японец, американка, англичанка - вся эта сволочь, империализма
самая сидит.
Американец сорвал с головы фуражку и завопил:
- Империализм, awy!
Знобов с ожесточением швырнул книжку о земь.
- Империализму с буржуями к чертям!
Син-Бин-У подскочил к американцу и, подтягивая спадающие штаны, то-
ропливо проговорил:
- Русики ресыпубылика-а. Кытайси ресыпубылика-а. Мериканысы ресыпубы-
лика-а пухао. Нипонсы, пухао, надо, надо ресыпубылика-а. Кыра-а-сна ре-
сыпубылика-а нада-нада*1.
И, оглядевшись кругом, встал на цыпочки, и, медленно подымая большой
палец руки кверху, проговорил:
- Шанго.
Вершинин приказал:
- Накормить его надо. А потом вывести на дорогу и пусти.
Старик конвоир спросил:
- Глаза-то завязать, как поведем. Не приведет сюда?
Мужики решили:
- Не надо. Не выдаст!
V.
Партизаны с хохотом, свистом, вскинули ружья на плечи.
Окорок закрутил курчавой рыжей головой, вдруг тонким, как паутинка,
голоском затянул:
Я рассею грусть-тоску по зеленому лужку.
Уродись моя тоска мелкой травкой-муравой,
Ты не сохни, ты не блекни, цветами расцвети...
И какой-то быстрый и веселый голос ударил вслед за Васькой:
Я рассеявши пошел, во зеленый сад вошел -
Много в саду вишенья, винограду, грушенья.
И тут сотня хриплых, порывистых, похожих на морской ветер, мужицких
голосов рванула, подняла и понесла в тропы, в лес, в горы:
Я рассеявши пошел.
Во зеленый сад вошел.
- Э-э-эх...
- Сью-ю-ю!..
Партизаны, как на свадьбе, шли с ревом, гиканьем, свистом в сопки.
Шестой день увядал.
Томительно и радостно пахли вечерние деревья.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
I.
Эта история длинная, как Син-Бин-У возненавидел японцев. У Син-Бин-У
была жена из фамилии Е, крепкая манза*2, в манзе крашеный теплый кан*3 и
за манзой желтые поля гаоляна и чумизы*4.
А в один день, когда гуси улетели на юг, все исчезло.
Только щека оказалась проколота штыком.
Син-Бин-У читал Ши-цзинь*5, плел цыновки в город, но бросил Ши-цзинь
в колодец, забыл цыновки и ушел с русскими по дороге Хуан-ци-цзе*6.
_______________
*1 Россия - республика, Китай - республика, Америка - плохая респуб-
лика, Японец - совсем плох, надо красную республику.
*2 Хижина.
*3 Деревянные нары, заменяющие кровать.
*4 Род китайского проса, употребляемого в пищу.
*5 Книга стихов, чтение которой указывает на хорошую грамотность.
*6 Дорога Красного Знамени, восстаний.
Син-Бин-У отдыхал на песке, у моря. Снизу тепло, сверху тепло, словно
сквозь тело прожигает и калит песок солнце.
Ноги плещутся в море и когда теплая, как парное молоко, волна лезет
под рубаху и штаны, Син-Бин-У задирает ноги и ругается.
- Цхау-неа!..
Син-Бин-У не слушал, что говорит густоусый и высоконосый русский.
Син-Бин-У убил трех японцев и пока китайцу ничего не надо, он доволен.
От солнца, от влажного ветра бороды мужиков желтовато-зеленые, спу-
танные, как болотная тина, и пахнут мужики скотом и травами.
У телег пулеметы со щитами, похожими на зеленые тарелки; пулеметные
ленты, винтовки.
На телеге с низким передком, прикрытый рваным брезентом, метался ра-
неный. Авдотья Сещенкова поила его из деревянной чашки и уговаривала:
- А ты не стони, пройдет!
Потная толпа плотно набилась между телег. И телеги, казалось, тоже
вспотели, стиснутые бушующим человечьим мясом. Выросшие из бород мут-
но-красными полосками губы блестели на солнце слюной.
- О-о-о-у-у-у!..
