— Что же вы так невежливо с американцем поступили? Он, говорят, захворал с перепугу.
— Что это еще за американец? — насторожился Лука Лукич.
— Секрет, старина. Это, брат, такая история, что животик надорвешь, — и моряк громко рассмеялся.
— Я им приказывал ни в какие истории не вмешиваться, — проворчал Лука Лукич и строго добавил, обращаясь к Левке: — Вы посматривайте здесь за берегом, а мы в каюту зайдем.
Левка выставил посты: Суна на миноносец, Колю на берег, а сам стал у трапа. Совещание в каюте у Луки Лукича окончилось скоро. Максим Петрович с матросом скрылись в машинном отделении. Лука Лукич прошел в рубку. Левка свистнул, подражая кулику. Часовые прибежали на катер.
— Все собрались? — спросил из рубки Лука Лукич.
— Все! — ответили ребята.
— Отдать швартовы!
— Есть!
В глубине катера осторожно звякнул машинный телеграф. Корпус «Орла» ритмично вздрагивал.
— Поехали! — прошептал Сун.
— Едут только на телеге. А мы пошли! — поправил Левка. — Вот что, ребята, — сказал он, — мы идем к минной пристани…
— Только и всего? — разочарованно перебил Коля.
Левка, сделав вид, что не слышит вопроса, продолжал:
— Там караул кое-что погрузит и вместе с грузом пойдет к партизанам.
— Красота! — восторженно прошептал Коля.
— Красота, да не очень: мы остаемся.
— Почему? А я не останусь!
— Останешься. Это приказ командира корабля. Дисциплину знаешь?
— Знаю.
— Ну вот и все. Понятно?
— Понятно.
— Мы поможем грузить, отдадим швартовы — и ходу на мыс Поспелов.
— Левка! — позвал Лука Лукич.
— Есть Левка!
— Посматривайте, что по носу!
Катер шел без огней, бесшумно двигаясь в черной береговой тени. Мальчики, перегнувшись через борт, напряженно всматривались в неясные очертания береговой линии.
До минной пристани было недалеко. Лука Лукич, к огорчению мальчиков, первый увидел мысок. Как только катер подошел к стенке, Левка и Коля спрыгнули на причал и накинули петлю каната на чугунную тумбу. Сун остался на катере и закрепил канат на кнехтах. Через борт полезли какие-то люди, о палубу застучали тяжелые ящики.
В темноте Левка узнал знакомого моряка.
— Товарищ Андрей, нам что делать?
— А вы, орлята, шагай за мной.
Матрос привел мальчиков в узкий и, казалось, бесконечный коридор погреба, слабо освещенный двумя электрическими фонарями. Он остановился у штабеля ящиков и сказал:
— Носите патроны! — А сам побежал в глубь погреба, откуда четыре матроса, согнувшись, выносили большой ящик.
— Винтовки… — начал было Коля.
Левка перебил:
— Кладите мне на спину ящик, а сами несите вдвоем.
— Я тоже справлюсь, — запротестовал Коля.
— А кто тебе подаст его? Да и Сун один не унесет. Живо!
Мальчики стали носить ящики с патронами.
— Так, так, орлята! — подбадривал их Богатырев.
Погрузка продолжалась около часа. Мальчики отнесли на катер двадцать ящиков с патронами и снова побежали в погреб, но в этот момент кто-то громко сказал:
— Шабаш! Уходим!
Последним оставил причал Андрей Богатырев. На прощание он сказал:
— Бегите отсюда что есть духу, орлята! Да смотрите не попадитесь патрулю. Как выйдете за колючую проволоку, так с дороги в чащу и жарьте на мыс Поспелов.
— Знаем. Счастливо вам! — ответил Левка, сбрасывая канат с причальной тумбы.
«Орел» уходил, оставляя на черной воде голубую светящуюся полосу. Вот катер совсем исчез в темноте, только искры из трубы, как светлячки, еще вспыхивали и гасли над морем.
Надо было спешить, но Левка медлил, тщетно стараясь увидеть в последний раз очертания «Орла». Присмиревший Рыжик ткнулся холодным носом в Левкину ладонь. Левка, тряхнув головой, решительно сказал:
— Полный вперед!
— Постой, а как же они мимо бранд-вахты пройдут? — остановил товарищей Коля.
— Там сегодня свои дежурят. — И Левка стал решительно подниматься в гору, которая начиналась сразу возле пристани.
Мерцающие звезды едва виднелись сквозь густую листву. Иногда казалось, что дорогу преграждает непроницаемая стена. Левка смело раздвигал кусты, и опять впереди чернели причудливые очертания деревьев, похожих то на людей, то на сказочных животных. Но вот лес поредел, и земля засветилась.
Сун схватил Левку за локоть.
— Что это?
