- А теперь, когда вы приехали, я и вовсе абсолютно спокоен.
Во время моего первого визита о маленькой Эльзе речи больше не было. Барон перевел разговор на моего отца.
Когда я вызываю в памяти образ отца, то почти всегда вижу его погруженным в работу. Ясное представление о смысле и значении этой работы я получил уже в те годы, когда только-только начал задумываться над окружающим меня миром. Прежде у меня не возникало ни малейшего сомнения в том, что густо исписанные замысловатым почерком листки бумаги, лежавшие на его письменном столе, содержали волшебные формулы и молитвы, оберегавшие дом от воров. Я преклонялся перед отцом, и его работа вызывала во мне одновременно и робость, и любопытство. Впоследствии я узнал от нашей экономки, что мой отец пишет "исторические труды", что я не должен ему мешать и что эти "труды" не имеют ничего общего с историями о морских и сухопутных приключениях, которые мне приходилось видеть в библиотеках, в руках школьных товарищей или вперемешку с рождественскими подарками на своем столе. С той поры я на долгое время утратил интерес к работам отца.
У меня в памяти живо сохранились воспоминания, относящиеся к последним годам его жизни. Я вижу, как он расхаживает взад и вперед по комнате, низко опустив голову и над чем-то задумавшись, или как он просматривает счета нашей старой экономки. У него было неизменно бледное и несколько утомленное лицо; иногда он тяжело вздыхал, и по морщинам на его лбу я мог прочесть все те заботы, о которых он так часто говорил. А может быть, то были горести и разочарования его нелегкой жизни. Отец встает у меня в памяти как чрезвычайно одинокий, живущий исключительно мною и своей работой человек.
Но образ, который набросал барон, ни в коей степени не совпадал с моими воспоминаниями. Перед моими глазами воскресал юношеский облик человека, которого я знал только в годы упадка. В памяти барона фон Малхина мой отец сохранился человеком, полным страсти к жизни, одерживающим победы над женщинами и чарующим друзей, как неугомонный любитель охоты и хороших вин, как светский человек, появляющийся время от времени в родовых замках аристократии, как долгожданный и радостно приветствуемый гость и, наконец, как человек, щедро расточающий самого себя и рассыпающий за бутылкой вина и сигарой драгоценные, обогащающие восторженных слушателей идеи.
- Это поразительно,- произнес я тихо и задумчиво.
- Да, это был поразительно одаренный человек,-сказал барон.- Воистину крупная личность. Я часто думаю о нем. Чего бы я не отдал за возможность еще раз побеседовать с ним и отблагодарить его!
- Отблагодарить его? - с удивлением спросил я.- За что?
Из-за клубов сигарного дыма до меня донесся совершенно неожиданный ответ.
- Я обязан ему чрезвычайно многим - гораздо большим, чем он сам предполагал. Он слишком рано умер. Из мимоходом брошенной им мысли выросла работа, заполнившая всю мою жизнь.
- Так значит, вы занимаетесь научными исследованиями в области средневековой истории Германии? - спросил я.
Барон скользнул по мне настороженным взглядом. Его узкое и угловатое лицо вдруг утратило свое любезное выражение и стало жестким, исполненным страсти и фанатизма.
- Мои исторические исследования закончены,- сказал он.- В настоящее время я работаю в области естествознания.
Он посмотрел на меня испытующим взором. Может быть, он искал в моем лице знакомые ему черты. Я молчал и рассматривал висевшее на стенах средневековое оружие.
- Вы, кажется, заинтересовались моей маленькой коллекцией,- сказал он, и его лицо снова приняло прежнее любезное и безликое выражение.- Этот двуручный меч особенно бросается в глаза, не правда ли?
Я кивнул головой.
- Это, должно быть, сарацинская работа конца двенадцатого века?
- Да. У меня есть еще и кольчуга того же мастера. Название этого меча выгравировано на его клинке - "Аль розуб", что означает "глубоко вонзающийся". Это оружие участвовало в боях второго крестового похода, последний его владелец был убит под Беневентом одновременно со своим господином, царским сыном Манфредом.
Он показал на короткую изогнутую саблю, висевшую под сарацинским мечом.
- А это оружие вам знакомо?
- Этот род оружия,- ответил я,- именовался во Франции "braquemart", а в Германии "malchus". Охотничьи ножи, которыми были вооружены римские гладиаторы, имеют большое сходство с этими мальхусами.
