И по поручению братвы. В общем, так, Авель, город теперь наш — только руку протяни, дороги открылись, сейчас такие дела пойдут — только успевай поворачиваться! Короче, все деловые единогласно решили, что ты в бизнесе. Ни один не возник против. Все правильно, все по понятиям. Если бы не ты, мы все бы так и сидели в глухой заднице! А сейчас мы тут такое устроим — весь мир ахнет!
— Не сомневаюсь, — Лабух посмотрел на сияющего, очень довольного собой Густава. — Только не деловой я, Густав, вот беда. Я — Лабух, и все.
— И такой вариант мы учли, я так им и сказал — нет, говорю, не полезет Авель в наши дела, нет в нем настоящего азарта и куража, вкуса к бизнесу, а значит, и толку от него — чуть. У настоящего делового должны быть длинные руки, чистая совесть и крепкая голова. Ну, с руками и головой все и так понятно. А вот чистая совесть у деловых потому и чистая, что они ею редко пользуются. В общем, братва посовещалась и решила выкупить твой пай, в случае если ты не хочешь войти в бизнес. Филя, — позвал он, — ну чего ты копаешься! Вылазьте там, и тащите все, что надо, нечего прятаться. Лабух сегодня усталый, добрый и одинокий, он никого не тронет. Его самого приласкать надо!
Лабух хотел было обидеться, но вспомнил, что только что хотел занимать у Густова на выпивку, и махнул рукой и решил, что не стоит.
Распахнулись двери, и из кремового кожаного нутра джипа вывалился Филя в сопровождении пары девиц. Девицы были очень даже ничего себе — герлы высокого класса, одеты со вкусом и умело — вроде и не одеты даже. В. общем, картина радовала глаз любого человека с мало-мальски развитым чувством прекрасного. А у Лабуха чувство прекрасного было очень даже развито. В руках одной девицы был аккуратный подносик с бутылкой текилы и тарелкой с разнообразными бутербродами, другая грациозно опиралась на некий предмет, упрятанный в бархатный кофр. Изгиб бедра герлы в негативе повторял изгиб кофра, так что получилась некая музыкально-эротическая композиция. «Батюшки, что это у нее, неужто гитара? — подумал Лабух. — Может быть, она еще и играть будет?»
Сам Филя бережно, на вытянутых руках, нес небольшой серебристый чемоданчик — явно не из дешевых.
— Вот, Лабух, это тебе от нашей братвы, от деловых, и, пожалуйста, не думай о нас плохо, помни, откуда сам вычесался! — со значением сказал, Густав, отступил в сторону и сделал знак своей свите.
Филя сунул чемоданчик под нос Лабуху и эффектно щелкнул замками. Крышка плавно откинулась. В чемоданчике плотными рядами лежали аккуратные пачки мировых кредиток — их, да еще в таком количестве, Лабух видел только в старых гангстерских фильмах.
— Держи крепко, трать щедро, — гордо произнес Густав, — все по понятиям, без обиды!
Лабух оторопело принял деньги, аккуратно закрыл чемоданчик и поставил его около столика, туда, где стояли прибранные уже кем-то остро нуждающимся пивные бутылки.
Девица уже раскрыла обтянутый бархатом чехол и теперь держала на вытянутых руках потрясающего вида боевую семиструнку. С инкрустированным перламутром кузовом, классическим шестигранным стволом букетной стали и явно булатной, покрытой замысловатым золотым орнаментом, финкой. Рукоятка финки была обтянута акульей кожей. Гитара, конечно, впечатляла. Да что там, потрясающая была гитара! «И когда только они успели? — подумал Лабух, — ну бабки — это понятно, но такую гитару за пару часов не сделаешь!»
Лабух бережно принял гитару, не забыв поцеловать девицу в пухлые губы. «Совсем молоденькая, ненадёванная, можно сказать, — подумал Лабух — А целуется-то всерьез. Ах ты, черт...»
Надо было что-то ответить, и он сказал:
— Ну, братва, уважили! Ну, спасибо! И где вы такое чудо достали?
— Владей, да не забывай, кем ты когда-то был! — назидательно сказал Густав. — Могу напомнить, как вместе у Чебурахи играть учились, да как в подворотнях девочек щупали! А где достали — так на то мы и деловые, чтобы все доставать!
Глухаря-коллекционера тряхнули, понял Лабух. Так вот где была знаменитая цыганская семиструнка. Гитара-мать, гитара-невеста. Цыгане весь город перевернули, разыскивая ее, а она у глухарей, оказывается.
Девицы уже накрыли стол, разлили текилу по рюмкам и теперь с профессиональным интересом поглядывали на Лабуха: типа — чего изволишь, сегодня твой день, мы вот они, готовы и даже очень!
