Так овладевают мастерством.
— А теперь у меня, есть собственные мысли. У меня есть, что сказать людям. Это не то, что раньше: оригинальная форма для уже созданного. Это новые мысли, и я боюсь до смерти.
— Каждый молодой писатель, созревая, проходит через это.
— Повторить легко, но сказать трудно, Моки.
— Хорошо, что ты поняла это. Почему бы тебе Heрассказать мне, как этот… как действует это понимание другого человека?
Она помолчала.
— Ладно, попытаюсь еще раз. Перед тем, как уйти из бара, я стояла, глядя в зеркало, а бармен подошел и спросил, что со мной.
— Он почувствовал, что ты расстроена?
— Он ничего не почувствовал. Он посмотрел на мои руки. Они стиснули край стойки и быстро белели. Не нужно было быть гением, чтобы связать это с тем, что происходит в моей голове.
— Бармены обычно очень чувствительны к такого рода сигналам. Это часть их работы. — Он допил свой кофе. — Твои пальцы побелели? Что же сказал, или не сказал генерал, и что он хотел сказать?
Ее щека дважды дернулась, и доктор Тмварба подумал: «Следует ли это интерпретировать более специфически, чем просто нервозность?»
— Генерал — грубоватый, энергичный человек, — объяснила она — вероятно, неженатый, всю жизнь прослуживший в армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ему около шестидесяти лет, но он не чувствует этого. Он вошел в бар, где мы должны были встретиться, глаза его сузились, потом широко открылись, руки его спокойно лежали на бедрах, потом расправились, шаг замедлился, когда он вошел, но, оказавшись в нескольких шагах от меня, он пошел быстрее. Он пожал мою руку, будто боялся ее сломать.
Улыбка Тмварбы перешла в смех.
— Он влюбился в тебя.
Она кивнула.
— Но почему это расстроило тебя? Я думаю, ты должна быть тронута этим.
— Я и была, — она наклонилась вперед. — Я была тронута. И я могла проследить каждую мысль в голове его. Один раз, когда он старался вернуть свои мысли к коду, к Вавилону-17, я сказала то, что он думал, чтобы показать, насколько я близка к нему. Я проследила за его мыслью, будто читала в его мозгу…
— Погоди минутку. Вот этого я не понимаю. Как ты могла точно знать, о чем он думает?
Она обхватила рукой подбородок.
— Вот как. Я сказала что-то о необходимости иметь больше информации для расшифровки этого языка. Он не хотел давать ее. Я сказала, что должна иметь се, иначе не смогу продвинуться дальше, ведь это просто. Он чуть поднял голову — но чтобы покачать ею. Если бы он покачал головой, чуть поджав губы, чтобы он хотел сказать мне, по-вашему?
Доктор Тмварба пожал плечами.
— Но ведь это все не так просто.
— Конечно. Но он сделал один жест, чтобы избежать другого. Что это могло означать?
Тмварба покачал головой.
— Он избегал жеста, чтобы не показать, что просто дело не вызвало бы его появления здесь. Поэтому он поднял голову.
Тмварба предположил: — Что-нибудь вроде: если бы это было так просто, мы бы не нуждались в вас.
— Точно. И я сказала ему это. Челюсти его сжались…
— От удивления?
— Да. Тут он на секунду подумал, что я читаю его мысли.
Доктор Тмварба покачал головой.
— Это просто, Ридра. То, о чем ты говоришь, это чтение мышечных реакций, и его можно осуществить очень успешно, особенно, если ты знаешь область, в которой сосредоточены мысли твоего собеседника. Вернись к тому, из-за чего ты расстроилась. Твоя скромность была возмущена вниманием этого… неотесанного солдафона?
Она ответила не очень скромно.
Доктор Тмварба покусал нижнюю губу.
— Я не маленькая девочка, — сказала Ридра. — К тому же он ни о чем грубом не думал. Я сказала его слова, просто чтобы показать ему, насколько мы близки. Я думала, что он очарован. И если бы он понял эту близость так же, как я, у меня было к нему только доброе чувство. Только когда он ушел.
