– Неприятностей? – прямо-таки изумился он. А потом рассмеялся. – Говоря по правде, мы не сразу сообразили, как вести себя с ней, и малость натерпелись. Она заявилась как-то, и потребовала жвачку, и такое нам задала, что... в общем, нам ничего не оставалось, как уступить ей. А на следующий день все та же история. Легче было дать ей колу или конфету, чем пытаться спорить с ней. Получив свое, она не уходила, хотя вела себя спокойно. Идет к полке с журналами и начинает там ковыряться. Мы решили, что она ищет комиксы. А потом Рей заметил...
– Не Рей, а я, – вмешивается разносчица.
– Верно, Алиса... Так вот Алиса заметила, что Шеннон раскладывает журналы. То есть она все кругом оглядела и решила, что это первое место, где надо навести порядок.
Клянусь святым Георгием, она взялась за работу. И вы бы посмотрели, какая это была первоклассная работа. Я... Она умеет читать?
– Не знаю.
– Мне так сдается, что умеет. Иначе как ей удается запомнить обложки так, как она это делает. У меня, мистер Диллон, здесь до ста пятидесяти наименований журналов и газет, и Шеннон все их помнит. Она ни разу ничего не перепутала. Она приходит сюда утром, открывает два или три десятка пакетов и раскладывает все по стеллажам – каждое издание на свое место. – Он рассмеялся и хлопнул себя по коленям. – Шеннон – чистое золото. Эти недотепы школяры, что обычно приходят сюда выпить колу, а потом полдня мусолят журналы, больше себе этого не позволяют. Шеннон просто их со света сжила. Она дает им пять минут и...
– Я хочу пива, – говорит Шеннон.
– Может, детка, – говорю, – лучше мороженого...
– Пива!
Что греха таить, пиво она иногда выпивает. Дома-то у нас оно всегда водится, и попробуй не дай ей, но здесь, на людях...
Аптекарь пощупал ей пульс и положил ладонь на сердечко. Брови у него полезли вверх.
– Если вы не против, немного пива ей не повредит. Ей надо заснуть.
Приносят они новую бутылку; мое бы Шеннон не стала пить. Лежит она у меня на руках в обнимку с бутылкой, потягивает пиво, облизывая с губ пену.
– Да, сэр, Шеннон – это чистое золото. О такой дочке я бы только мечтал, – говорит аптекарь.
А я ни слова не говорю и все думаю про себя. Ну почему она в самом деле не твоя дочка? Лучше б ты, чем я. Или отчего бы нам не быть такими обеспеченными, как ты, и тогда бы мы с нетерпением ждали ее появления, как и ты. И вот лежит она у меня на руках, вся обессиленная, но пуще смерти боится заснуть, потому что вся пропитана духом окружающей ее ненависти, а я от одной мысли о том, что мы не могли себе позволить хотеть, чтоб она появилась на свет Божий, чувствую себя преступником. Но я не преступник. И Роберта не преступница. Мы с нетерпением ждали и хотели Джо, хотели Шеннон и хотели Мака. Мы хотели, чтоб у нас их было шестеро, и еще большой белый дом с большой лужайкой, и много спален, и кладовая, набитая запасами провизии. Мы хотели их, но хотели и этого. Не для себя, а для них. Мы этого хотели, потому что понимали, что за жизнь ожидает их без всего этого. Я испытал это на своей шкуре, и Роберта испытала на своей. Мы знали, что иначе все будет, чем с нами.
Да, черт побери, она нам была нужна. Была нужна! Она нам нужна сейчас. Надо быть безумцем, чтобы сказать, что она нам была не нужна. Но мы начинаем выбиваться из сил: слишком непомерно бремя и слишком многое еще надо сделать.
Почему? Я спрашиваю, почему все так? Не для Роберты, не для меня, но для нас всех. Почему, Карл? И что ты с этим поделаешь? Не двадцать лет спустя, когда Шеннон и все другие Шеннон вырастут, и чума охватит всю землю, и брат поднимет руку на брата.
Не тогда, когда уже поздно, а сейчас!
А Ты, Боже? Что можешь предложить Ты? Услаждающую слух музыку? Пирог на небесах? Да. А на земле?..
Сейчас и на земле?
– Да, сэр, – говорит аптекарь. – Не девочка, а чистое золото. Вы можете ею гордиться.
– Я и так горжусь, – отвечаю. – Я и представить себе до сегодняшнего дня не мог, что так горжусь ею и так люблю ее.
Бутылка выпала из ручонок Шеннон и разбилась об пол. Головка откинулась на мои руки, и по всему ее хиленькому тельцу пробежала дрожь. Она уснула. И как бы я ни пытался, мне не описать красоты ее улыбки.