— Ну, будем! — Густав поднял рюмку, — выпьем, Лабух, неизвестно, как жизнь завтра сложится, а сегодня мы для тебя что хочешь сделаем!
Выпили, девицы по очереди расцеловали Лабуха, прижимаясь к нему разными частями тела — ох, не только глаз они радовали, Лабуху стало жарко!
— Это вообще-то экскорт-герлз, — пояснил Густав, — они не того... Но если тебе надо — пожалуйста, тем более они на тебя все свои глаза положили и, похоже, готовы все остальное положить тоже! Нравишься ты, Лабух, бабам, слово, что ли, какое петушиное знаешь? Научил бы по дружбе, а то я все за бабки, да за бабки. Надоело!.. Да, — вспомнил он, — вот еще, держи, это от меня лично! — Он вытащил из кармана здоровенный шипастый золотой мобильник на золотой же цепи и повесил его Лабуху на шею. — Звони, ежели что. Вот теперь, кажется, все.
Мобильник был тяжеленный, но Лабух понимал: ритуал — стало быть, надо терпеть.
Наконец текила была допита. Церемония, похоже, тоже подошла к логическому завершению.
— Ну ладно, бывай, нам пора, бизнес, понимаешь, дела, рутина! Это ты у нас творческая личность, ни забот о бабках, ни самих бабок. Хотя нет, с бабками теперь у тебя все в порядке! Кстати, что ты теперь собираешься делать, а, Лабух? Может быть, тебе смотаться куда-нибудь, отдохнуть? Я такие местечки знаю — оттянешься по полной программе, мамой клянусь, не пожалеешь!
Похоже, Лабух на расстоянии был куда полезнее для бизнеса деловых, чем Лабух в деле. Ну что же, подумал Лабух, наверное, так оно и есть, а вслух сказал:
— Спасибо за заботу, Густав, я подумаю. А пока, извини, мне надо выспаться, так что до встречи!
— Ну бывай, — Густав полез в джип, „за ним погрузилась свита, причем девицы с сожалением посмотрели на Лабуха: вот, мол, дурак, упустил таких девочек, такую халяву прохлопал, эх ты, а еще герой!
Лабух подождал, пока джип скрылся из вида — надо же все-таки быть вежливым — и не торопясь вернулся к себе в подвал.
Спать, честно говоря, совсем не хотелось. После текилы мысли стали прозрачными, словно апрельское утро, чемоданчик с деньгами казался чем-то совершенно обычным — подумаешь, деньги, что мы, денег не видали? Да к нам раз через раз такие чемоданчики приносят, вон сколько пустых валяется. Мы их сдаем и пиво покупаем. И все-таки деловые, оплатив работу Лабуха, как бы подвели некую черту под его существованием в этом городе. От этого возникало пока еще неопасное и не тоскливое ощущение собственной ненужности.
Лабух открыл бархатный кофр и достал семиструнную гитару. Вот она, знаменитая цыганская гитара-невеста, гитара, без которой цыгане становились просто назойливыми и наглыми попрошайками, торговцами наркотой, а то и вовсе бандитами; Гитара, без которой не было цыганам пути-дороги, не было цыганского счастья. Заветная гитара.
— И что же мне теперь с тобой делать, а, голубушка? — пробормотал Лабух, не решаясь взять в руки чудо о двух грифах. Чужое чудо. — Не в шкафу же тебя прятать.
Наконец, решившись, он все-таки взял гитару и осторожно попробовал строй. Он уже почти отвык от цыганского строя, но пальцы сами собой вспомнили полузабытые аккорды.
Гитара немного сопротивлялась, потом сдалась и рассыпалась звонкими переборами, хотя, по правде говоря, ну какой из Лабуха был цыган?
Три доли, доли — раз!
Три доли, доли — два,
Три доли, доли — шай-барэ!
— Неважно у меня обстоят дела с цыганским, — констатировал Лабух. — Придется подучить, а то неловко как-то.
Он отложил гитару и закурил. Гитара хотела, чтобы на ней играли, гитара звала того, кто сможет это делать, но брать чужой инструмент в руки еще раз Лабуху почему-то не хотелось.
— Прости, красавица, — он ласково погладил гитару по грифу, — все дело, наверное, в том, что ты не моя, а у меня никогда ничего толком не получалось ни с чужими гитарами, ни с чужими женщинами.