- Превосходно! - воскликнул барон.- Вы, как я вижу, знаток. Вы должны приходить ко мне почаще, доктор, так часто, как вам это позволит ваша работа. Нет, право, доктор, вы мне должны обещать это. Вечера теперь стоят длинные, а большого общества вы здесь, в деревне, не найдете.
Он встал и принес бутылку виски и рюмки. Шагая взад и вперед по комнате, он начал перечислять мне тех лиц, с которыми я мог бы, по его мнению, здесь общаться.
- Во-первых, мой старый милый друг пастор. Он меня в свое время конфирмовал. Вы будете изумлены тем количеством знаний, которым обладает этот простой деревенский священник. К тому же олицетворенная доброта и необычайно приятный, достойный всяческой симпатии человек. Только, знаете ли... Не истолкуйте моих слов в дурном смысле, доктор, но несколько последних лет слегка утомили его. Беседа с ним не представляет уже прежней прелести. Еще рюмочку виски, доктор? Не полагается стоять на одной ноге. Он относится ко всему происходящему на свете со снисходительностью, которая многими совершенно неправильно истолковывается. Но это не простодушие и не излишняя наивность, а, скорее, результат внутренней примиренности. Годы очень и очень сказываются на моем старом друге.
Он бросил окурок сигары в пепельницу и продолжал:
- Моего управляющего, князя Праксатина, вы уже знаете, не так ли? Вы можете научиться у него любой карточной игре и специфически русскому мировоззрению. Он, к слову сказать, последний представитель рода Рюриков. Если бы миром правила справедливость, он восседал бы теперь на царском троне.
- Или был бы расстрелян большевиками в каком-нибудь из уральских рудников,- заметил я.
Барон фон Малхин остановился передо мной и посмотрел мне в лицо с вызывающим видом.
- Вы так думаете? Я позволю себе придерживаться другой точки зрения. Не забывайте, что Голштин-Готторпские* являлись чужими в этой стране и остались таковыми даже тогда, когда начали именовать себя Романовыми. Если бы русский народ управлялся своими законными повелителями, его развитие пошло бы по совершенно иному пути.
Он возобновил свою прогулку по комнате.
- С моей ассистенткой вы познакомитесь только через восемь дней. Вчера я отправил ее в своем личном автомобиле в Берлин. Нам необходим хорошо функционирующий стерилизатор высокого давления.
- Для сельскохозяйственных надобностей? - осведомился я.
Этот вопрос я задал из чистой любезности, так как меня, в сущности, абсолютно не интересовало, для каких целей барону Малхину понадобился стерилизатор высокого давления.
- Нет,- ответил барон.- Не для сельскохозяйственных. В последнее время я занят совершенно определенной проблемой из области естествознания. Я, кажется, уже упоминал об этом. Так вот, молодая дама, что помогает мне в этой работе, является по специальности бактериологом и, кроме всего прочего, доктором химических наук.
До сих пор я слушал барона, не проявляя особого интереса к его словам; мне было безразлично, занимается ли он разработкой проблем из области естествознания или какими-нибудь другими вопросами. Но его последние слова как-то передернули всю мою сущность. Во мне забрезжило некое неявное предчувствие связи между давними и нынешними событиями, ожидание счастья, сопряженное с боязнью разочарования. Я не смел верить в невозможное: бактериолог... доктор химии... Бибиш... барон вчера отправил свою ассистентку в Берлин... как раз вчера, на привокзальной площади Оснабрюка я увидел Бибиш... и через восемь дней она вернется сюда! Но нет, этого просто не может быть! Чтобы она жила здесь, в непосредственной близости от меня! Чтобы я мог каждый день встречаться с ней!.. Таких чудес не бывает. Это всего лишь сон - мимолетный, готовый в каждую секунду прерваться сон... Он отправил ее в Берлин в своем автомобиле... Может быть, это и есть тот самый зеленый "кадиллак"?.. Я должен спросить его, я должен немедленно задать ему этот вопрос.
Но барон уже вернулся к прежней теме разговора.
