Из винограда дядюшка Ван Фу делал вино, а из ягод лимонника лекарство. Караульную службу мальчики несли по двое: Левка с Суном, а Кеша с Колей. Кроме мальчиков, для несения караульной службы привлекались все легкораненые.
…Рано утром Лука Лукич крикнул Колю и вместе с ним зашел в зимовье к деду Коптяю. Старик сидел у оконца и резал ножом корешки махорки.
— Кстати запасаешься! — пожал ему руку Лука Лукич.
— Никак уходим?
— Да вот думаю вас с Николаем в село послать.
— Какая нужда?
— Нужда большая. Гранаты не из чего делать, ни одной консервной банки не осталось, да и чугун на исходе.
— Это мы живо провернем! — важно сказал Коля. — В деревне этих банок столько, что по улице не пройдешь. Оттуда японский батальон только позавчера ушел.
Дед Коптяй взглянул на Луку Лукича и, не сказав ни слова, стал сметать со стола в кисет мелко изрезанные корешки махорки.
Не прошло и получаса, как Рыжик огненным клубком выкатился с заимки, за ним, держа под уздцы Гнедка, важно шествовал Коля, а позади них шел дед Коптяй, сосредоточенно посасывая трубочку.
Проводив Колю, Кешка стал помогать дядюшке Ван Фу. Сняв тельняшку, он начал месить тесто в липовой колоде. Левка и Сун сменили на посту Гришу Полторы бродяги.
Левка сидел на вершине сопки, зажав карабин между коленями, и пристально следил за широкой падью, через которую вела тропа из села на Коптяевскую заимку.
Невдалеке потрескивали сучья под ногами Суна: он, выполняя приказ Луки Лукича, собирал виноград. За спиной Левки храпел Гриша Полторы бродяги. Сдав вахту, он не пошел на заимку, а залег спать в шалаше, из которого сейчас высовывались его непомерно длинные ноги. Левка, лениво отрывая губами ягоды с виноградной грозди, прислушивался к таежным шорохам и следил, как плывут в небе паутинки.
Где-то далеко прозвучал выстрел. «Наверное, фазанов бьют деревенские»,
— подумал Левка.
Стоял сентябрь — лучший месяц года на Дальнем Востоке, когда нет ни дождей, ни туманов, на безоблачном небе светит еще жаркое солнце и в то же время в необыкновенно прозрачном воздухе разлита приятная свежесть. Еще буйно растут травы в тенистых падях и распадках. Еще все зелено. Кажется, что лето только началось, что впереди еще бесконечное множество таких прекрасных дней, и только золотая и багряная листва кленов напоминает о близких холодах.
Легко думается в такие дни. И Левка уносился мыслью следом за паутинками. Они летели на запад, в сторону Уссурийского залива, туда, где лежал Владивосток. Левка единым духом перелетел мысленно тайгу и залив и опустился в Голубиной пади на своем дворике. Его обдало знакомыми, родными запахами. Сколько раз вечерами, перед тем как заснуть, он закрывал глаза, стараясь представить себе родной дом. Но все почему-то расплывалось в сознании, никак не удавалось ему увидеть и лицо мамы. Сейчас же, закрыв глаза, Левка ясно-ясно увидел дорогое лицо. Но часовому не полагается сидеть с закрытыми глазами. Левка открыл глаза и снова, прищурясь, стал смотреть на сизые макушки болотной травы, на купы тальника внизу.
«Да, — снова стал думать Левка, — домой не вернешься на паутинке, туда надо идти с боем. Сражаться». Эта мысль перенесла мальчика в отряд к отцу. Каких только чудес храбрости не проявлял мысленно Левка: он выполнял самые трудные задания, ходил и в разведку, захватывал пушки, брал в плен сотни вражеских солдат…
Левкины мечты прервал Сун: из-за шалаша показалось его встревоженное лицо.
— Левка, посмотри-ка, что там такое! — Сун показал вправо от тропы на берег речки. Там на белом галечнике что-то чернело.
— Медведь, наверное…
— Нет, Левка, это человек. Он сначала полз, потом встал. Видишь, опять упал.