Глава 12
Это было в прошлую субботу, а Шеннон проболела всю неделю. Мы дважды приглашали врача – и я ума не приложу, как мы собираемся с ним расплачиваться, – но все, что он мог нам сказать, – это что у Шеннон перенапряг и истощение, что ей нужен покой и что мы должны давать ей витамины. И это все, что мы в силах сделать. Покой у нас был, что правда, то правда, – у всех у нас. Целую неделю никаких скандалов. Правда, от этого особой помощи, похоже, нет. Шеннон только становится все более вялой. Она часами сидит уставившись в одну точку, словно к чему-то прислушиваясь. Время от времени встает и бродит по дому, что-то высматривая, а что, не знаю. Чего только мы ей не предлагали; мы пытались понять, в чем дело, но все напрасно. Если мы слишком много разговариваем с ней, она начинает плакать, и в этом плаче есть что-то ужасное. Джо совершенно не сочувствует Шеннон; ей, по-видимому, кажется, что Шеннон валяет дурака, и она относится ко всему саркастически. Только Мак, судя по всему, знает, что происходит. Он становится такой же молчаливый и отсутствующий, как и она, и не оставляет ее ни на минуту. Сидит она, сидит и он, чуть не прижавшись к ней. Она начинает высматривать что-то, и он высматривает вместе с ней. Мороз по коже подирает, когда видишь этих двух клопов, бродящих, взявшись за руки, из комнаты в комнату с отсутствующим взглядом. Роберта говорит, что, если это не прекратится в ближайшее время, она не выдержит. Но, мне кажется, она так напугана, что пока будет держаться. Мы изо всех сил стараемся сохранять спокойствие. Я уже это говорил, но ничего больше мы придумать не можем, и это наше единственное утешение – думать, что мы хоть что-то делаем и не сидим сложа руки. Только Шеннон не становится лучше, это постепенно затягивает и Мака. Мне уже не до печатной машинки. Я почти не выпиваю. Мы даже не зажигаем свет после девяти.
И вот...
* * *
Вчера пришло письмо от Мардж. Я покажу вам письмо. В нем о папе, да и о Мардж.
"Дорогие мама, Фрэнки, Джимми, Роберта и детишки!
Решила написать вам хоть пару строк, чтоб не подумали, будто я умерла. Скажи Роберте, что, как только соберусь с силами, напишу ей длинное письмо. (Она все так же достает Джимми, мама? Мне кажется, им нужно отдохнуть. На днях я читала о такой паре: они на время разъехались отдохнуть друг от друга, а когда вернулись, были счастливы, как никогда. Попробую найти этот журнал и вышлю вам. Как ты думаешь? А может, и не стоит.)
Тут заходила миссис Пинни. Ты помнишь ее. Она всегда носит такие высоченные зеленые шляпки, отчего выглядит как один из разбойников Робин Гуда. Она все сидит и сидит. Уолтер вернулся домой злой как черт, будто я виновата, что она свалилась мне на голову и я не могла из-за нее приготовить ужин. Если на то пошло, он вернулся очень рано. Я сама ужасно расстроилась. Ума не приложу, с чего он иногда такой бешеный. Ты же знаешь, он сейчас главный управляющий всех здешних магазинов, ему здорово повысили зарплату, казалось, радуйся, да и только. А он знай рычит, как медведь в берлоге. Сколько раз я ему говорила прекратить занудство, не то я уйду к чертовой матери. Никогда не сводит меня на танцы или куда-нибудь еще, все об этом говорят.
А вчера приволок домой парня из одного магазина, его зовут Джонни, высокий такой, темноволосый и отличный танцор. Я пыталась уговорить Уолтера потанцевать со мной, а он говорит, что чертовски устал, так что со мной танцевал Джонни. Уолтер посидел, а потом говорит, что хочет спать и что вполне нормально, если мы с Джонни пойдем куда-нибудь и потанцуем. Джонни всячески отнекивался, но Уолтер настаивал, и в конце концов мы пошли. Он так здорово танцует. Он сказал, что зайдет как-нибудь вечером, я попрошу Уолтера, чтоб он позвал его. Бедняга, натерпелся с папой вчера вечером и совсем взбесился. Но я сказала, что ему только на пользу пойдет, если он хоть раз в жизни позаботится о ком-нибудь, кроме себя. Я ведь и так целый день занимаюсь папой, может он несколько часов вечером посидеть с ним.
Я ведь вам писала, что я поехала и забрала папу, правда? Так оно и было. Как только я получила ваше последнее письмо, я взяла машину – свою машину, я хочу сказать; у Уолтера новый «понтиак»-купе, он на нем ездит, – прямиком туда и забрала его. Мама, я не думаю, что с папой что-то уж такое. Я купила ему новую одежду, привела в божеский вид, и сейчас он выглядит как раньше.