Вершинин с болью во всем теле, точно его подкидывал на штыки этот
бессловный рев, оглушая себя нутряным криком, орал:
- Не давай землю японсу-у!.. Все отымем! Не давай!..
И никак не мог закрыть глотку. Все ему казалось мало. Иные слова не
приходили:
- Не да-ва-й!..
Толпа тянула за ним:
- А-а-а!..
И вот, на мгновенье, стихла. Вздохнула.
Ветер отнес кислый запах пота.
Партизаны митинговали.
Лицо Васьки Окорока рыжее, как подсолнечник, буйно металось в толпе и
потрескавшиеся от жары губы шептали:
- На-ароду-то... Народу-то, милены товарищи!..
Высокий, мясистый, похожий на вздыбленную лошадь, Никита Вершинин
орал с пня:
- Главна: не давай-й!.. Придет суда скора армия... советска, а ты не
давай... старик!..
Как рыба, попавшая в невод, туго бросается в мотню, так кинулись все
на одно слово:
- Не-е-да-а-авай!!.
И казалось, вот-вот обрушится слово, переломится и появится что-то
непонятное, злобное, как тайфун.
В это время корявый мужичонко в шелковой малиновой рубахе, прижимая
руки к животу, пронзительным голоском подтвердил:
- А верю, ведь, верна!..
- Потому за нас Питер... ници... пал!.. и все чужие земли! Бояться
нечего... Японец - что, японец - легок... Кисея!..
- Верна, парень, верна! - визжал мужичонко.
Густая потная тысячная толпа топтала его визг:
- Верна-а...
- Не да-а-ай!..
- На-а!..
- О-о-о-у-у-у!!.
- О-о!!!
...............
II.
После митинга Никита Вершинин выпил ковш самогонки и пошел к морю. Он
сел на камень подле китайца, сказал:
- Подбери ноги, штаны измочишь. Пошто на митингу не шел, Сенька?
- Нисиво, - проговорил китаец, - мне ни нада... Мне так зынаю - зынаю
псе... шанго.
- Ноги-то подбери!
- Нисиво. Солнышко тепылу еси. Нисиво - а!..
Вершинин насупился и строго, глядя куда-то подле китайца, с расста-
новкой сказал:
- Беспорядку много. Народу сколь тратится, а все в туман... У меня,
Сенька, душа пищит, как котенка на морозе бросили... да-а... Мост вот
взорвем, строить придется.
Вершинин подобрал живот, так что ребра натянулись под рубахой, как
ивняк под засохшим илом и, наклонившись к китайцу, с потемневшим лицом
выпытывающе спросил:
- А ты... как думашь. А?.. Пошто эта, а?..
Син-Бин-У, торопливо натягивая петли на деревянные пуговицы кофты,
оробело отполз.
- Ни зынаю, Кита. Гори-гори!.. Ни зынаю!..
Вершинин, склонившись над отползающим китайцем, глубоко оседая в пес-
ке тяжелыми сапогами, как у идола, тоскливо и не надеясь на ответ, спра-
шивал:
- Зря, что ль, молчишь-то?.. Ну?..
Китайцу показалось, что вставать никак нельзя, он залепетал:
- Нисиво!.. нисиво ни зынаю!..
Вершинин почувствовал ослабление тела, сел на камень.
- Ну вас к чорту!.. Никто не знат, не понимат... Разбудили, побежали,
а дале что?..
И осев плотно на камне, как леший, устало сказал подходившему Окоро-
ку:
- Не то народ умом оскудел, не то я...
- Чего? - спросил тот.
- На смерть лезет народ.
- Куда?
- Броневик-то брать. Миру побьют много. И то в смерть, как снег в по-
лынью, несет людей.
Окорок, свистнув, оттопырил нижнюю губу.
- Жалко тебе?
Подошел Знобов; под мышкой у него была прижата шапка с бумагами.
- Подписать приказы!
Вершинин густо начертал на бумаге букву В, а подле нее длинную жирную
черту.
- Ране то пыхтел-потел, еле-еле фамилию напишешь, спасибо, догать
взяла, поставил одну букву с палкой и ладно... знают.
Окорок повторил:
- Жалко тебе?
- Чего? - спросил Знобов.
- Люди мрут.