- Кроме того, здесь еще имеется школьный учитель. О нем бы мне не хотелось говорить, тем более что я не желаю предвосхищать ваше мнение... Может быть, вы с ним уже познакомились? Да? Ну, в таком случае вы уже сами все знаете. Он считает себя свободомыслящим. Ах ты Господи! Причем здесь свободомыслие? У него самый злой язык в здешней местности, вот и все. Он не оставляет живого местечка ни в одном человеке, везде и повсюду ему мерещатся интриги. Но, следует отдать ему должное, он видит людей насквозь. Ему просто так не вотрешь очки. Меня он почему-то считает своим заклятым врагом - увы, я не в силах изменить это его мнение! Но при всем этом он, в сущности, совершенно безобидный человек. Его здесь хорошо знают и не обращают внимания на его речи.
Тем временем я успел успокоиться и все обдумать. Бибиш никоим образом не могла жить в этой деревне. Она была чересчур избалована и чересчур привыкла к поклонению. Ей были необходимы роскошь и комфорт большого города, она не могла обойтись без этого. Что за нелепая мысль искать Бибиш здесь, среди зачумленных крестьянских домишек и картофельных полей, на деревенской дороге, усеянной грязными лужами! Я вновь отказался от мысли найти Бибиш.
Но что-то все же побуждало меня задать барону вопрос об автомобиле, о том самом автомобиле, в котором его ассистентка поехала в Берлин. Я сделал это окольным путем.
- Меня скорее всего будут вызывать и в соседние деревни, не правда ли? - спросил я.- Можно ли здесь раздобыть какое-нибудь транспортное средство на крайний случай?
Барон залпом осушил рюмку виски. Его сигара лежала в пепельнице и неимоверно дымила.
- Кажется, я говорил вам, что у меня есть личный автомобиль,- сказал он.- Правда, я почти никогда им не пользуюсь. Я принадлежу к той вымирающей породе людей, которые никуда не торопятся и предпочитают сидеть в седле, а не за рулем. Я не слишком-то большой поклонник этой влюбленной в машину эпохи. На здешних полях - кстати, почва у нас довольно плодородная! -и в моем имении вы не увидите ни тракторов, ни сеялок, а только лошадей, батраков да самые обыкновенные плуги. А поздним летом вы сможете услышать в амбарах старинную ритмичную мелодию молотильных цепов. Так было во времена моих дедов, так оно и останется до тех пор, пока я жив.
Он взял с пепельницы свою сигару и задумчиво стряхнул с нее пепел. Он, казалось, совершенно забыл о заданном мною вопросе.
- Моя покойная сестра,- продолжал он,- провела электрическое освещение во все комнаты этого дома. Я же, знаете ли, охотнее всего работаю при свете масляной лампы. Вы изумлены, доктор? Вы улыбаетесь? Величайшие произведения человеческого духа написаны при свете масляной лампы. Вспомните "Энеиду" Вергилия! Вспомните гётевского Фауста! Она светила тому неведомому мастеру, который на грубом деревенском столе чертил план Ахенского собора. Христос знал ее кроткий и приветливый свет. Мудрые евангельские девы держали масляные светильники в руках, когда шли навстречу Искупителю. Да, но о чем же мы говорили? Ага! Вы можете брать мой автомобиль, когда вам это понадобится. Кстати, вы умеете водить машину? У меня восьмицилиндровый "кадиллак" зеленого цвета... Что с вами, доктор? Вам дурно? Может быть, рюмочку коньяку? Стакан воды? Голубчик, как вы ужасно выглядите! Что, вам уже лучше? Ну, слава Богу! Вы побледнели как мертвец.
* Голштин-Готторпская линия восходит к герцогу Адольфу (ум. в 1586 г.), брату датского короля Христиана III (ум. в 1559 г.). К линии этой принадлежал Карл-Петр-Ульрих, который, будучи племянником императрицы Елизаветы, был объявлен в 1742 году наследником российского престола и в 1761 году стал императором Петром III.
Глава VIII
Мое необычайно напряженное состояние сменилось внезапно нахлынувшими на меня чувством счастья и возбуждением. Последнее было так сильно, что, несмотря на все мое желание не обнаруживать его, я не смог его подавить. Под влиянием всех этих переживаний я испытал некое подобие раздвоения: я слышал голос барона и различал каждое его слово, но вместе с тем мне казалось, что я нахожусь вовсе не здесь, а в больничной палате. Это ощущение было чрезвычайно отчетливым: я чувствовал на лбу и на затылке что-то влажное и теплое. Я пытался дотронуться до лба рукой, но был не в состоянии пошевелить и пальцем. Я слышал тихие шаги больничной сиделки. По-видимому, именно тогда я впервые пережил то галлюцинаторное состояние, которым суждено было закончиться моему приключению. Впоследствии подобные предчувствия овладевали мною еще несколько раз, но это почти всегда происходило в тех случаях, когда я бывал очень утомлен - по большей части ночью, перед тем, как засыпал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Во время моего первого визита о маленькой Эльзе речи больше не было. Барон перевел разговор на моего отца.
