Мой новый знакомый криво усмехнулся.
– Впрочем, лучше вам меня не слушать – я иностранец и к тому же иллирианский офицер, пускай и в отставке, но все равно личность, которая по определению не заслуживает доверия. Сейчас дорога на запад свободна. Послушайте, Бейтс, возвращайтесь-ка в Порт-Калинус. Там скоро наведут хотя бы относительный порядок, вы не псионик, держите язык за зубами, живите спокойно, и все постепенно забудется.
– А вы?
– За мною долг, несмотря ни на что, я остаюсь.
– Любите риск?
– Совсем не люблю. Но жребий брошен, и какая теперь разница, что со мною случится?..
Я не нашелся что ответить и не решился подробно расспрашивать. Течение безымянной реки все еще уносило густые хлопья багровой пены. На отмели серебряными монетами поблескивали мертвые рыбки.
В тот день я так и остался в лагере луддитов, но не потому, что разделял их веру в Мировой Разум – я просто поддался романтике мятежа и к тому же не знал, куда деваться без денег, без оборудования, с волчьим билетом в кармане. Вечером, при свете костра, Алекс долго спорил с Валентианом, наверное, они сумели договориться, но не берусь судить, как это повлияло на прочие события.
* * *
Второе яркое воспоминание, связанное с Ральфом, сохранилось у меня со времени его увечья.
Крестьяне восточных секторов толпами уходили на восток, унося младенцев, скарб, угоняя уцелевших коз и пони. Я помню, как незнакомая девушка беззвучно плакала крупными горошинами слез и все пыталась упасть ничком на обочину, ее по-крестьянски уложенные косы бились о землю, жирная грязь облепила чистый лен волос. Над нестройною толпой разгромленных витали диковатые и угрюмые слова древнего гимна: «Не бойся печали под солнцем, не бойся ужаса, идущего среди звезд». Голоса тянули песню хрипло и низко, звук бил меня в самую душу, нагнетая исступленную ярость и мутную тоску. Мы и вправду тогда не боялись ничего – наступила та стадия гнева и отчаяния, когда плотская робость смертного существа отмирает сама собой. Наверное, прорвись каленусийские каратели к обозу, их бы встретили наши безоружные и раненые – встретили бы чем придется – ногтями, зубами, саперными лопатками.
По счастью, Дезет с боеспособными людьми Ральфа Валентиана поддерживал какой-никакой порядок и прикрывал отступление. Солдат Конфедерации встретил залп излучателей и точная, слаженная, мощная боевая пси-наводка. Каратели хватались за пылающие от боли лица, падали в густую дорожную глину.
А безнадежный Валентиан тогда плашмя валялся на единственной уцелевшей повозке, и какая-то незнакомая мне женщина держала тонкие пальцы у его висков. В углах искусанных губ Ральфа запеклась кровь. Видимо, псионичка сняла собственный барьер, принимая и рассеивая чужую боль. Эта женщина теперь всем известна как жена консула, но тогда она оставалась для меня полузнакомой беженкой – Джулией Симониан.
Я осторожно приблизился и склонился над Ральфом. «Бейтс, заберите ее, пусть она уйдет прочь, – сдавленно прохрипел он и добавил, переведя дыхание: – Пусть никто не мешает мне умирать по-моему».
Я уклонился от ответа и убрался в сторону, чтобы не оскорблять его незаурядное мужество пустыми словами утешения. Тяжело видеть отважного и заносчивого человека, когда он разуверился в собственном превосходстве.
Беспомощный Валентиан выжил, несмотря ни на что. Позже мы встречались еще много раз – когда он стал соправителем Алекса и живым символом стойкости поднявших восстание псиоников. Он стал калекой, но сумел не сделаться обузой. Ральф принимал посетителей, работал, ел и пил в одном и том же плетеном кресле. Рядом обычно стояла роскошная трость для ходьбы – символ недоступного выздоровления. Не знаю, для чего стояла. Во всяком случае, он никогда не использовал ее по назначению.
В эти годы я сам работал как заведенный – сначала охранником и референтом Стрижа, потом как советник Тайного Комитета, а попросту, шеф сыска новорожденного государства – нашей Консулярии. Сейчас, спустя годы, когда я отучился легко и свободно говорить правду, моя поношенная совесть стала уступчивой… Пусть так, жизнь треплет нас разным манером и никогда не делает наши сердца добрее, но я хочу поклясться всеми остатками того святого, что еще храню в душе своей, – Стриж и Валентиан довольно долго, и на деле, и на словах оставались верными друзьями. Не знаю почему, быть может, просто не могли друг без друга контролировать положение на востоке.
