Судя по всему, до шляп из управления это еще не дошло, а может, они предпочли сделать вид, что ничего не случилось. Как бы там ни было, Сэм Грязнуля провисел так до конца рабочего дня. На следующий день у него появилась подружка. Она стояла лицом к Сэму с задранной юбкой, и эти художники из ночной смены так искусно сделали ее из резины, красной фольги и опилок, что с пятидесяти ярдов становилось понятно, отчего Сэм больше не пользовался руками. Через полчаса начальник охраны был там. Через минуту к нему присоединились первый вице-президент компании и управляющий. Вызвали начальника отдела.
– Кто сделал это... это?..
– Это? О, полагаю, все приложили руку.
– Ах так! Можете сообщить вашим людям, что все уволены на три дня без сохранения содержания.
– Боюсь, в таком случае они, чего доброго, не вернутся. Я и сам присматриваю...
Подходит Болдуин, управленческий менеджер с осунувшимся, серым лицом, все карманы набиты бумагами.
– Что это такое? Что вы себе позволяете? Мы что, самолеты строим или по кабакам шляемся... а? Что? Вот эти люди? Приказ об увольнении на три дня? Мое имя тоже можете подписать. Я обшарил все кругом до Джерси, чтобы найти хоть одного стоящего человека, а вы!.. Черт побери, я умываю руки!
Все повернулись и ушли; остался только начальник охраны снимать чучело. Больше мы о Сэме Грязнуле и кампании за чистоту не слышали. Хотел бы я быть таким же незаменимым. Не здесь. Здесь уж слишком все напоминает дом; такой же дурдом, как у меня. А в двух таких местах сразу находиться выше моих сил. Вот если бы я смог снова писать – по-настоящему писать...
Я написал уже семьсот пятьдесят слов, когда Шеннон заболела. После этого добил с трудом еще сотни три. Единственным уголком, где я мог стучать не беспокоя ее, была ванная, так что я попробовал устроиться там, но ничего не вышло. Во-первых, там слишком мало места для столика, а машинка слишком велика, чтобы ее можно было пристроить на толчке. Во-вторых, всем вдруг приспичило каждые пять минут рваться туда. До тех пор, могу побожиться, и Роберте, и маме, и Фрэнки достаточно было одного раза. А сейчас все как сдурели: стоит мне наконец кое-как пристроиться и стукнуть по клавишам, они тут как тут, колотят в дверь. Я им вчера сказал, что надо обзавестись горшками, но тут же все переругались из-за того, кому их вытаскивать. Сами понимаете, некому. Так что и по сию пору мы все на том же месте. Хорошо бы Шеннон побыстрее выздоровела. Кажется, все уже дошли и долго не выдержат. А я дал слабину, что не делает мне чести. Я слишком беспокоюсь о ней. Словом, пока она болеет, я работать не могу. Но не все же только о мрачном. Меня теперь подвозят на работу и обратно. Со среды я стал ездить с Мэрфи. У Гросса был отгул, мы оказались в запарке и проработали сверх нормы до полшестого. Мун почему-то оказался без машины и попросил Мэрфи подбросить его до дома. Мэрфи, разумеется, некуда было деться, а поскольку нас было трое, он предложил и мне. Мун забрался назад и задрал ноги, я и Мэрфи расположились спереди. Мы остановились перед нашим домом как раз в тот момент, когда появилась Фрэнки. Она обернулась и помахала нам рукой.
– Твоя жена, Дилли? – спрашивает Мун.
– Сестра, – отвечаю и добавляю: – Она замужем.
– Они с мужем здесь живут?
– Она живет.
– Ясно, – говорит Мун и продолжает: – Послушай, Мэрфи, чего бы тебе не подбрасывать Дилли туда и обратно? Это почти по пути. А ты бы подкидывал ему на бензин, а, Дилли?
– Я б только рад был, – говорю. – Не знаю, сколько ты считаешь нужным, ну, скажем, доллар в неделю, идет, Мэрфи?
– По рукам, – отвечает Мэрфи.
– Только не подумай, что я навязываюсь...
– Да нормально, Дилли, – кивает Мэрфи, и они отъезжают.
Все как нельзя лучше. Мэрфи не из говорливых. Я хочу сказать, что он всю дорогу сидит словно в рот воды набрав. Все, что я узнал от него, – это что он пришел на завод чертежником и что раньше был борцом-легковесом; еще он рассказал мне историю о том, как Мун добивался увольнения. В общем, он парень с приветом и явно предпочел бы, чтобы его оставили в покое, да и сам нос в чужие дела особенно не сует. Хотя, может, это мое воображение. Вечно я придумываю себе людей и приписываю им то, чего нет на самом деле. За мной такое водится. Но долго ли коротко, а я теперь езжу, и вообще все стало получше. Эти вскарабкивания на холм начисто выматывали меня. Что толку лишний раз говорить о том, что я болен; ничего в этом нового нет, да и чем тут поможешь – лучше мне, во всяком случае, не стало. По утрам вроде ничего, а где-то к часу тело становится свинцовым и до полчетвертого мне приходится держать себя в руках, чтоб не рухнуть на пол и не отключиться. Не то чтобы меня в сон клонило; такого уже давно не было. Просто, хоть убей, надо передохнуть.