Когда я вызываю в памяти образ отца, то почти всегда вижу его погруженным в работу. Ясное представление о смысле и значении этой работы я получил уже в те годы, когда только-только начал задумываться над окружающим меня миром. Прежде у меня не возникало ни малейшего сомнения в том, что густо исписанные замысловатым почерком листки бумаги, лежавшие на его письменном столе, содержали волшебные формулы и молитвы, оберегавшие дом от воров. Я преклонялся перед отцом, и его работа вызывала во мне одновременно и робость, и любопытство. Впоследствии я узнал от нашей экономки, что мой отец пишет "исторические труды", что я не должен ему мешать и что эти "труды" не имеют ничего общего с историями о морских и сухопутных приключениях, которые мне приходилось видеть в библиотеках, в руках школьных товарищей или вперемешку с рождественскими подарками на своем столе. С той поры я на долгое время утратил интерес к работам отца.
У меня в памяти живо сохранились воспоминания, относящиеся к последним годам его жизни. Я вижу, как он расхаживает взад и вперед по комнате, низко опустив голову и над чем-то задумавшись, или как он просматривает счета нашей старой экономки. У него было неизменно бледное и несколько утомленное лицо; иногда он тяжело вздыхал, и по морщинам на его лбу я мог прочесть все те заботы, о которых он так часто говорил. А может быть, то были горести и разочарования его нелегкой жизни. Отец встает у меня в памяти как чрезвычайно одинокий, живущий исключительно мною и своей работой человек.
Но образ, который набросал барон, ни в коей степени не совпадал с моими воспоминаниями. Перед моими глазами воскресал юношеский облик человека, которого я знал только в годы упадка. В памяти барона фон Малхина мой отец сохранился человеком, полным страсти к жизни, одерживающим победы над женщинами и чарующим друзей, как неугомонный любитель охоты и хороших вин, как светский человек, появляющийся время от времени в родовых замках аристократии, как долгожданный и радостно приветствуемый гость и, наконец, как человек, щедро расточающий самого себя и рассыпающий за бутылкой вина и сигарой драгоценные, обогащающие восторженных слушателей идеи.
- Это поразительно,- произнес я тихо и задумчиво.
- Да, это был поразительно одаренный человек,-сказал барон.- Воистину крупная личность. Я часто думаю о нем. Чего бы я не отдал за возможность еще раз побеседовать с ним и отблагодарить его!
- Отблагодарить его? - с удивлением спросил я.- За что?
Из-за клубов сигарного дыма до меня донесся совершенно неожиданный ответ.
- Я обязан ему чрезвычайно многим - гораздо большим, чем он сам предполагал. Он слишком рано умер. Из мимоходом брошенной им мысли выросла работа, заполнившая всю мою жизнь.
- Так значит, вы занимаетесь научными исследованиями в области средневековой истории Германии? - спросил я.
Барон скользнул по мне настороженным взглядом. Его узкое и угловатое лицо вдруг утратило свое любезное выражение и стало жестким, исполненным страсти и фанатизма.
- Мои исторические исследования закончены,- сказал он.- В настоящее время я работаю в области естествознания.
Он посмотрел на меня испытующим взором. Может быть, он искал в моем лице знакомые ему черты. Я молчал и рассматривал висевшее на стенах средневековое оружие.
- Вы, кажется, заинтересовались моей маленькой коллекцией,- сказал он, и его лицо снова приняло прежнее любезное и безликое выражение.- Этот двуручный меч особенно бросается в глаза, не правда ли?
Я кивнул головой.
- Это, должно быть, сарацинская работа конца двенадцатого века?
- Да. У меня есть еще и кольчуга того же мастера. Название этого меча выгравировано на его клинке - "Аль розуб", что означает "глубоко вонзающийся". Это оружие участвовало в боях второго крестового похода, последний его владелец был убит под Беневентом одновременно со своим господином, царским сыном Манфредом.