Первый звонок тревоги звякнул за три года до кульминации дела о Цертусе и Воробьином Короле. Помню, как в тот день хмурились влажные вечерние сумерки, в компании священника и врача-псионика я стоял внутри каменного круга дольменов, возле выгоревшего до угольной черноты кострового круга и рассматривал свежий безымянный труп. Стояло безветрие. Последний свет вечера струился на равнину, окрашивая наши лица и чахлую зелень багульника в багровые тона. Луддитский пастор время от времени искоса посматривал на труп и качал круглой, пристроенной на широких плечах головой. Негодовал пастырь душ не столько из-за убийства, сколько из-за оскорбления молитвенного места. Врач-псионик терпеливо ждал рядом, стараясь даже одеждой не соприкасаться со священником.
Я сам перевернул убитого, склонился над ним. Бледное лицо, несмотря на застывшую страдальческую гримасу, осталось неповрежденным, на шее темнели пятна ожогов, похоже, кто-то методично гасил сигареты о кожу несчастного.
Псионик придвинулся поближе и кивнул, отвечая на мой невысказанный вопрос:
– Он погиб в другом месте, сюда привезли мертвое тело.
– Зачем?
– Это Священный Круг, – брюзгливо вмешался священник.
– Вот именно, – это место естественного природного пси-свечения. Кто-то экспериментировал с ментальным эфиром и применил для этого свежий труп.
Врач выразительно замолчал. Пронзительно-неподвижные глаза, классический профиль и внешность без возраста делали псионика похожим на жутковатую одушевленную статую. Сам он, возможно, понимал это – потому что поспешно закурил. Вместе с сигаретным дымом развеялось и неприятное ощущение, человек стал обыденным, никаким.
– Буду краток, мастер советник. Судя по остаточному следу в эфире, несчастного замучили, добили и привезли сюда спустя несколько часов после гибели. Потом разожгли костер. Почва в Круге немного «светится» по ментальному индексу, но я не в состоянии уверенно сказать, что они тут сотворили.
Коренастый священник оттер врача массивным плечом, пухлой стариковской ладонью отмахнулся от струйки горького табачного дыма.
– Человек зрячий, но без веры, слеп настолько, насколько слеп в данный момент мой коллега. Я вижу жертву Оркусу, сын мой Бейтс. Все, что я вижу в этом круге, – осквернение святого и пощечина Великому Мировому Разуму.
Эта странная пара – врач и священнослужитель, близкие даже во взаимной неприязни, плечом к плечу устроились у меня за спиной. Гвардейцы Дезета терпеливо топтались за пределами круга дольменов. Время уходило бесцельно.
Я присел на корточки. Изрытый мелкими точками выбоин старый камень дольмена вызывал у меня подспудное желание прикоснуться к тяжелому и влажному от росы основанию, пришлось отдернуть пальцы, чтобы не оскорбить святыню луддитов. В чахлой траве темнела малозаметная проплешина. Я присмотрелся – узкая, словно змеиный след, колея пролегла почти от самого тела до северных ворот Круга. На расстоянии локтя от нее, параллельно, тянулась вторая, точно такая же. Обе вместе напоминали санный или колесный отпечаток.
– Уходим. Святой отец, я решительно настаиваю, чтобы в Круг вошли санитары – они обязаны убрать тело.
Священник со сдержанным достоинством боднул воздух выпуклым лбом – это обозначало у него кивок. – Хорошо, пусть ваши люди, мастер Бейтс, следуют мирскому долгу. Надеюсь, попозже вы позаботитесь пригласить священнослужителей, чтобы похоронить беднягу с достоинством…
Я легко согласился и убрался прочь, унося под ребрами пронзительный холодок опасной догадки. Полгода назад Валентиан пересел в кресло-каталку – и все знали об этом, но никто, кроме меня, не связал ее со следами в мятой траве.
В те дни я наскреб в себе смелости обратиться к Дезету, он выслушал меня с обычной своею невозмутимостью, но, кажется, почти поверил. К тому времени наши отношения подчиненного и шефа потеплели и заметно окрасились дружбой. Стриж почти не скрывал сомнений. Через полчаса конфиденциального разговора мы расстались, я принялся за дело, не погоняя судьбу, но и не тратя на колебания драгоценное время, потому что тень беды уже сгустилась над головой, и не надо иметь высокого пси-индекса, чтобы разглядеть катастрофу, когда она стоит на твоем пороге.