Доктор Тмварба вновь услышал хриплые нотки в ее голосе.
— … когда он ушел, последнее, что он подумал, было: «Она не знает, я не сказал ей об этом.»
Глаза ее потемнели, нет, она слегка наклонилась вперед и полуприкрыла глаза, поэтому они стали казаться темнее. Доктор наблюдал это тысячу раз, с тех пор как исхудалую двенадцатилетнюю девочку направили к нему для нeвротерапии, которая превратилась в психотерапию, а потом и в дружбу. Но он так и не понял смысла этой перемены. Когда срок терапии был официально окончен, он продолжал внимательно приглядываться к Ридрс, Какие изменения происходят вместе с изменениями глаз? Он знал, что существует множество проявлений его собственной личности, которые она читает с легкостью. Он знал много людей, равных ей по репутации, людей влиятельных и богатых. Репутация не внушала ему почтения. Однако Ридра внушала.
— Он подумал, что я не понимаю, что он ничего не сообщил мне. И я рассердилась. Это ранило меня. Все недопонимания, которые связывают мир и разделяют людей, обрушились на меня, ждали, чтобы я распутала их, объяснила их, а я не могла. Я не знала слов, грамматики, синтаксиса. И…
Что- то изменилось в ее восточного типа лице, и он попытался понять, что именно.
— Да?
— Вавилон-17.
— Язык?
— Да. Вы знаете, что я называю моим профессиональным чутьем?
— Ты внезапно начинаешь понимать язык.
— Ну, генерал Форестер сказал мне, что то, что было у меня в руках, не монолог, а диалог. Я этого раньше не знала. Это совпадало с некоторыми другими моими соображениями. Я поняла, что могу сама определить, где кончается одна реплика, и начинается другая. Я потом…
— Ты поняла его?
— Кое-что поняла. Но в языке заключено нечто, что испугало меня гораздо больше, чем генерал Форестер.
Удивление отразилось на лице Тмварбы.
— В самом деле?
Она кивнула.
— Что же?
Мускул ее щеки снова дернулся.
— Я знаю, где будет следующий несчастный случай.
— Случай?
— Да. Где захватчики — если это действительно захватчики, хотя я в этом не уверена — планируют произвести следующую диверсию. Но язык сам по себе, он… он довольно странный.
— Как это?
— Маленький, — сказала она. — Крепкий. И плотно связанный… это вам ничего не говорит? Относительно языка?
— Компактность? — спросил доктор Тмварба. — Я думал, что это хорошее качество разговорного языка.
— Да, — согласилась она, глубоко вздохнув. — Моки, я боюсь!
— Почему?
— Потому что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли.
— Если это действительно достойно твоих стараний, то неудивительно, что ты немного испугана. А что это?
— Я решила это еще в баре, но подумала, что нужно сначала с кем-нибудь поговорить, а это значит поговорить с вами.
— Давай.
— Я решила сама разгадать загадку Вавилона-17.
Тмварба склонил голову вправо.
— Так как я могу установить, кто говорит на этом языке, откуда говорит и что именно говорит.
Голова доктора пошла влево.
— Почему? Большинство учебников утверждает, что язык — это механизм для выражения мыслей, Моки. Но язык это и есть мысль. Мысль в форме информации: эта форма и есть язык. Форма этого языка… поразительна.
— Что же тебя поражает?
— Моки, когда вы изучаете другой язык, вы узнаете, как другой народ видит мир, вселенную.
Он кивнул.
— А когда я вглядываюсь в этот язык, я вижу… слишком много.
— Звучит очень поэтично.
Она засмеялась.
— Вы всегда скажете что-нибудь такое, чтобы вернуть меня на землю.
— Но я делаю это не часто. Хорошие поэты обычно практичны и ненавидят мистицизм.
— Только поэзия, которая пытается затронуть реальное — настоящая поэзия.