Знобов сунул бумажки в папку и сказал:
- Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.
Вершинин сипло ответил:
- Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то
открыть надо.
- Зачем идешь?
- Землю жалко. Японец отымет.
Окорок беспутно захохотал:
- Эх, вы, землехранители, ядрена-зелена!
- Чего ржешь? - с тугой злостью проговорил Вершинин: - кому море, а
кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду...
- Ну, пророк!
- Рыбалку брошу теперь.
- Пошто?
- Зря я мучился, чтоб опять в море итти. Пахотой займусь. Город-от
только омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.
Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани
- людей, трамвай, дома, - и сказал с неудовольствием:
- Земли твоей нам не надо. Мы, тюря, по всем планетам землю отымем и
трудящимся массам - расписывайся!..
Окорок растянулся на песке рядом с китайцем и, взрывая ногами песок,
сказал:
- Японскова мидако колды расстреливать будут, вот завизжит курва. Па-
теха а!.. Не ждет поди, а, Сенька? Как ты думашь, Егорыч?
- Им виднее, - нехотя ответил Вершинин.
Над песками - берега-скалы, дальше горы. Дуб. Лиственница.
Высоко на скале человечек, в желтом - как кусочек смолы на стволе
сосны - часовой.
Вершинин, грузно ступая, пошел между телегами.
Син-Бин-У сказал:
- Серысе похудел-похудел немынога... а?
- Пройдет, - успокоил Окорок, закуривая папироску.
Син-Бин-У согласился:
- Нисиво.
III.
Корявый мужичонко в малиновой рубахе поймал Вершинина за полу пиджака
и, отходя в сторону, таинственно зашептал:
- Я тебя понимаю. Ты полагашь, я балда-балдой. Ты им вбей в голову,
поверют и пойдут!.. Само главно в человека поверить... А интернасы-
нал-то?
Он подмигнул и еще тихо сказал:
- Я ведь знаю - там ничего нету. За таким мудреным словом никогда
доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем - пашня... Хорошее
слово.
- Надоели мне хорошие слова.
- Брешешь. Только говорил, и говорить будешь. Ты вбей им в голову. А
потом лишнее спрятать можно... Это завсегда так делается. Ведь которому
человеку агромаднейшая мера надобна, такое племя... Он тебе вершком,
стерва, мерить не хочет, а верста. И пусь, пусь, мерят... Ты-то свою ме-
ру знашь... Хе-хе-хе!..
Мужичонко по-свойски хлопнул Вершинина в плечо.
Тело у Вершинина сжималось и горело. Лег под телегу, пробовал уснуть
и не мог.
Вскочил, туго перетянул живот ремнем, умылся из чугунного рукомойника
согревшейся водой и пошел сбирать молодых парней.
- На ученье, айда. Жива-а!..
Парни с зыбкими и неясными, как студень, лицами, сбирались послушно.
Вершинин выстроил их в линию и скомандовал:
- Смирна-а!..
И от крика этого почувствовал себя солдатом и подвластным машинкам,
похожим на людей.
- Равнение на-право-о...
Вершинин до позднего вечера гонял парней.
Парни потели, злобно проделывая упражнения, посматривая на солнце.
- Полу-оборот на-алева-а!.. Смотри. К японцу пойдем!
Один из парней жалостно улыбнулся.
- Чего ты?
Парень, моргая выцветшими от морской соли ресницами, сказал робко:
- Где к японсу? Свово-б не упустить. У японса-то, бают, мо-оря... А
вода их горячая, хрисьянину пить нельзя.
- Таки же люди, колдобоина?
- А пошто они желты? С воды горячей, бают?
Парни захохотали.
Вершинин прошел по строю и строго скомандовал:
- Рота-а, пли-и!..
Парни щелкнули затворами.
Лежавший под телегой мужик поднял голову и сказал:
- Учит. Обстоятельный мужик. Вершинин-то...
Другой ответил ему полусонно:
- Камень, скаля... Бальшим камиссаром будет.
- Он-то? Обязатильна.
IV.
Через три дня в плетеной из тростника траншпанке примчался матрос из
города.
Лицо у него горело, одна щека была покрыта ссадиной и на груди бол-
тался красный бант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10