Инциденты с осквернением Священных Кругов не повторялись довольно долго – целых полгода. Второй труп все-таки отыскался, и я возблагодарил свою непочтительность вчерашнего атеиста. Полузапрещенная луддитской религией аппаратура слежки, которой мои люди позаботились утыкать дольмены, сработала на славу, и всего через час передо мною стоял первый арестованный.
Я без ненависти разглядывал чужое лицо – непримечательное, широкое и загорелое лицо молодого крестьянского парня с каленусийского северо-востока, и не мог отыскать ни единой черточки, которая бы выдала в нем преступника или безумца. Он выглядел как обычный псионик, из средненьких, но и только. Несмотря на заурядную внешность, пленник оказался невероятно стойким, мои вопросы поначалу пропадали впустую, он назвал только свое имя – Ниниан.
Этот самый Ниниан почти по-детски зажмурился, когда электроды коснулись его кожи, но посредственных способностей сенса никогда недостает на то, чтобы подавить болевой шок. Ниниан понимал, что едва ли можете рассчитывать на пощаду. В тот день я полностью отбросил догмы этики, и к вечеру мы узнали все.
Встреча с консулом выпала на неурочный час, он внимательно слушал, потом неспешно перебирал на столе документы, словно затягивая время, и, в конце концов, угрюмо заявил:
– Я не верю. Не верю в подобную галиматью. Этот Ниниан под пытками мог показать все, что угодно. Вы перестарались, советник.
– Ниниан вывалил правду – у него не оставалось сил выдумывать изощренную ложь. Ральф сейчас начеку, он выстраивает постоянные пути – то ли в Лимб, то ли в Оркус. Должно быть, там, за чертой настоящей жизни, он не чувствует себя калекой.
– И вы искренне считаете, что голая абстракция, бестелесный мир посмертия существует?
– А вы не верите в его существование?
Дезет неловко замолчал, и я понял, что точно задел его больную струну. О том, что Стриж в компании Ральфа некогда побывал за чертой, давно ходили упорные слухи. Болтуны боялись, трусы содрогались, но полностью никто так и не угомонился – никогда. Скорее всего, потусторонний опыт не прошел даром для диктатора луддитов.
– Не знаю, Бейтс, – хмуро ответил он, и в этот момент я был уверен, что Дезет со мною предельно искренен. – Жизнь есть жизнь, а смерть есть распад жизни. Спуститься в ад и отнять у старухи с косой ее добычу – это здорово, я восхищен Валентианом, который изредка мог устроить даже такое. Но уж лучше умереть, чем жить наполовину. Дорога в Лимб – не то место, где можно бесконечно долго болтаться на перроне.
Я осекся, мгновенно сообразив, на что намекает Стриж, и тревога за собственную жизнь пронизала меня насквозь.
Мне вспомнилось, как несколько месяцев назад угасала красавица Джулия Симониан. Говорили, что она по ошибке приняла слишком большую дозу снотворного, но ни тогда, ни теперь я не сомневался, что это была попытка самоубийства. Дезет наедине просил о чем-то Валентиана, и тот вмешался – наверное, впервые в жизни не убивая, а излечивая. Едва ли Ральф тем самым платил долги за собственное спасение, он-то искренне ненавидел уготованный ему удел калеки.
Шаткость моего личного положения обнаружилась во всей красе. Я понял – Стриж может, ради спокойствия в Консулярии, избавиться от меня, советника Бейтса, но никогда не поднимет руку на героя Валентиана, на Ральфа-спасителя. «Не поднимет первым», – добавил я в душе и замер перед озлобленным консулом, ожидая приговора. Таймер на браслете отщелкивал секунды, и сердце суматошно обгоняло этот счет. Алекс усмехнулся, как только разглядел мой плохо прикрытый ужас.
– Вы интриган, Миша, – только и сказал он. – Убирайтесь с миром, я не собираюсь мстить друзьям за свои собственные старые ошибки.
– Мне следует подать в отставку?
– Подавайте, но вашу отставку я не приму. Хочу, чтобы вы сами исправили то, что натворили.
Я попрощался и, не медля, ушел, понимая: консул только что приговорил меня к жизни.