— Гнилушки! В дубовый лес зашли. Сейчас будет овраг.
Тропа привела к невидимому родничку. Он весело звенел между камнями. У ручья напились, и Левка повел друзей дальше. Теперь он часто останавливался на полянах и по звездам определял направление. Поглощенный своими расчетами, Левка не замечал, как летело время, зато Коле и Суну казалось, что они целую вечность бредут по этому бесконечному лесу, спускаются в овраги, карабкаются на сопки, обдирая до крови лицо и руки.
Наконец Левка сказал:
— Привал, ребята. Ночью нам выходить на берег нельзя. Еще патруль захватит… Здесь как раз сухо — листья. Сун, ложись в середку.
Мальчики легли и тотчас уснули.
Первым проснулся Левка.
— Подъем! — растолкал он Колю и Суна.
Где-то за Русским островом солнце поднялось над океаном и залило золотом все небо. В золото были оправлены сопки, золотом отливали сизые от росы листья. Море тоже стало золотым с голубыми тенями у берегов.
— Ух, как хорошо! — воскликнул Сун.
— В такое утро самый клев, — заметил Коля.
Сун не слышал этого замечания Коли. Пораженный вдруг возникшей у него мыслью, он сказал:
— Так хорошо, а война… Лук-кич уехал… Почему, Левка?
— Дедушка говорил, что все это из-за богатых. Они все захватили: и землю, и воду, и даже солнце от рабочих прячут…
— Корецкие?
— И Корецкие, и мистер Вилка, и Жирбеш… Только теперь кончается их власть.
— Дядюшка Ван Фу тоже так говорит…
В проливе показалась шаланда. Казалось, что она плывет по воздуху, не касаясь воды.
— Вот нам-то ее и надо, — сказал Левка. — Сейчас она сети оставит на пристани, а рыбу в город повезет, — и мальчики стали спускаться к морю.
Когда подошла шаланда, мальчики помогли рыбакам выгрузить и развесить сети для просушки, а затем вместе с ними ушли в город.
ДОМА
В Голубиную падь мальчики добрались только к вечеру, когда из порта возвращались усталые грузчики. Левка, зная суровый нрав старика Воробьева, уговаривал Колю не ходить пока домой.
— Моя мама сходит к вам, расскажет все, как было. Может, и обойдется, — убеждал друга Левка, остановившись посреди улицы напротив Колиного дома.
Коля усмехнулся.
— Обойдется! Плохо ты моего старика знаешь. Когда он разойдется, его даже Наташка унять не может. Бьет чем ни попало. Если бы я ушел от скаутов в форме, то, может, и ничего бы не было. А сейчас, как увидит, что я в твоих штанах и рубашке, скажет: «Разве можно было такое добро бросать, ведь оно денег стоит». Мне здорово попасть должно, зато сразу отделаюсь, а завтра рыбачить пойдем. Хорошо? Ну, я пошел.
Коля решительно шагнул к своему дому, но остановился и, повернувшись в сторону друзей, сказал:
— Если я кричать буду, то вы не думайте, что это от страха. Я не боюсь, только когда кричишь, не так больно.
Левка и Сун не тронулись с места до тех пор, пока за Колей не захлопнулась калитка.
— Крепким парнем становится, настоящим, — наконец, нарушил молчание Левка.
Сун, закрыв глаза, представил себе, как будут наказывать Колю, и, зябко передернув плечами, торопливо проговорил:
— Надо скорей к маме идти, пускай она его отцу скажет, что нельзя бить Колю.
Левкина мать стояла во дворе. Ей было уже известно о побеге моряков к партизанам. Она думала, что Лука Лукич взял ребят с собой, и сейчас, увидев, как Левка по-хозяйски плотно закрывает калитку, кинулась навстречу.
— Не поймают их, родные вы мои? — с тревогой спросила она, обнимая мальчиков.
— «Орла»-то! Что ты, мама! Он сейчас стоит где-нибудь в бухточке, а дедушка с отцом сидят на берегу да покуривают, — успокаивал Левка.
— Дал бы господь! Ведь вас одиннадцать дней никого не было. Я думала, арестовали всех. Третьего дня, — она с опаской посмотрела на склон сопки,
— обыск ведь у нас был. Бумаги какие-то искали. И вчера еще двое были, вроде жандармов. Ребята говорили, что за нашим домом какой-то шпик следит: все вокруг дома бродит.
Из-за дома донеслись знакомые удары.
— Пепа! — воскликнул Левка.
— Выпускать нельзя: как увидит кого из этих, так кидается. Давеча Пепу чуть японцы не подстрелили. Да что же я стою? Поди, вы ничего еще не ели сегодня?
Левка и Сун сильно проголодались. Утром на пути в город рыбаки угостили их вареными ивасями, и с тех пор мальчики ничего не ели. Все же первая их мысль была о друге. Сун толкнул Левку локтем.