— Да, кажется, воду пьет… Ну-ка, постой на часах. На карабин, пойду узнаю, что за человек.
Передав карабин, Левка легко побежал вниз, перепрыгивая через валежник. Спустившись к речке, он спрятался, решив хорошенько рассмотреть незнакомца, который брел по берегу как пьяный, спотыкаясь о голыши. Судя по одежде, это был городской человек: в сапогах, кожаной куртке, за плечами зеленый охотничий мешок с блестящими медными пряжками. Фуражки на незнакомце не было. Вот он остановился и, подняв окровавленную руку, откинул с бледного лица длинную прядь волос. Левка, не раздумывая больше, выскочил из засады.
Человек вскрикнул и упал на гальку.
— Вы ранены? — спросил Левка, осторожно дотрагиваясь до плеча незнакомца.
Человек медленно открыл глаза и застонал:
— Да, ранен…
Подбежал Сун. Заметив в его руках карабин, раненый спросил с легкой усмешкой:
— Тоже партизаны?
Левка, задетый усмешкой, сухо спросил:
— Куда ранены?
— В плечо. Кажется, кость перебита. Не могу поднять руки. Бинт в мешке.
— А где тот, кто вас ранил? — и Левка стал подозрительно осматривать берега речки.
— Откуда я знаю, он шел со мной и вдруг… ради бога, перевяжите плечо… теряю последнюю кровь.
Левка привык перевязывать раны. Он осторожно с помощью Суна снял с раненого куртку, разорвал мокрый от крови рукав рубахи. В мякоти предплечья чернела ранка. Перевязывая руку, Левка с любопытством поглядывал на человека, который испугался такой пустяковой раны. Забинтовав руку, он сказал:
— Идемте, до заимки всего с версту.
— Не знаю, дойду ли…
— Мы поможем.
— Ну хорошо. Теперь скажите, Остряков сейчас на заимке?
— Нет.
— Нет? О боже! Где же он?
— На операции.
Раненый застонал и снова упал на гальку.
— Да что вы от такой пустяковой ранки все падаете? На заимке мой дедушка. Если чего, он поможет.
— Дедушка? А бабушки у тебя здесь нет? Что ты мне своего дедушку суешь? Мне надо Острякова, весь отряд мне надо! Если я не найду отряд, может случиться нечто ужасное!
Раненый снова застонал, внезапная вспышка злости, казалось, совсем обессилила его. Он обмяк и покорно пошел, поддерживаемый под руку Левкой и Суном.
По пути он путано рассказывал, что он идет из партизанского отряда шахтеров. Говорил о своих подвигах, о каком-то моряке, который хотел его предательски убить, но, к счастью, только ранил и отнял секретный пакет.
— Кто у вас командир-то? — спросил Левка, которому этот человек стал вселять недоверие.
— Шулейко! Ты что, знаешь его?
— Да, знаю. А как ваша фамилия?
— Лидянский, слышал?
— Нет, не слышал…
— Странно, меня все знают и в отряде и на Сучане. Я студент Томского университета, участвовал в демонстрациях.
Лидянский было оживился, но, заметив хмурые лица мальчиков, опять застонал и попросил их быть свидетелями того, как он, истекая кровью, стремился выполнить задание.
Левка и Сун молчали и только переглядывались, когда незнакомец особенно явно противоречил сам себе. Наконец, когда студент стал рассказывать, как он боролся, даже стрелял в своего противника из нагана, но не попал, а тот вышиб наган из его рук, Левка отрезал:
— Мы слышали только один выстрел, а ваш наган в мешке…
— В мешке? Что вы, это не тот, это другой наган… — бормотал раненый.
На заимке Левка нашел дедушку и коротко рассказал ему о случившемся.
Выслушав внука, Лука Лукич заметил:
— Ну пошли, посмотрим, что еще за студент такой. Где он?
— В Коптяевском зимовье.
Подбежал Кешка, «носом» почуявший, что произошло что-то необычное. Обтерев о свои кожаные штаны руки, выпачканные тестом, он шепнул Левке:
— Что еще там такое?