— Конечно. Но я все еще не понимаю, как ты предполагаешь решить загадку Вавилона-17.
— Вы на самом деле хотите знать? — она дотронулась до его колена. — Я возьму космический корабль, наберу экипаж и отправлюсь к месту следующего случая.
— Да, верно, у тебя есть удостоверение капитана межзвездной службы. Ты в состоянии взять корабль?
— Правительство субсидирует экспедицию.
— О, отлично. Но зачем?
— Я знаю с полдюжины языков захватчиков, и Вавилон-17 не из их числа. Это не язык Союза. Я хочу знать, кто говорит на этом языке — кто или что во Вселенной мыслит таким образом. Как вы думаете, я смогу, Моки?
— Выпей еще кофе. — Он протянул руку за плечо и вновь послал ей кофейник. — Это хороший вопрос. Нужно о многом подумать. Ты не самый стабильный человек во Вселенной. Набор и руководство экипажем требует особого психологического склада — у тебя он есть. Твои документы, как я помню, это результат твоего странного… хм, брака несколько лет назад. Но ты руководила автоматическим экипажем. Теперь ты будешь руководить Транспортниками?
Она кивнула.
— Я больше имею дела с Таможенниками. И ты тоже более или менее к ним относишься.
— Мои родители были Транспортниками. Я сама была Транспортником до Запрета.
— Верно. Допустим, я скажу: «Да, ты можешь это сделать.»
— Я поблагодарю и улечу завтра.
— А если я скажу, что мне нужно неделю проверять твои психоиндексы, а ты в это время должна будешь жить у меня, никуда не выходить, ничего не печатать, избегать всяческих приемов?
— Я поблагодарю. И улечу завтра.
Он нахмурился.
— Тогда зачем ты беспокоила меня?
— Потому что… — она пожала плечами, — … потому что завтра я буду дьявольски занята, и… у меня не будет времени попрощаться с вами.
— Ага, — его напряженное хмурое выражение сменилось улыбкой.
И он вновь подумал о майне-птице.
Ридра, тоненькая тринадцатилетняя, застенчивая, прорвалась сквозь тройные рамы двери рабочей оранжереи с новой вещью, называемой смехом: она открыла, как производить его ртом. И он по-отцовски гордился, что этот полутруп, отданный под его опеку шесть месяцев назад, с дурными настроениями, вспышками раздражения, с вопросами, с заботами о двух гвинейских свиньях, которых она называла Ламп и Лампкин. Ветерок от кондиционера пошевелил кустарники у стены, и солнце просвечивало сквозь прозрачную крышу. Она спросила:
— Что это, Моки?
И он, улыбаясь, испятнанный солнцем, в белых шортах, сказал:
— Это майна-птица. Она будет говорить с тобой. Скажи ей: «Здравствуй!»
В черном глазу сверкнула булавочная головка живого света. Перья сверкали, из иголочного клюва высунулся тоненький язычок. Птица наклонила голову, когда девочка прошептала: «Здравствуй!» Доктор Тмварба две недели учил птицу при помощи свежевыкопанных земляных червей, чтобы удивить девочку. Птица проговорила: «Здравствуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива.» Крик.
Полная неожиданность.
Вначале он подумал, что она начнет смеяться. Но лицо ее исказилось, она начинала колотить почему-то руками, зашаталась, упала. Крик ее разрывал легкие. Он подбежал, чтобы подхватить ее, а птица, перекрывая ее истерические рыдания, повторяла: «Какой хороший день, как я счастлива».
Он и раньше наблюдал у нее припадки, но этот был потрясающим. Когда позже он смог поговорить с ней об этом, она, побледневшая, с напряженными губами, просто сказала: «Птица испугала меня.» А спустя три дня проклятая птица вырвалась, полетела и запуталась в антенной сети, которую они с Ридрой натянули для ее любительских радиоперехватов: она слушала гиперстатические передачи транспортных кораблей в этом рукаве галактики. Крыло и лапа попали в ячейки сети, птица начала биться о линию так, что искры видны были даже в солнечном свете. «Нужно достать ее оттуда!»- закричала Ридра. Но когда она взглянула на птицу, то даже под загаром стало заметно, что она побледнела. «Я позабочусь об этом, милая, — сказал он. — Ты просто забудь о ней». «Если она еще несколько раз ударится о линию, то погибнет?»- проговорила Ридра.