Он показал на короткую изогнутую саблю, висевшую под сарацинским мечом.
- А это оружие вам знакомо?
- Этот род оружия,- ответил я,- именовался во Франции "braquemart", а в Германии "malchus". Охотничьи ножи, которыми были вооружены римские гладиаторы, имеют большое сходство с этими мальхусами.
- Превосходно! - воскликнул барон.- Вы, как я вижу, знаток. Вы должны приходить ко мне почаще, доктор, так часто, как вам это позволит ваша работа. Нет, право, доктор, вы мне должны обещать это. Вечера теперь стоят длинные, а большого общества вы здесь, в деревне, не найдете.
Он встал и принес бутылку виски и рюмки. Шагая взад и вперед по комнате, он начал перечислять мне тех лиц, с которыми я мог бы, по его мнению, здесь общаться.
- Во-первых, мой старый милый друг пастор. Он меня в свое время конфирмовал. Вы будете изумлены тем количеством знаний, которым обладает этот простой деревенский священник. К тому же олицетворенная доброта и необычайно приятный, достойный всяческой симпатии человек. Только, знаете ли... Не истолкуйте моих слов в дурном смысле, доктор, но несколько последних лет слегка утомили его. Беседа с ним не представляет уже прежней прелести. Еще рюмочку виски, доктор? Не полагается стоять на одной ноге. Он относится ко всему происходящему на свете со снисходительностью, которая многими совершенно неправильно истолковывается. Но это не простодушие и не излишняя наивность, а, скорее, результат внутренней примиренности. Годы очень и очень сказываются на моем старом друге.
Он бросил окурок сигары в пепельницу и продолжал:
- Моего управляющего, князя Праксатина, вы уже знаете, не так ли? Вы можете научиться у него любой карточной игре и специфически русскому мировоззрению. Он, к слову сказать, последний представитель рода Рюриков. Если бы миром правила справедливость, он восседал бы теперь на царском троне.
- Или был бы расстрелян большевиками в каком-нибудь из уральских рудников,- заметил я.
Барон фон Малхин остановился передо мной и посмотрел мне в лицо с вызывающим видом.
- Вы так думаете? Я позволю себе придерживаться другой точки зрения. Не забывайте, что Голштин-Готторпские* являлись чужими в этой стране и остались таковыми даже тогда, когда начали именовать себя Романовыми. Если бы русский народ управлялся своими законными повелителями, его развитие пошло бы по совершенно иному пути.
Он возобновил свою прогулку по комнате.
- С моей ассистенткой вы познакомитесь только через восемь дней. Вчера я отправил ее в своем личном автомобиле в Берлин. Нам необходим хорошо функционирующий стерилизатор высокого давления.
- Для сельскохозяйственных надобностей? - осведомился я.
Этот вопрос я задал из чистой любезности, так как меня, в сущности, абсолютно не интересовало, для каких целей барону Малхину понадобился стерилизатор высокого давления.
- Нет,- ответил барон.- Не для сельскохозяйственных. В последнее время я занят совершенно определенной проблемой из области естествознания. Я, кажется, уже упоминал об этом. Так вот, молодая дама, что помогает мне в этой работе, является по специальности бактериологом и, кроме всего прочего, доктором химических наук.
До сих пор я слушал барона, не проявляя особого интереса к его словам; мне было безразлично, занимается ли он разработкой проблем из области естествознания или какими-нибудь другими вопросами. Но его последние слова как-то передернули всю мою сущность. Во мне забрезжило некое неявное предчувствие связи между давними и нынешними событиями, ожидание счастья, сопряженное с боязнью разочарования. Я не смел верить в невозможное: бактериолог... доктор химии... Бибиш... барон вчера отправил свою ассистентку в Берлин... как раз вчера, на привокзальной площади Оснабрюка я увидел Бибиш... и через восемь дней она вернется сюда! Но нет, этого просто не может быть! Чтобы она жила здесь, в непосредственной близости от меня! Чтобы я мог каждый день встречаться с ней!.. Таких чудес не бывает. Это всего лишь сон - мимолетный, готовый в каждую секунду прерваться сон... Он отправил ее в Берлин в своем автомобиле... Может быть, это и есть тот самый зеленый "кадиллак"?.. Я должен спросить его, я должен немедленно задать ему этот вопрос.
Но барон уже вернулся к прежней теме разговора.