— Пойдем, увидишь.
Лука Лукич прервал стоны и жалобы студента и стал задавать ему короткие вопросы:
— О чем было в пакете писано?
— О совместных действиях против нового карательного отряда. Послезавтра шахтеры должны соединиться с вами под Фроловкой.
— Кто отнял пакет?
— Наш партизан, что со мной для охраны был.
— Что за человек?
— Да все ничего был парень. От белых к нам перешел. Матрос.
— Матрос? Сомневаюсь, чтобы наш брат моряк продал свою совесть.
— Клянусь вам, что матрос. Документ у него был, что плавал на «Орле».
— Час от часу не легче. Фамилия-то как?
— Брынза. Может, слыхали?
— Брынза! — с удивлением повторил Левка.
Сун плюнул, а Кешка выругался.
— Вы его знаете? — обрадовался студент. — Ведь правда, вполне приличный человек с виду — и чуть не убил меня. Еще несколько дюймов, и в сердце бы попал…
Лука Лукич долго не мог прийти в себя от душившего гнева. Наконец, немного успокоившись, сказал:
— Ну, о себе-то вы меньше беспокойтесь. Денька через три сможете ручкой воздушные поцелуи посылать. А люди вот могут погибнуть. Ведь этот подлец сегодня же передаст пакет белым! Те засаду устроят вашим ребятам. Перебьют всех до единого. Ну, прощайте пока, располагайтесь тут, поправляйтесь, — и Лука Лукич вышел из зимовья.
За ним, держась на почтительном расстоянии, следовали Левка, Сун и Кеша.
— Вот что делают с человеком беспечность и трусость, — с гневом сказал Лука Лукич. — Отдать секретный пакет негодяю и такому же трусу и думать только о своей шкуре! Дали задание — умри, а выполни! Какая низкость, какая низкость!
— Низость, — поправил Левка.
— Молчи, когда не спрашивают! Низкость — это хуже всякой низости. Кто сделал низкость, тому одна дорога: камень на шею да в воду. Понял?
— Есть!
— Тоже мне профессор нашелся! — ворчал Лука Лукич. Ребята чувствовали, что он находится в большом замешательстве, решая, как поступить в этом непредвиденном случае.
— Дедушка, а если мы… — начал было Левка.
— Что мы? Отец мне голову снимет…
Кешка хмыкнул.
— А чего снимать? Мы пойдем до тех партизан и скажем, чти стоп, ребята. И полный порядок!
— Мы везде пройдем, Лук-кич, — вставил и Сун.
Левка, Сун и Кеша затаив дыхание ждали решения.
— Нам с Кузьмой лучше не соваться: ноги разбиты — ревматизм, остальной народ — калеки… — стал вслух рассуждать Лука Лукич. — Да, делать нечего. Придется вам, ребята, выполнять боевое задание. Понимаете? Бо-е-во-е! Значит, как полагается, а не так, как тот студент, — Лука Лукич кивнул на Коптяевское зимовье.
— Дедушка, да ты что! — воскликнул оскорбленный этим подозрением Левка.
— Ведь он трус… а мы…
— Ладно, ладно, не кипятись! Пойдешь с Суном к шахтерам, а Иннокентий направится до твоего батьки.
— Есть! — ответил Левка, а за ним это короткое слово, как клятву, повторили Кешка и Сун.
КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Брынза то бежал, то быстро шел по берегу речки. Временами он останавливался, чтобы перевести дух и убедиться, что погони нет. Тайга молчала. Все же, передохнув, Брынза так же стремительно продолжал свой путь. Он не особенно-то верил обманчивой таежной тишине. Пройдя таким образом около часу, он присел на валежник, снял котомку, вытащил из нее бутылку, посмотрел через нее на солнце и покачал головой: в бутылке оказалось меньше половины мутноватой жидкости. Отхлебнув пару глотков, Брынза спрятал бутылку в карман и, теперь уже не спеша, пошел дальше. Вскоре дятел, долбивший ствол тополя, прекратил свою работу, прислушиваясь к странным скрипучим звукам: Брынза пел, наслаждаясь своим голосом.