Итак, чистая победа досталась Ральфу. Арестованного Ниниана пришлось отпустить, он немного пришел в себя от шока и удалился, искренне и яро меня ненавидя, но я к тому времени уже привык стойко выносить плевки дураков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Впрочем, лучше вам меня не слушать – я иностранец и к тому же иллирианский офицер, пускай и в отставке, но все равно личность, которая по определению не заслуживает доверия. Сейчас дорога на запад свободна. Послушайте, Бейтс, возвращайтесь-ка в Порт-Калинус. Там скоро наведут хотя бы относительный порядок, вы не псионик, держите язык за зубами, живите спокойно, и все постепенно забудется.
– А вы?
– За мною долг, несмотря ни на что, я остаюсь.
– Любите риск?
– Совсем не люблю. Но жребий брошен, и какая теперь разница, что со мною случится?..
Я не нашелся что ответить и не решился подробно расспрашивать. Течение безымянной реки все еще уносило густые хлопья багровой пены. На отмели серебряными монетами поблескивали мертвые рыбки.
В тот день я так и остался в лагере луддитов, но не потому, что разделял их веру в Мировой Разум – я просто поддался романтике мятежа и к тому же не знал, куда деваться без денег, без оборудования, с волчьим билетом в кармане. Вечером, при свете костра, Алекс долго спорил с Валентианом, наверное, они сумели договориться, но не берусь судить, как это повлияло на прочие события.
* * *
Второе яркое воспоминание, связанное с Ральфом, сохранилось у меня со времени его увечья.
Крестьяне восточных секторов толпами уходили на восток, унося младенцев, скарб, угоняя уцелевших коз и пони. Я помню, как незнакомая девушка беззвучно плакала крупными горошинами слез и все пыталась упасть ничком на обочину, ее по-крестьянски уложенные косы бились о землю, жирная грязь облепила чистый лен волос. Над нестройною толпой разгромленных витали диковатые и угрюмые слова древнего гимна: «Не бойся печали под солнцем, не бойся ужаса, идущего среди звезд». Голоса тянули песню хрипло и низко, звук бил меня в самую душу, нагнетая исступленную ярость и мутную тоску. Мы и вправду тогда не боялись ничего – наступила та стадия гнева и отчаяния, когда плотская робость смертного существа отмирает сама собой. Наверное, прорвись каленусийские каратели к обозу, их бы встретили наши безоружные и раненые – встретили бы чем придется – ногтями, зубами, саперными лопатками.
По счастью, Дезет с боеспособными людьми Ральфа Валентиана поддерживал какой-никакой порядок и прикрывал отступление. Солдат Конфедерации встретил залп излучателей и точная, слаженная, мощная боевая пси-наводка. Каратели хватались за пылающие от боли лица, падали в густую дорожную глину.
А безнадежный Валентиан тогда плашмя валялся на единственной уцелевшей повозке, и какая-то незнакомая мне женщина держала тонкие пальцы у его висков. В углах искусанных губ Ральфа запеклась кровь. Видимо, псионичка сняла собственный барьер, принимая и рассеивая чужую боль. Эта женщина теперь всем известна как жена консула, но тогда она оставалась для меня полузнакомой беженкой – Джулией Симониан.
Я осторожно приблизился и склонился над Ральфом. «Бейтс, заберите ее, пусть она уйдет прочь, – сдавленно прохрипел он и добавил, переведя дыхание: – Пусть никто не мешает мне умирать по-моему».
Я уклонился от ответа и убрался в сторону, чтобы не оскорблять его незаурядное мужество пустыми словами утешения. Тяжело видеть отважного и заносчивого человека, когда он разуверился в собственном превосходстве.
Беспомощный Валентиан выжил, несмотря ни на что. Позже мы встречались еще много раз – когда он стал соправителем Алекса и живым символом стойкости поднявших восстание псиоников. Он стал калекой, но сумел не сделаться обузой. Ральф принимал посетителей, работал, ел и пил в одном и том же плетеном кресле. Рядом обычно стояла роскошная трость для ходьбы – символ недоступного выздоровления. Не знаю, для чего стояла. Во всяком случае, он никогда не использовал ее по назначению.
В эти годы я сам работал как заведенный – сначала охранником и референтом Стрижа, потом как советник Тайного Комитета, а попросту, шеф сыска новорожденного государства – нашей Консулярии. Сейчас, спустя годы, когда я отучился легко и свободно говорить правду, моя поношенная совесть стала уступчивой… Пусть так, жизнь треплет нас разным манером и никогда не делает наши сердца добрее, но я хочу поклясться всеми остатками того святого, что еще храню в душе своей, – Стриж и Валентиан довольно долго, и на деле, и на словах оставались верными друзьями. Не знаю почему, быть может, просто не могли друг без друга контролировать положение на востоке.