Глава 14
Роберта последние дней десять очень внимательна ко мне. Кто знает – может, оттого, что другого выхода для разрядки у нее нет, может, это как-то связано с моим самочувствием и невозможностью писать; но я отклоняюсь. Я начал рассказывать о Шеннон.
Сегодня суббота, и я собрался сходить в библиотеку, просмотреть кое-какие книжки по синькам. Ну сообщил я, как водится, домашним о своих планах, и все – мама, Роберта и Фрэнки – начали обсуждать и сошлись на том, что мне надо идти. Вообще, это что-то невообразимое – такие обсуждения любого моего шага вроде похода в аптеку за пачкой сигарет. Не то чтобы они не хотели, чтоб я куда-нибудь ходил; просто их хлебом не корми – дай обсудить. А если я свалю до окончания дискуссии, я всех оскорблю до глубины души. Чистый дурдом, но все так и есть. Если я уйду не дождавшись окончания дебатов, когда вернусь, выяснится, что маме, оказывается, позарез нужна была катушка черных ниток номер пятьдесят («Но, конечно, не идти же снова»); либо Роберта хотела пройтись со мной, если б я хоть минутку подождал, пока она причешется («Подумаешь, я и так всю неделю в четырех стенах, еще один вечер не убьет меня»); либо Фрэнки вспомнит, что, подожди я до пяти минут девятого, можно было бы пропустить кварту пива задарма с ее дружками («Я помню, что все хотела чего-то сказать тебе, Джимми»). Мне всегда – по крайней мере, последние пару лет – приходилось расписывать Роберте свой маршрут во всех подробностях и по минутам, стоило мне куда-нибудь собраться. Это сверх и помимо всех общих обсуждений.
Но сейчас они решили, что я могу идти на все четыре стороны, так что я привел себя в порядок, чтобы смотаться сразу после ужина. Если в субботу не попадешь в библиотеку пораньше, потом придется долго ждать, не говоря уж о том, что я боялся, что, если я не уберусь из дома вовремя, найдется что-нибудь такое, из-за чего я вообще не выберусь.
Джо была на улице, она, как обычно, ставила там с малышней свою очередную пьеску – у нее всегда был целый выводок для репетиций – и прибежала домой к концу ужина. Роберта от этого завелась; она и так была на пределе из-за Мака и Шеннон, которые мрачно отказались есть и сидели рядышком на своих стульчиках, безмолвные и застывшие как статуи. Прежде чем усесться за стол, Джо схватила меня за руку и похлопала по плечу.
– Ты как картинка, па. Собрался куда-то?
– Да вот думаю сходить в библиотеку.
– Кстати, Джимми, не забудь принести мне какой-нибудь романчик, ладно? Что-нибудь поинтереснее, ну, сам знаешь.
– Ладно, – говорю.
Роберта бросает взгляд на Джо, и ноздри у нее начинают подрагивать.
– Ты чего ржешь? Что я такого смешного сказала?
– Что ты, мама, с чего ты взяла? – отвечает Джо с невинным видом. – Можно мне с папой в библиотеку?
– Нет, нельзя. Зачем тебе туда?
– Мне там одна книжка нужна. О елизаветинских модах. Я не вру, мама. Мне действительно нужно.
– Папа принесет тебе.
– Но я названия не помню. Не знаю, как ему объяснить. Мне бы надо пойти и поискать самой.
Роберта сидит с набитым ртом, Джо с беспокойством ждет ответа.
– Так можно, ма?
– Ты катехизис выучила?
– Конечно!
– Джо?
– Но я же сказала, что выучила.
– Да ладно, Роберта, пусть идет, – вмешиваюсь я. – Что тут такого?
– Она пойдет, как только ответит мне катехизис.
Джо вспыхивает:
– Прямо сейчас, мама? Я не хочу есть. Можешь послушать...
– Я послушаю, когда я решу, и ни минутой раньше. Ты здесь не хозяйка.
– Да пусть идет, дорогая, – снова вмешиваюсь я. – Перескажет катехизис, когда вернется.
– Брось ты, Роберта, – вступает Фрэнки. – Они уйдут, а мы с тобой прогуляемся и выпьем колу.
Роберта ничего не отвечает.
– Извини, Джо, – говорю я, – но мне надо идти, как только я доем. Сходишь как-нибудь в другой раз.
– Мне надо сегодня, – говорит Джо. – Ты должен сказать маме, что мне надо.
Конечно должен. Она права. Но... Роберта кладет вилку.