Брынза верил, что людьми распоряжаются какие-то непонятные силы. От прихоти этих сил выходит человеку счастье или несчастье. Многие годы эти таинственные силы насылали на Брынзу одни напасти. Ему так не везло, что в редкий день недели он мог выпить в полную меру. И как ему было не запеть, когда колесо счастья наконец-то повернулось в его сторону!
Теперь у него не переводятся деньги, и не какие-нибудь там колчаковские бумажки, а звонкие иены и доллары. С ним разговаривают и даже советуются важные господа.
Брынза хлопнул себя по лбу и произнес:
— Фартовая, брат, ты голова, Брынза! Выпьем еще малость!
Это предложение он с удовольствием выполнил. Опорожнив бутылку, он отбросил ее в сторону и снова вернулся к прерванным размышлениям.
— Повезло тебе-таки, Брынза! — с видимым удовольствием сказал он и стал загибать пальцы, перечисляя все счастливые события, которые произошли с ним за это удивительное лето. — Старик Остряков не выбросил тебя за борт во время бури — раз! Приняли тебя на службу в контрразведку — два! Дали тебе ефрейторский чин — три. Думал, погибнешь, когда эти огольцы закрыли тебя в каюте старого миноносца. Ан нет! Наутро выбрался и даже был награжден — четыре. Напросился в карательную экспедицию, попал в плен к партизанам, а они не только не поставили тебя к стенке, а поверили твоему «честному, благородному слову» и приняли как бывшего моряка в отряд, — и Брынза загнул пятый палец. — У партизан тебе, Брынза, тоже жилось не плохо. Партизаны — парни неплохие!
Но зачем же тебе. Брынза, оставаться с партизанами, если на них наступают карательные отряды и японцев, и американцев, и белых? Нет, Брынза не дурак! — И Брынза шлепнул себя по животу, где за рубахой лежал пакет, и с удовлетворением произнес: — Шесть!
Брынза опять стал напевать, преисполненный самых радужных надежд. Он, как всякий суеверный человек, боялся загадывать вперед, но в глубине души был уверен, что счастливый счет еще не окончен.
К вечеру речка вывела Брынзу на берег Сучана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
…Рано утром Лука Лукич крикнул Колю и вместе с ним зашел в зимовье к деду Коптяю. Старик сидел у оконца и резал ножом корешки махорки.
— Кстати запасаешься! — пожал ему руку Лука Лукич.
— Никак уходим?
— Да вот думаю вас с Николаем в село послать.
— Какая нужда?
— Нужда большая. Гранаты не из чего делать, ни одной консервной банки не осталось, да и чугун на исходе.
— Это мы живо провернем! — важно сказал Коля. — В деревне этих банок столько, что по улице не пройдешь. Оттуда японский батальон только позавчера ушел.
Дед Коптяй взглянул на Луку Лукича и, не сказав ни слова, стал сметать со стола в кисет мелко изрезанные корешки махорки.
Не прошло и получаса, как Рыжик огненным клубком выкатился с заимки, за ним, держа под уздцы Гнедка, важно шествовал Коля, а позади них шел дед Коптяй, сосредоточенно посасывая трубочку.
Проводив Колю, Кешка стал помогать дядюшке Ван Фу. Сняв тельняшку, он начал месить тесто в липовой колоде. Левка и Сун сменили на посту Гришу Полторы бродяги.
Левка сидел на вершине сопки, зажав карабин между коленями, и пристально следил за широкой падью, через которую вела тропа из села на Коптяевскую заимку.
Невдалеке потрескивали сучья под ногами Суна: он, выполняя приказ Луки Лукича, собирал виноград. За спиной Левки храпел Гриша Полторы бродяги. Сдав вахту, он не пошел на заимку, а залег спать в шалаше, из которого сейчас высовывались его непомерно длинные ноги. Левка, лениво отрывая губами ягоды с виноградной грозди, прислушивался к таежным шорохам и следил, как плывут в небе паутинки.
Где-то далеко прозвучал выстрел. «Наверное, фазанов бьют деревенские»,
— подумал Левка.