Но он уже пошел внутрь за лестницей. А выйдя, остановился. Она на четыре пятых уже вскарабкалась по проволочной сетке на дерево, закрывавшее угол дома. Спустя пятнадцать летных секунд она уже протягивала руку к птице, отдернула и снова протянула.
Он знал, что она чертовски боится горячей линии.
Она коснулась ее. Полетели искры. Но она собралась с духом и схватила птицу. Спустя минуту она была уже во дворе, держа на вытянутых руках измятую птицу. Лицо ее казалось вымазанным известью.
— Возьмите ее, Моки, — сказала она чуть слышно с дрожащими руками, — прежде чем она что-нибудь скажет, и у меня снова начнется припадок.
И вот теперь, тринадцать лет спустя, кто-то другой говорил с ней, и она сказала, что боится. Он знал, что она может пугаться, но знал и то, что она может храбро смотреть в лицо своим страхам.
Он сказал:
— До свиданья. Я рад, что ты меня разбудила. Если бы ты не пришла, я совсем бы сошел с ума.
— Это вам спасибо, Моки, — ответила она. — Я все еще испугана.
Дэнил Д. Эпплби, который редко называл себя полным именем, был чиновником из Таможни — взглянул на приказ через очки в проволочной оправе и провел рукой по коротко стриженным волосам.
— Что ж, приказ разрешает это, если вы хотите.
— И?…
— И он подписан генералом Форестером.
— Я думаю, вы присоединитесь к этой подписи.
— Но я должен одобрить…
— Тогда идемте со мной, и одобрите на месте. У меня нет времени посылать вам отчет и ждать одобрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— А теперь у меня, есть собственные мысли. У меня есть, что сказать людям. Это не то, что раньше: оригинальная форма для уже созданного. Это новые мысли, и я боюсь до смерти.
— Каждый молодой писатель, созревая, проходит через это.
— Повторить легко, но сказать трудно, Моки.
— Хорошо, что ты поняла это. Почему бы тебе Heрассказать мне, как этот… как действует это понимание другого человека?
Она помолчала.
— Ладно, попытаюсь еще раз. Перед тем, как уйти из бара, я стояла, глядя в зеркало, а бармен подошел и спросил, что со мной.
— Он почувствовал, что ты расстроена?
— Он ничего не почувствовал. Он посмотрел на мои руки. Они стиснули край стойки и быстро белели. Не нужно было быть гением, чтобы связать это с тем, что происходит в моей голове.
— Бармены обычно очень чувствительны к такого рода сигналам. Это часть их работы. — Он допил свой кофе. — Твои пальцы побелели? Что же сказал, или не сказал генерал, и что он хотел сказать?
Ее щека дважды дернулась, и доктор Тмварба подумал: «Следует ли это интерпретировать более специфически, чем просто нервозность?»
— Генерал — грубоватый, энергичный человек, — объяснила она — вероятно, неженатый, всю жизнь прослуживший в армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ему около шестидесяти лет, но он не чувствует этого. Он вошел в бар, где мы должны были встретиться, глаза его сузились, потом широко открылись, руки его спокойно лежали на бедрах, потом расправились, шаг замедлился, когда он вошел, но, оказавшись в нескольких шагах от меня, он пошел быстрее. Он пожал мою руку, будто боялся ее сломать.
Улыбка Тмварбы перешла в смех.
— Он влюбился в тебя.
Она кивнула.
— Но почему это расстроило тебя? Я думаю, ты должна быть тронута этим.