Лабух бережно спрятал гитару в кофр, запер чемоданчик с деньгами и ногой задвинул его под кровать. Потом снова вытащил, достал пачку кредиток и бросил на кровать, а на освободившееся место пристроил дареный мобильник вместе с цепью. После этого попытался закрыть чемодан, но тот никак не хотел закрываться — мешала цепь. Лабух, чертыхаясь, отстегнул цепочку от мобильника и повесил на шею. Потом снял с пачки денег бандерольку и уронил на пол. Освобожденная от бандерольки пачка словно увеличилась в размерах, скользкие купюры норовили раскрыться тяжелым веером. Музыкант взял верхнюю купюру, смял ее в ладони и сунул в карман джинсов. Остальные бросил на кровать. Купюры разлетелись зеленоватым, слабо пахнущим веером. Лабух сгреб их, сложил стопкой, потом подумал немного и сунул под подушку. Не спрятал, а просто положил. Не хотелось, чтобы кровать выглядела неприбранной. Теперь можно было отправляться в киоск.
И тут за окном опять возник какой-то посторонний шум. Гортанные голоса что-то выкрикивали, послышалось конское ржанье и низкий, почти сразу прекратившийся звук автомобильного мотора. Хлопнула дверца, кто-то легко спустился по ступенькам к двери Лабухового жилья и осторожно, но решительно постучал.
— Вот черт! — подумал Лабух. — Только собрался расслабиться, а тут опять кого-то несет. Дадут мне сегодня нажраться, как полагается брошенному всеми белому человеку, и уснуть наконец?! — и пошел открывать.
В дверях стоял незнакомый пожилой цыган. Стучал он рукояткой свернутого кнута, в черной бороде искрились седые волосы, выпуклые темно-карие глаза смотрели умно и недобро. Из под кожаной жилетки выглядывал подол вишневой рубахи.
— Ты будешь Лабух? — с порога спросил он. — Ну, здравствуй, дорогой! Выйди, пожалуйста, на минутку, поговорить надо.
Лабух вздохнул — достали уже, — подхватил на всякий случай верную «Музиму» и нехотя вышел во двор.
Глава 21. Табор во дворе
Следом за цыганом Лабух вышел во двор и тихо ахнул. Этого только не хватало! Во дворе обустраивался самый настоящий цыганский табор. Табор пришел неведомо откуда и располагался по-хозяйски, надолго. Разворачивались шатры, кое-где уже горели костры — это утром-то! А бедному Павлику кто-то вручил поводья коня, и теперь Павлик напоминал не просто пионера, а пионера в ночном. Посреди двора стоял вороной джип, не такой, как у Густава, но тоже ничего себе! С радиатора скалилась никелированная конская морда.
Цыгане... Их пестрый и такой сказочный городок неожиданно возникал летом на заливных лугах за рекой, и его было хорошо видно из окон старого, с деревянным верхним этажом дома, в котором когда-то, давным-давно, жил маленький Лабух. Даже и не Лабух вовсе еще, а просто маленький мальчик, в меру любопытный и не в меру стеснительный. Мальчик, который проводил летние дни на реке, лазая среди пахнущих смолой лодок, карабкаясь на глинистые осыпи откосов и радостно бросаясь в волны, поднятые проплывающими мимо пароходами.
Тогда цыгане казались ему каким-то особенным народом, народом, знающим неведомые остальным людям тайны, и поэтому живущим не так, как другие. Народом, ищущим свой дом, и маленький Лабух искренне хотел, чтобы они, наконец, его нашли, этот дом.
Жизнь и впрямь оказалась удивительной штукой, детство не обмануло Лабуха, только слукавило немного, потому что, как оказалось, удивление и чудо бывают не только радостными, а еще и совсем наоборот.
Повзрослевший Лабух, странствуя по Городу, часто встречал цыган. Эти смуглые, немного похожие на бесов люди оказались совсем не такими, какими виделись в детстве, и это было обидно. Наглые бессовестные попрошайки и обманщики, цыгане появлялись неожиданно и как раз в те моменты, когда Лабуху было плохо. Их женщины были настырны и некрасивы и вечно беременны. Словно стервятницы, шурша грязным пестрым оперением, они поджидали ослабевшую жертву и предлагали вроде бы помощь, пусть и за деньги, только не помогали никогда. Кроме денег, как решил для себя повзрослевший Лабух, этим грязно-смуглым, крикливым существам ничего не нужно. А еще цыгане вовсю торговали всякой дрянью, и Лабух даже почувствовал какую-то солидарность с музпехами, устраивавшими на цыган облавы. Впрочем, вполне безрезультатные. Совершенно неясно, для чего, собственно, цыганам нужны были деньги, но, наверное, не для того, чтобы пускать их в оборот, как это делали деловые. И не для того, чтобы покупать какие-либо предметы роскоши — большинство цыган выглядело чуть-чуть получше хабуш. Хотя некоторые цыганки таскали на себе целые коллекции медных, серебряных и золотых монет, но никогда не расплачивались ими. Они вообще предпочитали ни за что не платить. Иногда Лабуху казалось, что деньги — необходимый атрибут темной и непонятной никому цыганской веры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48