Стоял сентябрь — лучший месяц года на Дальнем Востоке, когда нет ни дождей, ни туманов, на безоблачном небе светит еще жаркое солнце и в то же время в необыкновенно прозрачном воздухе разлита приятная свежесть. Еще буйно растут травы в тенистых падях и распадках. Еще все зелено. Кажется, что лето только началось, что впереди еще бесконечное множество таких прекрасных дней, и только золотая и багряная листва кленов напоминает о близких холодах.
Легко думается в такие дни. И Левка уносился мыслью следом за паутинками. Они летели на запад, в сторону Уссурийского залива, туда, где лежал Владивосток. Левка единым духом перелетел мысленно тайгу и залив и опустился в Голубиной пади на своем дворике. Его обдало знакомыми, родными запахами. Сколько раз вечерами, перед тем как заснуть, он закрывал глаза, стараясь представить себе родной дом. Но все почему-то расплывалось в сознании, никак не удавалось ему увидеть и лицо мамы. Сейчас же, закрыв глаза, Левка ясно-ясно увидел дорогое лицо. Но часовому не полагается сидеть с закрытыми глазами. Левка открыл глаза и снова, прищурясь, стал смотреть на сизые макушки болотной травы, на купы тальника внизу.
«Да, — снова стал думать Левка, — домой не вернешься на паутинке, туда надо идти с боем. Сражаться». Эта мысль перенесла мальчика в отряд к отцу. Каких только чудес храбрости не проявлял мысленно Левка: он выполнял самые трудные задания, ходил и в разведку, захватывал пушки, брал в плен сотни вражеских солдат…
Левкины мечты прервал Сун: из-за шалаша показалось его встревоженное лицо.
— Левка, посмотри-ка, что там такое! — Сун показал вправо от тропы на берег речки. Там на белом галечнике что-то чернело.
— Медведь, наверное…
— Нет, Левка, это человек. Он сначала полз, потом встал. Видишь, опять упал.
— Да, кажется, воду пьет… Ну-ка, постой на часах. На карабин, пойду узнаю, что за человек.
Передав карабин, Левка легко побежал вниз, перепрыгивая через валежник. Спустившись к речке, он спрятался, решив хорошенько рассмотреть незнакомца, который брел по берегу как пьяный, спотыкаясь о голыши. Судя по одежде, это был городской человек: в сапогах, кожаной куртке, за плечами зеленый охотничий мешок с блестящими медными пряжками. Фуражки на незнакомце не было. Вот он остановился и, подняв окровавленную руку, откинул с бледного лица длинную прядь волос. Левка, не раздумывая больше, выскочил из засады.
Человек вскрикнул и упал на гальку.
— Вы ранены? — спросил Левка, осторожно дотрагиваясь до плеча незнакомца.
Человек медленно открыл глаза и застонал:
— Да, ранен…
Подбежал Сун. Заметив в его руках карабин, раненый спросил с легкой усмешкой:
— Тоже партизаны?
Левка, задетый усмешкой, сухо спросил:
— Куда ранены?
— В плечо. Кажется, кость перебита. Не могу поднять руки. Бинт в мешке.
— А где тот, кто вас ранил? — и Левка стал подозрительно осматривать берега речки.
— Откуда я знаю, он шел со мной и вдруг… ради бога, перевяжите плечо… теряю последнюю кровь.
Левка привык перевязывать раны. Он осторожно с помощью Суна снял с раненого куртку, разорвал мокрый от крови рукав рубахи. В мякоти предплечья чернела ранка. Перевязывая руку, Левка с любопытством поглядывал на человека, который испугался такой пустяковой раны. Забинтовав руку, он сказал:
— Идемте, до заимки всего с версту.
— Не знаю, дойду ли…
— Мы поможем.
— Ну хорошо. Теперь скажите, Остряков сейчас на заимке?
— Нет.
— Нет? О боже! Где же он?
— На операции.
Раненый застонал и снова упал на гальку.
— Да что вы от такой пустяковой ранки все падаете? На заимке мой дедушка. Если чего, он поможет.