— Я и была, — она наклонилась вперед. — Я была тронута. И я могла проследить каждую мысль в голове его. Один раз, когда он старался вернуть свои мысли к коду, к Вавилону-17, я сказала то, что он думал, чтобы показать, насколько я близка к нему. Я проследила за его мыслью, будто читала в его мозгу…
— Погоди минутку. Вот этого я не понимаю. Как ты могла точно знать, о чем он думает?
Она обхватила рукой подбородок.
— Вот как. Я сказала что-то о необходимости иметь больше информации для расшифровки этого языка. Он не хотел давать ее. Я сказала, что должна иметь се, иначе не смогу продвинуться дальше, ведь это просто. Он чуть поднял голову — но чтобы покачать ею. Если бы он покачал головой, чуть поджав губы, чтобы он хотел сказать мне, по-вашему?
Доктор Тмварба пожал плечами.
— Но ведь это все не так просто.
— Конечно. Но он сделал один жест, чтобы избежать другого. Что это могло означать?
Тмварба покачал головой.
— Он избегал жеста, чтобы не показать, что просто дело не вызвало бы его появления здесь. Поэтому он поднял голову.
Тмварба предположил: — Что-нибудь вроде: если бы это было так просто, мы бы не нуждались в вас.
— Точно. И я сказала ему это. Челюсти его сжались…
— От удивления?
— Да. Тут он на секунду подумал, что я читаю его мысли.
Доктор Тмварба покачал головой.
— Это просто, Ридра. То, о чем ты говоришь, это чтение мышечных реакций, и его можно осуществить очень успешно, особенно, если ты знаешь область, в которой сосредоточены мысли твоего собеседника. Вернись к тому, из-за чего ты расстроилась. Твоя скромность была возмущена вниманием этого… неотесанного солдафона?
Она ответила не очень скромно.
Доктор Тмварба покусал нижнюю губу.
— Я не маленькая девочка, — сказала Ридра. — К тому же он ни о чем грубом не думал. Я сказала его слова, просто чтобы показать ему, насколько мы близки. Я думала, что он очарован. И если бы он понял эту близость так же, как я, у меня было к нему только доброе чувство. Только когда он ушел.
Доктор Тмварба вновь услышал хриплые нотки в ее голосе.
— … когда он ушел, последнее, что он подумал, было: «Она не знает, я не сказал ей об этом.»
Глаза ее потемнели, нет, она слегка наклонилась вперед и полуприкрыла глаза, поэтому они стали казаться темнее. Доктор наблюдал это тысячу раз, с тех пор как исхудалую двенадцатилетнюю девочку направили к нему для нeвротерапии, которая превратилась в психотерапию, а потом и в дружбу. Но он так и не понял смысла этой перемены. Когда срок терапии был официально окончен, он продолжал внимательно приглядываться к Ридрс, Какие изменения происходят вместе с изменениями глаз? Он знал, что существует множество проявлений его собственной личности, которые она читает с легкостью. Он знал много людей, равных ей по репутации, людей влиятельных и богатых. Репутация не внушала ему почтения. Однако Ридра внушала.
— Он подумал, что я не понимаю, что он ничего не сообщил мне. И я рассердилась. Это ранило меня. Все недопонимания, которые связывают мир и разделяют людей, обрушились на меня, ждали, чтобы я распутала их, объяснила их, а я не могла. Я не знала слов, грамматики, синтаксиса. И…
Что- то изменилось в ее восточного типа лице, и он попытался понять, что именно.
— Да?
— Вавилон-17.
— Язык?
— Да. Вы знаете, что я называю моим профессиональным чутьем?
— Ты внезапно начинаешь понимать язык.
— Ну, генерал Форестер сказал мне, что то, что было у меня в руках, не монолог, а диалог. Я этого раньше не знала. Это совпадало с некоторыми другими моими соображениями. Я поняла, что могу сама определить, где кончается одна реплика, и начинается другая. Я потом…
— Ты поняла его?
— Кое-что поняла. Но в языке заключено нечто, что испугало меня гораздо больше, чем генерал Форестер.