– Джо Диллон. Еще одно слово, и ты у меня мигом полетишь в постель.
Джо вскакивает и хочет выбраться из-за стола.
– Извинись, – вспыхивает Роберта.
– Ты не велела мне говорить.
– Джо! Ты что, нарочно пытаешься вывести меня из себя?
– Нет, мама. Извини.
Она бросает на меня загадочный взгляд, который я не могу объяснить, но который, как я теперь понимаю, означает извинение за то, что произойдет дальше. Затем она уходит в спальню. Когда она возвращается, на ней домашний халатик, а что она сделала со своими волосами и физиономией! Вот так так! Она вся в румянах, губы покрашены, на голове бигуди; но этого мало! Главное, как она выступала, это выражение лица! Она на добрых десять лет старше, хоть и того же росточка. Это вылитая Роберта. Эдакой павой она подходит к дивану, берет подушки и кидает их на пол.
– Это что еще за фокусы? – вытаращила на нее глаза Роберта.
– Хочу полежать, – заявляет Джо, как ни в чем не бывало глядя на нее. – Разве лежать на полу запрещено, а, мам? Тебе же нравится лежать на полу, а, мам?
– Вот что, милая, – говорит Роберта. – Немедленно положи все на место, сейчас же.
Джо ложится на подушки спиной, задрав колени, халатик распахивается, и всем видно, что под ним ничего нет.
– Джо, – говорит Роберта, но не столь резко. – Не кажется тебе, что... надо бы надеть трусики?
– У-у-у, – мычит Джо, закрыв глаза и раскачиваясь всем телом. – У-у-у... а-а-а... о-о-о... м-м-м.
– Джо, – вмешиваюсь я.
А Роберта:
– Джо, немедленно встань!
Джо не встает. Она прекрасно понимает, что за этот акт возмездия придется дорого заплатить, и ей хочется хотя бы насладиться им сполна. Физиономия Роберты становится пунцовой, ее всю колотит, так что стул ходуном ходит. Мама делает вид, что смотрит в тарелку. Фрэнки прячется за страницу газеты и еле сдерживается от хохота.
А Джо – Джо-Роберта – продолжает. Как зачарованный, слабея от стыда, я слежу за заключительной частью спектакля; думая о тайном подглядывании и размышлениях о виденном, лежащих в основе сюжета; об ужасе выращивания детей в нищете и ненависти; о той отвратительной насмешке, в которую превратилось для Джо то, что должно было бы стать прекрасным и сладостным.
Она вся изогнулась спиной на подушках, попа вверх, пятки прижаты к бедрам. И тут Роберта взрывается. Она хватает Джо за волосы, тащит и с силой швыряет об стенку. Извергая проклятия, она бьет, колотит и шлепает, шлепает ее.
– Ах ты... вонючая сучка! Я тебя убью, стерва, мерзавка. Чтоб ты сдохла! УБЬЮ! Слышишь? УБЬЮ! УБЬЮ! УБЬЮ!
И я понимаю, что она и в самом деле убьет ее. А Джо хохочет так неистово, что не в силах вывернуться и убежать. Я хватаю Роберту за руки, но она с такой яростью вцепилась в волосы Джо, что я просто не знаю, что делать, потому что она в совершенном неистовстве и, я боюсь, выдерет бедной Джо волосы вместе со скальпом. В довершение всех бед встревает мама и говорит, что Джо заслужила взбучки.
– Пусть Роберта всыплет ей по первое число, Джимми. Это ж надо такое! Чтоб ребенок вытворял подобное. Неслыханное дело...
Тут я окончательно теряю голову и начинаю вопить, что неужели она, черт бы всех побрал, хочет, чтоб ребенка убили, и что если она ничем не может помочь, то хоть помолчала бы. От этого подскакивает Фрэнки:
– Не смей так разговаривать с мамой, Джимми! Еще не хватало, чтоб она выслушивала подобное от тебя или кого-либо!
– Ну так ты выслушай! – Я уже не в силах остановиться. – А если не нравится...
Тем временем Джо умудряется вырваться. Она, по всей видимости, проскакивает у Роберты между ногами, потому что та падает и – шмяк! – головой о камин. Сбить ее с ног ничего не стоит, если довести до белого каления. Джо забегает за меня, и мне приходится вертеться, чтобы прикрыть ее от Роберты, готовой разорвать девчонку. Роберта решила, что я прикрываю ее, что на самом деле так и есть, и она начинает колотить меня и пинать по голеням. И все вопят благим матом – и мама, и я, и Фрэнки. Кажется, такого грандиозного скандала у нас еще не было.
И тут вдруг вступает Шеннон. Да, Шеннон. Она уже не безмолвна. Какое там. Я и очухаться не успел, как получил шестнадцать приличных ударов в пах. Думаю, остальное досталось Джо – крепкие шлепки по заду, хотя сказать наверное не берусь: они с Робертой, которой наступили на мозоль, завопили одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29