— Дедушка? А бабушки у тебя здесь нет? Что ты мне своего дедушку суешь? Мне надо Острякова, весь отряд мне надо! Если я не найду отряд, может случиться нечто ужасное!
Раненый снова застонал, внезапная вспышка злости, казалось, совсем обессилила его. Он обмяк и покорно пошел, поддерживаемый под руку Левкой и Суном.
По пути он путано рассказывал, что он идет из партизанского отряда шахтеров. Говорил о своих подвигах, о каком-то моряке, который хотел его предательски убить, но, к счастью, только ранил и отнял секретный пакет.
— Кто у вас командир-то? — спросил Левка, которому этот человек стал вселять недоверие.
— Шулейко! Ты что, знаешь его?
— Да, знаю. А как ваша фамилия?
— Лидянский, слышал?
— Нет, не слышал…
— Странно, меня все знают и в отряде и на Сучане. Я студент Томского университета, участвовал в демонстрациях.
Лидянский было оживился, но, заметив хмурые лица мальчиков, опять застонал и попросил их быть свидетелями того, как он, истекая кровью, стремился выполнить задание.
Левка и Сун молчали и только переглядывались, когда незнакомец особенно явно противоречил сам себе. Наконец, когда студент стал рассказывать, как он боролся, даже стрелял в своего противника из нагана, но не попал, а тот вышиб наган из его рук, Левка отрезал:
— Мы слышали только один выстрел, а ваш наган в мешке…
— В мешке? Что вы, это не тот, это другой наган… — бормотал раненый.
На заимке Левка нашел дедушку и коротко рассказал ему о случившемся.
Выслушав внука, Лука Лукич заметил:
— Ну пошли, посмотрим, что еще за студент такой. Где он?
— В Коптяевском зимовье.
Подбежал Кешка, «носом» почуявший, что произошло что-то необычное. Обтерев о свои кожаные штаны руки, выпачканные тестом, он шепнул Левке:
— Что еще там такое?
— Пойдем, увидишь.
Лука Лукич прервал стоны и жалобы студента и стал задавать ему короткие вопросы:
— О чем было в пакете писано?
— О совместных действиях против нового карательного отряда. Послезавтра шахтеры должны соединиться с вами под Фроловкой.
— Кто отнял пакет?
— Наш партизан, что со мной для охраны был.
— Что за человек?
— Да все ничего был парень. От белых к нам перешел. Матрос.
— Матрос? Сомневаюсь, чтобы наш брат моряк продал свою совесть.
— Клянусь вам, что матрос. Документ у него был, что плавал на «Орле».
— Час от часу не легче. Фамилия-то как?
— Брынза. Может, слыхали?
— Брынза! — с удивлением повторил Левка.
Сун плюнул, а Кешка выругался.
— Вы его знаете? — обрадовался студент. — Ведь правда, вполне приличный человек с виду — и чуть не убил меня. Еще несколько дюймов, и в сердце бы попал…
Лука Лукич долго не мог прийти в себя от душившего гнева. Наконец, немного успокоившись, сказал:
— Ну, о себе-то вы меньше беспокойтесь. Денька через три сможете ручкой воздушные поцелуи посылать. А люди вот могут погибнуть. Ведь этот подлец сегодня же передаст пакет белым! Те засаду устроят вашим ребятам. Перебьют всех до единого. Ну, прощайте пока, располагайтесь тут, поправляйтесь, — и Лука Лукич вышел из зимовья.
За ним, держась на почтительном расстоянии, следовали Левка, Сун и Кеша.
— Вот что делают с человеком беспечность и трусость, — с гневом сказал Лука Лукич. — Отдать секретный пакет негодяю и такому же трусу и думать только о своей шкуре! Дали задание — умри, а выполни! Какая низкость, какая низкость!
— Низость, — поправил Левка.
— Молчи, когда не спрашивают! Низкость — это хуже всякой низости. Кто сделал низкость, тому одна дорога: камень на шею да в воду. Понял?
— Есть!
— Тоже мне профессор нашелся! — ворчал Лука Лукич. Ребята чувствовали, что он находится в большом замешательстве, решая, как поступить в этом непредвиденном случае.