Удивление отразилось на лице Тмварбы.
— В самом деле?
Она кивнула.
— Что же?
Мускул ее щеки снова дернулся.
— Я знаю, где будет следующий несчастный случай.
— Случай?
— Да. Где захватчики — если это действительно захватчики, хотя я в этом не уверена — планируют произвести следующую диверсию. Но язык сам по себе, он… он довольно странный.
— Как это?
— Маленький, — сказала она. — Крепкий. И плотно связанный… это вам ничего не говорит? Относительно языка?
— Компактность? — спросил доктор Тмварба. — Я думал, что это хорошее качество разговорного языка.
— Да, — согласилась она, глубоко вздохнув. — Моки, я боюсь!
— Почему?
— Потому что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли.
— Если это действительно достойно твоих стараний, то неудивительно, что ты немного испугана. А что это?
— Я решила это еще в баре, но подумала, что нужно сначала с кем-нибудь поговорить, а это значит поговорить с вами.
— Давай.
— Я решила сама разгадать загадку Вавилона-17.
Тмварба склонил голову вправо.
— Так как я могу установить, кто говорит на этом языке, откуда говорит и что именно говорит.
Голова доктора пошла влево.
— Почему? Большинство учебников утверждает, что язык — это механизм для выражения мыслей, Моки. Но язык это и есть мысль. Мысль в форме информации: эта форма и есть язык. Форма этого языка… поразительна.
— Что же тебя поражает?
— Моки, когда вы изучаете другой язык, вы узнаете, как другой народ видит мир, вселенную.
Он кивнул.
— А когда я вглядываюсь в этот язык, я вижу… слишком много.
— Звучит очень поэтично.
Она засмеялась.
— Вы всегда скажете что-нибудь такое, чтобы вернуть меня на землю.
— Но я делаю это не часто. Хорошие поэты обычно практичны и ненавидят мистицизм.
— Только поэзия, которая пытается затронуть реальное — настоящая поэзия.
— Конечно. Но я все еще не понимаю, как ты предполагаешь решить загадку Вавилона-17.
— Вы на самом деле хотите знать? — она дотронулась до его колена. — Я возьму космический корабль, наберу экипаж и отправлюсь к месту следующего случая.
— Да, верно, у тебя есть удостоверение капитана межзвездной службы. Ты в состоянии взять корабль?
— Правительство субсидирует экспедицию.
— О, отлично. Но зачем?
— Я знаю с полдюжины языков захватчиков, и Вавилон-17 не из их числа. Это не язык Союза. Я хочу знать, кто говорит на этом языке — кто или что во Вселенной мыслит таким образом. Как вы думаете, я смогу, Моки?
— Выпей еще кофе. — Он протянул руку за плечо и вновь послал ей кофейник. — Это хороший вопрос. Нужно о многом подумать. Ты не самый стабильный человек во Вселенной. Набор и руководство экипажем требует особого психологического склада — у тебя он есть. Твои документы, как я помню, это результат твоего странного… хм, брака несколько лет назад. Но ты руководила автоматическим экипажем. Теперь ты будешь руководить Транспортниками?
Она кивнула.
— Я больше имею дела с Таможенниками. И ты тоже более или менее к ним относишься.
— Мои родители были Транспортниками. Я сама была Транспортником до Запрета.
— Верно. Допустим, я скажу: «Да, ты можешь это сделать.»
— Я поблагодарю и улечу завтра.
— А если я скажу, что мне нужно неделю проверять твои психоиндексы, а ты в это время должна будешь жить у меня, никуда не выходить, ничего не печатать, избегать всяческих приемов?
— Я поблагодарю. И улечу завтра.
Он нахмурился.
— Тогда зачем ты беспокоила меня?
— Потому что… — она пожала плечами, — … потому что завтра я буду дьявольски занята, и… у меня не будет времени попрощаться с вами.
— Ага, — его напряженное хмурое выражение сменилось улыбкой.
И он вновь подумал о майне-птице.