Первый звонок тревоги звякнул за три года до кульминации дела о Цертусе и Воробьином Короле. Помню, как в тот день хмурились влажные вечерние сумерки, в компании священника и врача-псионика я стоял внутри каменного круга дольменов, возле выгоревшего до угольной черноты кострового круга и рассматривал свежий безымянный труп. Стояло безветрие. Последний свет вечера струился на равнину, окрашивая наши лица и чахлую зелень багульника в багровые тона. Луддитский пастор время от времени искоса посматривал на труп и качал круглой, пристроенной на широких плечах головой. Негодовал пастырь душ не столько из-за убийства, сколько из-за оскорбления молитвенного места. Врач-псионик терпеливо ждал рядом, стараясь даже одеждой не соприкасаться со священником.
Я сам перевернул убитого, склонился над ним. Бледное лицо, несмотря на застывшую страдальческую гримасу, осталось неповрежденным, на шее темнели пятна ожогов, похоже, кто-то методично гасил сигареты о кожу несчастного.
Псионик придвинулся поближе и кивнул, отвечая на мой невысказанный вопрос:
– Он погиб в другом месте, сюда привезли мертвое тело.
– Зачем?
– Это Священный Круг, – брюзгливо вмешался священник.
– Вот именно, – это место естественного природного пси-свечения. Кто-то экспериментировал с ментальным эфиром и применил для этого свежий труп.
Врач выразительно замолчал. Пронзительно-неподвижные глаза, классический профиль и внешность без возраста делали псионика похожим на жутковатую одушевленную статую. Сам он, возможно, понимал это – потому что поспешно закурил. Вместе с сигаретным дымом развеялось и неприятное ощущение, человек стал обыденным, никаким.
– Буду краток, мастер советник. Судя по остаточному следу в эфире, несчастного замучили, добили и привезли сюда спустя несколько часов после гибели. Потом разожгли костер. Почва в Круге немного «светится» по ментальному индексу, но я не в состоянии уверенно сказать, что они тут сотворили.
Коренастый священник оттер врача массивным плечом, пухлой стариковской ладонью отмахнулся от струйки горького табачного дыма.
– Человек зрячий, но без веры, слеп настолько, насколько слеп в данный момент мой коллега. Я вижу жертву Оркусу, сын мой Бейтс. Все, что я вижу в этом круге, – осквернение святого и пощечина Великому Мировому Разуму.
Эта странная пара – врач и священнослужитель, близкие даже во взаимной неприязни, плечом к плечу устроились у меня за спиной. Гвардейцы Дезета терпеливо топтались за пределами круга дольменов. Время уходило бесцельно.
Я присел на корточки. Изрытый мелкими точками выбоин старый камень дольмена вызывал у меня подспудное желание прикоснуться к тяжелому и влажному от росы основанию, пришлось отдернуть пальцы, чтобы не оскорбить святыню луддитов. В чахлой траве темнела малозаметная проплешина. Я присмотрелся – узкая, словно змеиный след, колея пролегла почти от самого тела до северных ворот Круга. На расстоянии локтя от нее, параллельно, тянулась вторая, точно такая же. Обе вместе напоминали санный или колесный отпечаток.
– Уходим. Святой отец, я решительно настаиваю, чтобы в Круг вошли санитары – они обязаны убрать тело.
Священник со сдержанным достоинством боднул воздух выпуклым лбом – это обозначало у него кивок. – Хорошо, пусть ваши люди, мастер Бейтс, следуют мирскому долгу. Надеюсь, попозже вы позаботитесь пригласить священнослужителей, чтобы похоронить беднягу с достоинством…
Я легко согласился и убрался прочь, унося под ребрами пронзительный холодок опасной догадки. Полгода назад Валентиан пересел в кресло-каталку – и все знали об этом, но никто, кроме меня, не связал ее со следами в мятой траве.
В те дни я наскреб в себе смелости обратиться к Дезету, он выслушал меня с обычной своею невозмутимостью, но, кажется, почти поверил. К тому времени наши отношения подчиненного и шефа потеплели и заметно окрасились дружбой. Стриж почти не скрывал сомнений. Через полчаса конфиденциального разговора мы расстались, я принялся за дело, не погоняя судьбу, но и не тратя на колебания драгоценное время, потому что тень беды уже сгустилась над головой, и не надо иметь высокого пси-индекса, чтобы разглядеть катастрофу, когда она стоит на твоем пороге.
