Электроны и протоны, положительные и отрицательные частицы
соединяются в постоянном заряде, не похожие ни на атомную решетку, ни на
жидкую плазму. Для вашего удобства назовем это явление союзом потенциалов
и влияний, а существо - "плазмотом". Плазмоты представляют собой магнитные
поля различных конфигураций, вихрем несущиеся через солнечную атмосферу.
Возникнув, эти ионные переплетения образуют мембраны и конверты,
тихие заводи в бушующем океане гамма-энергий, магнитного течения и
конвекционного потока. Плазмоты, таким образом, создают настоящие гавани
большей или меньшей густоты, достигая устойчивого положения в этом зыбком
массиве. В зависимости от природы возникновения, плазмоты движутся или с
помощью сжатия и раздувания гофрированных мембран или помогают себе
ударами ионного "кнута".
В глубине достаточно спокойных плазмотных конвертов появляются и
растут более изысканные структуры. Глубокая тишина, царящая в "карманах",
вызывает к жизни закодированные последовательности, да - нет, туда -
обратно, которые поддерживают жизнедеятельность сложной информационной
матрицы. Группы захваченных протонов прерывают и уточняют цифровые
величины, придавая им значение и смысл. Свободный поток энергии
гамма-излучения, поднимающийся снизу, возбуждает закодированные
последовательности, пропускает сквозь них электронные указатели и напрямую
управляет процессом сознания.
Плазмоты суть существа чистого, искрящегося знания и обладают только
движением и голосом, чья жизненная цель - скользить по полному опасностей
и наслаждений миру и обмениваться новостями, чтобы собратья могли услышать
и ответить.
Холод!
Поток!
Падение!
Опасность!
Нет для плазмота наслаждения выше, чем скользить в поднимающихся
теплых, наполненных энергией течениях по бокам вздымающейся колонны газа,
а наибольшая опасность таится в узких районах с каждой стороны.
Забираться слишком глубоко в колонну, отыскивая ее светящееся ядро
опасно, это может повлечь разрыв нежных мембран и кармашков плазмота.
Колышущийся фонтан перепадов давления ведет к увеличению скорости движения
и неминуемой гибели.
С другой стороны, если уйти слишком далеко от колонны, то можно
угодить в направленный книзу поток охлажденной материи, текущей между
движущимися вверх зернистыми сотами. Подобные конвекционные потоки могут
увлечь плазмота вглубь, к ядру звезды, где высокая температура и давление
разорвут его нежную магнитно-направленную структуру.
Вот почему плазмоты, подобно верещащим дельфинам умеренных широт,
исследуют гексагональные границы конвекционных фонтанов. Они проплывают по
ним, предупреждая друг друга об опасностях на своем пути.
Сюда!
Чувствуй!
Расширяйся!
Радуйся!
Словно киты и дельфины, плазмоты резвятся в фотосфере, не зная равных
себе. Их формы существования поражают воображение: здесь и пульсирующие
мешки, и развевающиеся кнуты, и реактивные струи с одной стороны;
малоподвижные мехи, наполненные сложной математической логикой и
необычайно активные пузыри без всякой логики вообще - с другой. Плазмотов
роднит то, что все они сходятся друг с другом, жизнеспособны, по-своему
исключительны и всегда готовы прийти на помощь друг другу.
Плазмоты не строят семейный очаг и не объединяются в кланы, не
создают государства или органы управления. У них нет никаких обязательств,
нет секретов, отсутствует религия. Они не занимаются магией, не вступают в
продолжительные отношения, не считая восторженных минут знакомства.
Никто никогда не видел, чтобы один плазмот дал жизнь другому,
расщепляясь или соединяясь. Ни один из них не обладает способностью
возрождаться, не может умереть от старости, по болезни или в результате
стрессов повседневной жизни. Они вообще не умирают, разве что только по
беспечности могут погибнуть от неожиданного разрыва или пропасть в
глубинах под действием давления и жара.
На солнце не существует никого, подобного им. Нет никаких плазмотов,
устаревших или неудачливых, нет и возможности появления более
многообещающих плазмотов будущего. Этим простым существам угрожает только
падение и разрыв на безопасной тропинке по обеим сторонам пропасти.