Ридра, тоненькая тринадцатилетняя, застенчивая, прорвалась сквозь тройные рамы двери рабочей оранжереи с новой вещью, называемой смехом: она открыла, как производить его ртом. И он по-отцовски гордился, что этот полутруп, отданный под его опеку шесть месяцев назад, с дурными настроениями, вспышками раздражения, с вопросами, с заботами о двух гвинейских свиньях, которых она называла Ламп и Лампкин. Ветерок от кондиционера пошевелил кустарники у стены, и солнце просвечивало сквозь прозрачную крышу. Она спросила:
— Что это, Моки?
И он, улыбаясь, испятнанный солнцем, в белых шортах, сказал:
— Это майна-птица. Она будет говорить с тобой. Скажи ей: «Здравствуй!»
В черном глазу сверкнула булавочная головка живого света. Перья сверкали, из иголочного клюва высунулся тоненький язычок. Птица наклонила голову, когда девочка прошептала: «Здравствуй!» Доктор Тмварба две недели учил птицу при помощи свежевыкопанных земляных червей, чтобы удивить девочку. Птица проговорила: «Здравствуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива.» Крик.
Полная неожиданность.
Вначале он подумал, что она начнет смеяться. Но лицо ее исказилось, она начинала колотить почему-то руками, зашаталась, упала. Крик ее разрывал легкие. Он подбежал, чтобы подхватить ее, а птица, перекрывая ее истерические рыдания, повторяла: «Какой хороший день, как я счастлива».
Он и раньше наблюдал у нее припадки, но этот был потрясающим. Когда позже он смог поговорить с ней об этом, она, побледневшая, с напряженными губами, просто сказала: «Птица испугала меня.» А спустя три дня проклятая птица вырвалась, полетела и запуталась в антенной сети, которую они с Ридрой натянули для ее любительских радиоперехватов: она слушала гиперстатические передачи транспортных кораблей в этом рукаве галактики. Крыло и лапа попали в ячейки сети, птица начала биться о линию так, что искры видны были даже в солнечном свете. «Нужно достать ее оттуда!»- закричала Ридра. Но когда она взглянула на птицу, то даже под загаром стало заметно, что она побледнела. «Я позабочусь об этом, милая, — сказал он. — Ты просто забудь о ней». «Если она еще несколько раз ударится о линию, то погибнет?»- проговорила Ридра.
Но он уже пошел внутрь за лестницей. А выйдя, остановился. Она на четыре пятых уже вскарабкалась по проволочной сетке на дерево, закрывавшее угол дома. Спустя пятнадцать летных секунд она уже протягивала руку к птице, отдернула и снова протянула.
Он знал, что она чертовски боится горячей линии.
Она коснулась ее. Полетели искры. Но она собралась с духом и схватила птицу. Спустя минуту она была уже во дворе, держа на вытянутых руках измятую птицу. Лицо ее казалось вымазанным известью.
— Возьмите ее, Моки, — сказала она чуть слышно с дрожащими руками, — прежде чем она что-нибудь скажет, и у меня снова начнется припадок.
И вот теперь, тринадцать лет спустя, кто-то другой говорил с ней, и она сказала, что боится. Он знал, что она может пугаться, но знал и то, что она может храбро смотреть в лицо своим страхам.
Он сказал:
— До свиданья. Я рад, что ты меня разбудила. Если бы ты не пришла, я совсем бы сошел с ума.
— Это вам спасибо, Моки, — ответила она. — Я все еще испугана.
Дэнил Д. Эпплби, который редко называл себя полным именем, был чиновником из Таможни — взглянул на приказ через очки в проволочной оправе и провел рукой по коротко стриженным волосам.
— Что ж, приказ разрешает это, если вы хотите.
— И?…
— И он подписан генералом Форестером.
— Я думаю, вы присоединитесь к этой подписи.
— Но я должен одобрить…
— Тогда идемте со мной, и одобрите на месте. У меня нет времени посылать вам отчет и ждать одобрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57