Инциденты с осквернением Священных Кругов не повторялись довольно долго – целых полгода. Второй труп все-таки отыскался, и я возблагодарил свою непочтительность вчерашнего атеиста. Полузапрещенная луддитской религией аппаратура слежки, которой мои люди позаботились утыкать дольмены, сработала на славу, и всего через час передо мною стоял первый арестованный.
Я без ненависти разглядывал чужое лицо – непримечательное, широкое и загорелое лицо молодого крестьянского парня с каленусийского северо-востока, и не мог отыскать ни единой черточки, которая бы выдала в нем преступника или безумца. Он выглядел как обычный псионик, из средненьких, но и только. Несмотря на заурядную внешность, пленник оказался невероятно стойким, мои вопросы поначалу пропадали впустую, он назвал только свое имя – Ниниан.
Этот самый Ниниан почти по-детски зажмурился, когда электроды коснулись его кожи, но посредственных способностей сенса никогда недостает на то, чтобы подавить болевой шок. Ниниан понимал, что едва ли можете рассчитывать на пощаду. В тот день я полностью отбросил догмы этики, и к вечеру мы узнали все.
Встреча с консулом выпала на неурочный час, он внимательно слушал, потом неспешно перебирал на столе документы, словно затягивая время, и, в конце концов, угрюмо заявил:
– Я не верю. Не верю в подобную галиматью. Этот Ниниан под пытками мог показать все, что угодно. Вы перестарались, советник.
– Ниниан вывалил правду – у него не оставалось сил выдумывать изощренную ложь. Ральф сейчас начеку, он выстраивает постоянные пути – то ли в Лимб, то ли в Оркус. Должно быть, там, за чертой настоящей жизни, он не чувствует себя калекой.
– И вы искренне считаете, что голая абстракция, бестелесный мир посмертия существует?
– А вы не верите в его существование?
Дезет неловко замолчал, и я понял, что точно задел его больную струну. О том, что Стриж в компании Ральфа некогда побывал за чертой, давно ходили упорные слухи. Болтуны боялись, трусы содрогались, но полностью никто так и не угомонился – никогда. Скорее всего, потусторонний опыт не прошел даром для диктатора луддитов.
– Не знаю, Бейтс, – хмуро ответил он, и в этот момент я был уверен, что Дезет со мною предельно искренен. – Жизнь есть жизнь, а смерть есть распад жизни. Спуститься в ад и отнять у старухи с косой ее добычу – это здорово, я восхищен Валентианом, который изредка мог устроить даже такое. Но уж лучше умереть, чем жить наполовину. Дорога в Лимб – не то место, где можно бесконечно долго болтаться на перроне.
Я осекся, мгновенно сообразив, на что намекает Стриж, и тревога за собственную жизнь пронизала меня насквозь.
Мне вспомнилось, как несколько месяцев назад угасала красавица Джулия Симониан. Говорили, что она по ошибке приняла слишком большую дозу снотворного, но ни тогда, ни теперь я не сомневался, что это была попытка самоубийства. Дезет наедине просил о чем-то Валентиана, и тот вмешался – наверное, впервые в жизни не убивая, а излечивая. Едва ли Ральф тем самым платил долги за собственное спасение, он-то искренне ненавидел уготованный ему удел калеки.
Шаткость моего личного положения обнаружилась во всей красе. Я понял – Стриж может, ради спокойствия в Консулярии, избавиться от меня, советника Бейтса, но никогда не поднимет руку на героя Валентиана, на Ральфа-спасителя. «Не поднимет первым», – добавил я в душе и замер перед озлобленным консулом, ожидая приговора. Таймер на браслете отщелкивал секунды, и сердце суматошно обгоняло этот счет. Алекс усмехнулся, как только разглядел мой плохо прикрытый ужас.
– Вы интриган, Миша, – только и сказал он. – Убирайтесь с миром, я не собираюсь мстить друзьям за свои собственные старые ошибки.
– Мне следует подать в отставку?
– Подавайте, но вашу отставку я не приму. Хочу, чтобы вы сами исправили то, что натворили.
Я попрощался и, не медля, ушел, понимая: консул только что приговорил меня к жизни.
Итак, чистая победа досталась Ральфу. Арестованного Ниниана пришлось отпустить, он немного пришел в себя от шока и удалился, искренне и яро меня ненавидя, но я к тому времени уже привык стойко выносить плевки дураков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75