Плазмоты не наблюдают признаков эволюции и не имеют ни малейшего
понятия, как и откуда они появились на свет. Подобно дельфинам и китам в
своей окружающей среде они неповторимы. Вдумчивый наблюдатель мог бы
предположить, что предки плазмотов могли появиться в иное время и в ином
месте. Пусть даже это так, плазмоты не помнят ничего подобного, они лишь
плывут вперед, распевая веселые песни.
3
НА ЗЕЛЕНОЙ ПЛАНЕТЕ
Рамапитек
Австралопитек
Питекантроп прямоходящий
Неандерталец
ВОСТОЧНАЯ АФРИКА, ОКОЛО МИЛЛИОНА ЛЕТ ДО Н.Э.
Га-а заметила движущуюся по земле ящерицу. Она знала, что по деревьям
ей значительно удобнее перемещаться, а с помощью цепких и сильных пальцев,
помогающих карабкаться, обезьяна могла практически порхать с ветки на
ветку. Однако ящерица была на земле, под покровом листьев, и Га-а вовсе не
хотела, чтобы та убежала. Ящерицы были вкусной пищей, но умели зарываться
в листья и исчезать, поэтому ей требовалось поймать пресмыкающееся на
земле и не дать ему ускользнуть. Рывок вправо, влево; ящерица бежала
быстро. Она знала, что за ней гонятся и торопилась изо всех сил, так что
преследовательнице тоже пришлось ускорить шаги. Ящерица скользнула под
полог кустарников, и Га-а принялась с помощью мощных рук продираться
сквозь ветки, расчищая себе дорогу. Ее большие, широко расставленные
глаза, привыкшие к полумраку тенистых лесов, различали мельчайшие оттенки
цветов, позволяя отыскать зеленовато-серою ящерицу на фоне листвы. Глубоко
посаженные и оттопыренные уши, привыкшие к шелесту деревьев в лесной
чащобе, ловили шорох когтей ящерицы, сливающийся с трепетом листьев, и
лишь только вздернутый нос, не привыкший к запахам, ничего не мог поведать
о возможном пути беглеца. К тому же, то ли ящерицы сами не имеют резкого
запаха, то ли нет особой разницы между их запахом и запахом листьев,
поэтому Га-а следовала за жертвой, доверяя лишь зрению и слуху.
Пробившись сквозь низкорослый кустарник, обезьяна почувствовала под
ногами твердую почву. Га-а не могла понять, по-прежнему ли ящерица впереди
или она уже обогнала ее, поскольку та скользила в глубине кустов, двигаясь
медленно, почти неслышно.
Воздух вокруг стал ярче, жарче... белее. Соленый пот, напоминающий по
вкусу кровь, тек по лицу и губам. Вкус пота напомнил Га-а о свежей
ящерице, и она отодвинула ветку, рванулась было вперед, но вдруг
остановилась как вкопанная.
Мир был по-прежнему зеленым, только теперь он стал горячим,
отливающим белизной. Кустарник перешел в колючие растения, на которые Га-а
порой натыкалась во время своих лесных странствий. Насколько могли
различить ее глаза, перед ней простиралось нескончаемое море трав,
склонявшихся под порывами ветра, который здесь, на равнине, дул в полную
силу.
Га-а прикрыла длинными, корявыми пальцами глаза, защищаясь от
нестерпимого света. Похожее случалось с ней, когда она взбиралась на
макушку дерева, где тонкие пружинящие ветки не могли ее удержать, где
ослепительный свет ниспадал на зелень леса, а ветер пел оглушительную,
страстную, громоподобную песню, поражая уши Га-а.
Обезьяна слегка раздвинула пальцы. Свет по-прежнему был нестерпим,
однако теперь она могла кое-что различить. Невдалеке серым пятном на фоне
ярко-зеленых склонившихся трав виднелась ящерица, бежавшая по стелющимся
колючкам, в то время как шорох сухого ветра скрадывал ее шаги.
Ящерица остановилась, будто догадываясь о своей победе. Привстав на
мгновение на задние лапы, она обернулась и высунула язык, после чего
потрусила дальше, опираясь на задние лапы, словно набравшись сил и
храбрости у яркого света.
Га-а взглянула вверх, на полоску неба, такого огромного и
ярко-голубого. Одну сторону небосвода загораживали деревья, но огромный
кусок был доступен взору. В лесу она могла видеть лишь небольшие островки
неба, появлявшиеся, когда порыв ветра разрывал лесной частокол.