— Знаю, — ответил Левка и остановил мать, пошедшую было в дом. — Мам! Мы пока подождем или сами найдем, что поесть, а ты иди скорей к Воробьевым.
— Случилось что?
— Пока ничего. Только Кольку отец сейчас пороть будет за то, что он скаутскую форму бросил и из их лагеря ушел.
— Вот отчаянный! Как же он теперь, голышом?
— Нет, я ему свое дал.
— Ну и хорошо, милый. Побегу сейчас же, и впрямь убьет совсем парня. А вы пока ешьте да собаку-то покормите. — И она, накинув платок на плечи, пошла к Воробьевым.
Прежде чем войти в дом, Левка пошел к пристройке, где томился в заточении Пепа.
— Ты чего, Левка? — спросил Сун, заметив усмешку на губах друга.
— Пусть погуляет.
Выпущенный на волю Пепа, не оглядываясь, помчался к калитке, открыл ее лбом и большими прыжками стал взбираться в гору.
Левка и Сун не успели еще съесть и миски щей, как вернулась мать. По ее довольному лицу было видно, что с Колей все обошлось благополучно. Подсев к столу, она начала рассказывать:
— Прихожу я, а Коля тоже обедает. Сам-то Воробьев, правда, сердитый, а ничего. «Хорошо, — говорит, — что ботинки оставил, есть в чем в школу ходить. А что ушел-то от них, — говорит, — жалеть нечего, нам, рабочим, с господами не по дороге». — И, понизив голос, продолжала: — Воробьев-то тоже сказывал, что наших не догнали, только к обеду хватились.
— Что я говорил? — сказал Левка, подмигивая Суну.
С улицы послышались восторженные крики ребят. Из их разноголосого хора выделялись слова: «Гонит, гонит! Пепа шпика погнал!»
— Ты никак козла выпустил? — всплеснула руками мать.
— Да, мама, а что?
— Как что? Ты посмотри, что он делает там, на горе!
Левка и Сун, бросив ложки, выбежали на двор.
— Ай да Пепа, смотри! — и Левка показал Суну на крутой косогор за домом, по которому носился серый козел за маленьким человечком в полувоенном костюме.
На человечке зеленел английский френч, пузырями раздувались огромные галифе и чернела фуражка. Шпик попытался было отбиться от преследователя камнями, но это еще больше ожесточило неустрашимого Пепу. Козел остановился на несколько секунд, взрыл копытцами землю и, наклонив голову, с еще большей стремительностью бросился на врага.
— Боднул, боднул! — закричал кто-то ликующим голосом.
Шпик полетел под откос, поднимая облако пыли и увлекая за собой целый водопад камней и щебня.
Пепа остановился на узкой тропинке и с любопытством наблюдал за поверженным врагом. На его гордо вскинутых рогах болтался клок, вырванный из галифе шпика.
ГОРОД НЕ ПОКОРИЛСЯ
Случай с Пепой облетел весь город. О нем рассказывали на улицах, на базарах, в порту и тут же припоминали другие случаи, когда грозные с виду вояки оказывались трусами.
В городе не утихали забастовки. Бастовали грузчики, рабочие портовых мастерских, бастовали железнодорожники, бастовали даже мальчишки — разносчики газет.
В белогвардейских газетах в те дни писали, что весь Дальний Восток в руках «союзников», что сопротивление партизан бесполезно. И действительно, все города и многие села на Дальнем Востоке находились в руках белогвардейцев, японцев и американцев. Но враги не понимали, что, захватив города и села, они не покорили людей, которые жили в этих городах и селах, что война продолжается, что против них здесь восстает каждый камень, каждый дом, каждое дерево!
Раньше всех поняли это вражеские солдаты. Ведь им, а не их хозяевам, которые сидели за океаном или прятались за толстой броней линкоров и крейсеров, приходилось драться в этой грозной стране. А это было нелегкое дело. Многие из них уже сложили головы от метких пуль красноармейцев и партизан.
Чужеземные солдаты и офицеры жили в постоянном страхе за свою жизнь. В то время среди захватчиков была хорошо известна поговорка, что в «России стреляет каждый камень, каждый сучок».
Во Владивостоке захватчики ввели военное положение. С наступлением темноты никто из жителей не мог показаться на улицах города. По улицам до утра раздавались тяжелые шаги кованых солдатских ботинок. Солдаты ходили обычно посреди дороги, обходили глухие переулки, замирали при шорохе листвы придорожных тополей, шарахались в сторону при виде собственной тени. И нередко вслед за шорохом листвы, дребезжа, летела под ноги солдатам консервная банка, начиненная динамитом и кусками чугуна, и в ночной тишине раздавался грохот взрыва страшной партизанской гранаты.
Город не покорился, не просил пощады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29