— Дедушка, а если мы… — начал было Левка.
— Что мы? Отец мне голову снимет…
Кешка хмыкнул.
— А чего снимать? Мы пойдем до тех партизан и скажем, чти стоп, ребята. И полный порядок!
— Мы везде пройдем, Лук-кич, — вставил и Сун.
Левка, Сун и Кеша затаив дыхание ждали решения.
— Нам с Кузьмой лучше не соваться: ноги разбиты — ревматизм, остальной народ — калеки… — стал вслух рассуждать Лука Лукич. — Да, делать нечего. Придется вам, ребята, выполнять боевое задание. Понимаете? Бо-е-во-е! Значит, как полагается, а не так, как тот студент, — Лука Лукич кивнул на Коптяевское зимовье.
— Дедушка, да ты что! — воскликнул оскорбленный этим подозрением Левка.
— Ведь он трус… а мы…
— Ладно, ладно, не кипятись! Пойдешь с Суном к шахтерам, а Иннокентий направится до твоего батьки.
— Есть! — ответил Левка, а за ним это короткое слово, как клятву, повторили Кешка и Сун.
КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Брынза то бежал, то быстро шел по берегу речки. Временами он останавливался, чтобы перевести дух и убедиться, что погони нет. Тайга молчала. Все же, передохнув, Брынза так же стремительно продолжал свой путь. Он не особенно-то верил обманчивой таежной тишине. Пройдя таким образом около часу, он присел на валежник, снял котомку, вытащил из нее бутылку, посмотрел через нее на солнце и покачал головой: в бутылке оказалось меньше половины мутноватой жидкости. Отхлебнув пару глотков, Брынза спрятал бутылку в карман и, теперь уже не спеша, пошел дальше. Вскоре дятел, долбивший ствол тополя, прекратил свою работу, прислушиваясь к странным скрипучим звукам: Брынза пел, наслаждаясь своим голосом.
Брынза верил, что людьми распоряжаются какие-то непонятные силы. От прихоти этих сил выходит человеку счастье или несчастье. Многие годы эти таинственные силы насылали на Брынзу одни напасти. Ему так не везло, что в редкий день недели он мог выпить в полную меру. И как ему было не запеть, когда колесо счастья наконец-то повернулось в его сторону!
Теперь у него не переводятся деньги, и не какие-нибудь там колчаковские бумажки, а звонкие иены и доллары. С ним разговаривают и даже советуются важные господа.
Брынза хлопнул себя по лбу и произнес:
— Фартовая, брат, ты голова, Брынза! Выпьем еще малость!
Это предложение он с удовольствием выполнил. Опорожнив бутылку, он отбросил ее в сторону и снова вернулся к прерванным размышлениям.
— Повезло тебе-таки, Брынза! — с видимым удовольствием сказал он и стал загибать пальцы, перечисляя все счастливые события, которые произошли с ним за это удивительное лето. — Старик Остряков не выбросил тебя за борт во время бури — раз! Приняли тебя на службу в контрразведку — два! Дали тебе ефрейторский чин — три. Думал, погибнешь, когда эти огольцы закрыли тебя в каюте старого миноносца. Ан нет! Наутро выбрался и даже был награжден — четыре. Напросился в карательную экспедицию, попал в плен к партизанам, а они не только не поставили тебя к стенке, а поверили твоему «честному, благородному слову» и приняли как бывшего моряка в отряд, — и Брынза загнул пятый палец. — У партизан тебе, Брынза, тоже жилось не плохо. Партизаны — парни неплохие!
Но зачем же тебе. Брынза, оставаться с партизанами, если на них наступают карательные отряды и японцев, и американцев, и белых? Нет, Брынза не дурак! — И Брынза шлепнул себя по животу, где за рубахой лежал пакет, и с удовлетворением произнес: — Шесть!
Брынза опять стал напевать, преисполненный самых радужных надежд. Он, как всякий суеверный человек, боялся загадывать вперед, но в глубине души был уверен, что счастливый счет еще не окончен.
К вечеру речка вывела Брынзу на берег Сучана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29