Правда, мама, с папой никаких беспокойств, и мы рады, что он у нас. Только лучше б ты все же написала ему большое письмо кое о чем. Лично я не хотела бы оскорблять его чувств, поэтому лучше тебе. Было бы хорошо, если б ты сказала ему, что надо посещать церковь и читать Библию, потому что там он совсем разболтался и привык вечно ругаться. Мне-то от этого ни горячо ни холодно, но Уолтер всегда приводит к обеду кого-нибудь, и, я чувствую, ему ужасно не нравится, что папа беспрерывно матерится. Я говорила ему, что раньше папа так не ругался, что этого всего он набрался в том месте, но разве ему чего-нибудь объяснишь.
Мама, я бы еще хотела, чтоб ты сказала папе, что надо пользоваться ванной. Я ничего с ним поделать не могу. Видать, он так привык к вольным просторам, когда бурил эти нефтяные скважины, что ему наплевать, что вокруг люди. К тому же мне кажется, что он плохо видит. Он отходит на пару шагов от крыльца и делает свое дело, а если ему нужно по-большому, он идет в кусты на переднем дворике. Я тут как-то вышла на двор и машу ему рукой, чтоб он увидел, что я рядом, а ему хоть бы хны. Может, все оттого, что папа страшно рассеянный.
Да, мама, будешь писать, не говори ему, что я тебе о чем-то писала, и не пиши ему ничего такого, что ранило бы его чувства. Он такой чувствительный. Просто скажи ему, что все хорошо и чтоб он пользовался туалетом. У нас один внизу рядом с телефоном и еще один наверху около спальни, что выходит на юг. Не сомневаюсь, что, если ты сможешь объяснить папе, что надо ими пользоваться, он поймет. Я бы и сама с ним поговорила, но я совсем отвыкла общаться с папой и не знаю, с чего начать.
Посылаю вам посылку со всякой всячиной. Не Бог весть что, но надеюсь, вам пригодится. На днях в магазине номер 1 получили из Канады всякие ветчины, а тебе, мамочка, надо есть больше мяса, вот я и взяла одну. Я положила еще сигареты и сласти и еще кое-чего: коробка оказалась слишком большой, но все равно ее надо было заполнить.
Да, только что позвонил Уолтер и сказал, что не придет домой, так что мне не обязательно уходить. Не знаю, с какой стати он так поступает. Я, пожалуй, приглашу Джонни сюда к нам, и папа сможет посмотреть на нас, потому что он, как и все, любит музыку и танцы.
Ответь поскорей, мама. И вы, Джимми и Фрэнки, тоже. Роберту не прошу, потому что не ответила еще на ее письмо. Но напишу, как только смогу. Надо бы, но у меня как-то сейчас все из рук валится. С любовью
Мардж.
P.S. Не пиши папе. Он, по-видимому, больше не может читать".
Прочел я письмо и говорю:
– Мама, эта девица что, совсем спятила?
– А что такое? – ощетинилась мать. – Мне кажется, с ней все в порядке. Она заботится об отце. Она всегда была доброй с нами. Между прочим, она, насколько я помню, единственный член семьи, который помнит о моем дне рождения, если на то пошло.
– И я помню, мама, – говорит Роберта. – Только так всегда получалось, что это совпадало с каким-нибудь неоплаченным счетом или квартплатой.
– Но послушай, ма, – говорю я. – Ты же понимаешь, что Уолтер этого не вынесет. Последний раз, что я видел его, он был на пределе, а папы еще тогда не было.
– Надеюсь, Мардж с ним справится, – говорит мама.
Когда с работы пришла Фрэнки, она встала на мою сторону:
– Джимми прав, мама. Лучше тебе написать Мардж и сказать, чтоб она отправила папу обратно.
– Но они не хотят отправлять его обратно.
– А куда им деваться? Пусть подержат его, пока мы все не подготовим.
– Что подготовим? О чем речь?
– Ну... пока Джимми не продаст рассказ.
– Когда еще это будет? Он не написал ни строчки за неделю.
– Час от часу не легче! – возопил я. – Вечно вы с больной головы на здоровую. Вы же сами знаете, почему я не писал. Что вы хотите? Чтоб я сидел в сточной канаве и тюкал?
– Не ори! – кричит Роберта.
– Так что вы от меня хотите? – повторил я.
– Ничего, – отвечает мама. – Абсолютно ничегошеньки. Только не мешай хотя бы тем, кто пытается что-то сделать.
Она встает и, тяжело ступая, удаляется, а Фрэнки говорит, чтоб я не обращал на нее внимания – она просто расстроена. У меня душа переворачивается. Насколько я помню, Мардж в жизни копейки не дала в семью. Но вот благодаря этой своей способности помнить день рождения мамы да еще привычке будить тебя посреди ночи, чтобы спросить, хорошо ли ты спишь, она в глазах мамы пуп земли.
Нет, я не ревную к Мардж, хотя ей всегда перепадало все лучшее. Уже после того, как папа стал при деньгах и не знал, что с ними делать, я разносил газеты, вкалывал на «Вестерн юнион» и подносил мячи на площадке для гольфа, потому что папа считал, что работа – любая самая что ни на есть вшивенькая работенка – «формирует у мальчика характер».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29