Где-то высоко на небе было что-то еще, но туда Га-а даже не могла
взглянуть. Свет был слишком ярок, ослепительно бел и непереносим для
нежных, широко расставленных глаз. Ящеру сияние было нипочем, а вот
обезьяну оно напугало.
Га-а отняла руку от глаз, повернулась и принялась ломиться сквозь
кусты обратно, растворившись в приветливом сумраке леса, который был ее
настоящим.
Но не будущим.
Оградили решеткой собак и козлов круторогих
Насадили на полях золотистую рожь и ячмень
Под ярмо подвели вольных прежде коней и быков
Взяли пряжу, свивая одежды себе.
ПАРСУМАШ, ОКОЛО 6500 Г. ДО Н.Э.
Хаддад наблюдал, как его помощники перетирают зеленые глыбы в пыль.
Сдерживая дыхание, он считал торжественные удары пестов по каменной
залежи. Гладкая коричневая кожа на руках то сжималась, то разглаживалась,
растягивались сухожилия, вздымались и пучились вены на руках, дробивших
малахитовые глыбы. Только когда зеленая крошка становилась похожей на
речной песок, можно было начинать следующий этап..
Рабы принесли сосуды с углем - деревом, пережигаемым под землей так,
что хрупкая белая древесина превращалась в черные куски. Эти куски также
следовало растереть в пыль. Рабы принялись бросать пригоршни угля в
малахитовую крошку, в то время как помощники не прекращали свой труд.
Когда Хаддад убедился, что все сделано правильно, он отправил подручных за
тростниковыми трубками, а рабы побежали принести факелы из смолистой
сосны.
Вдох через открытый рот, выдох в пустую трубку. Помощники осторожно
выдыхали свою жизненную силу в тростники, чьи концы были зарыты в
темно-зеленую смесь по краям ямы, пока факельщики водили горящими ветками
над рассыпанной крошкой. Небольшие искорки огня взлетали вверх. Рабы
опускали факелы ниже, и смесь мало-помалу занялась.
Раздувавшие вскоре начали надувать щеки и морщить брови, пытаясь
сдержать текший по лицам пот. Один из них начал дышать слабее. Взглянув на
помощника, Хаддад заметил, как глаза несчастного сошлись у переносицы, рот
искривился, а руки свело судорогой.
Хаддад нетерпеливо кивнул стоявшему поодаль сменщику. Тот быстро
отвел ослабевшего в сторону, взял тростинку в рот и принялся дуть.
Прошло несколько мгновений, и вдруг вся яма превратилась в море огня.
Каждый раз все именно так и происходило, но лишь один Хаддад понимал
и руководил действием, ибо был единственным, кто ведал, сколько нужно
смешать горстей угля и малахита, сколько сделать ударов, вдохов и какое
количество факелов следует зажечь. Его знание дополняло магию.
Вода поила земные травы, крася их в зеленый цвет, цвет жизни. Палящее
с небосвода красное солнце - еще один живой цвет - сушило траву на лугах,
делая ее коричневой и бледной, как сама смерть.
Искры от речных скал воспламеняли сухую траву, горевшую ярко-желтым
цветом, подобным солнцу. Дожди орошали лесные деревья, даря зеленый цвет
жизни, в то время как желтый огонь метил их черным мертвым цветом.
Малахитовый камень из земных недр был окрашен в зеленый цвет, цвет
жизни. Будучи смешан с мертвым деревом, в присутствии дыхания людей и
желтого огня, он давал жизнь новой вещи, красной как солнце. Как жизнь.
Таков был принцип: жизнь и смерть, дыхание и тело в нескончаемом
круговороте под вечным сиянием солнца.
Нахмурив брови, Хаддад сосредоточил внимание на горящей смеси. В
ожидании и надеждах он молил о ниспослании чуда и всякий раз замирал от
восторга.
Готово!
Разложение и смерть рассеялись вместе с густым дымом. В глубине
воронки остался ряд мерцающих шариков, светившихся сначала желтым, как
утреннее солнце, затем красным, подобно солнцу заката. Пока помощники
продолжали разгонять последние клубы дыма, шарики, словно живые,
заскользили по гладкому камню, сливаясь в шары красно-желтого цвета.
Вдох - выдох, вдох - выдох; помощники продолжали раздувать огонь,
которого больше не было. Восставшие ото сна солнцеподобные шары слились в
одну красноватую глыбу. Когда все, как по команде, прекратили дуть и
вытащили трубки, глыба расширилась и потемнела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49