- Кроме того, здесь еще имеется школьный учитель. О нем бы мне не хотелось говорить, тем более что я не желаю предвосхищать ваше мнение... Может быть, вы с ним уже познакомились? Да? Ну, в таком случае вы уже сами все знаете. Он считает себя свободомыслящим. Ах ты Господи! Причем здесь свободомыслие? У него самый злой язык в здешней местности, вот и все. Он не оставляет живого местечка ни в одном человеке, везде и повсюду ему мерещатся интриги. Но, следует отдать ему должное, он видит людей насквозь. Ему просто так не вотрешь очки. Меня он почему-то считает своим заклятым врагом - увы, я не в силах изменить это его мнение! Но при всем этом он, в сущности, совершенно безобидный человек. Его здесь хорошо знают и не обращают внимания на его речи.
Тем временем я успел успокоиться и все обдумать. Бибиш никоим образом не могла жить в этой деревне. Она была чересчур избалована и чересчур привыкла к поклонению. Ей были необходимы роскошь и комфорт большого города, она не могла обойтись без этого. Что за нелепая мысль искать Бибиш здесь, среди зачумленных крестьянских домишек и картофельных полей, на деревенской дороге, усеянной грязными лужами! Я вновь отказался от мысли найти Бибиш.
Но что-то все же побуждало меня задать барону вопрос об автомобиле, о том самом автомобиле, в котором его ассистентка поехала в Берлин. Я сделал это окольным путем.
- Меня скорее всего будут вызывать и в соседние деревни, не правда ли? - спросил я.- Можно ли здесь раздобыть какое-нибудь транспортное средство на крайний случай?
Барон залпом осушил рюмку виски. Его сигара лежала в пепельнице и неимоверно дымила.
- Кажется, я говорил вам, что у меня есть личный автомобиль,- сказал он.- Правда, я почти никогда им не пользуюсь. Я принадлежу к той вымирающей породе людей, которые никуда не торопятся и предпочитают сидеть в седле, а не за рулем. Я не слишком-то большой поклонник этой влюбленной в машину эпохи. На здешних полях - кстати, почва у нас довольно плодородная! -и в моем имении вы не увидите ни тракторов, ни сеялок, а только лошадей, батраков да самые обыкновенные плуги. А поздним летом вы сможете услышать в амбарах старинную ритмичную мелодию молотильных цепов. Так было во времена моих дедов, так оно и останется до тех пор, пока я жив.
Он взял с пепельницы свою сигару и задумчиво стряхнул с нее пепел. Он, казалось, совершенно забыл о заданном мною вопросе.
- Моя покойная сестра,- продолжал он,- провела электрическое освещение во все комнаты этого дома. Я же, знаете ли, охотнее всего работаю при свете масляной лампы. Вы изумлены, доктор? Вы улыбаетесь? Величайшие произведения человеческого духа написаны при свете масляной лампы. Вспомните "Энеиду" Вергилия! Вспомните гётевского Фауста! Она светила тому неведомому мастеру, который на грубом деревенском столе чертил план Ахенского собора. Христос знал ее кроткий и приветливый свет. Мудрые евангельские девы держали масляные светильники в руках, когда шли навстречу Искупителю. Да, но о чем же мы говорили? Ага! Вы можете брать мой автомобиль, когда вам это понадобится. Кстати, вы умеете водить машину? У меня восьмицилиндровый "кадиллак" зеленого цвета... Что с вами, доктор? Вам дурно? Может быть, рюмочку коньяку? Стакан воды? Голубчик, как вы ужасно выглядите! Что, вам уже лучше? Ну, слава Богу! Вы побледнели как мертвец.
* Голштин-Готторпская линия восходит к герцогу Адольфу (ум. в 1586 г.), брату датского короля Христиана III (ум. в 1559 г.). К линии этой принадлежал Карл-Петр-Ульрих, который, будучи племянником императрицы Елизаветы, был объявлен в 1742 году наследником российского престола и в 1761 году стал императором Петром III.
Глава VIII
Мое необычайно напряженное состояние сменилось внезапно нахлынувшими на меня чувством счастья и возбуждением. Последнее было так сильно, что, несмотря на все мое желание не обнаруживать его, я не смог его подавить. Под влиянием всех этих переживаний я испытал некое подобие раздвоения: я слышал голос барона и различал каждое его слово, но вместе с тем мне казалось, что я нахожусь вовсе не здесь, а в больничной палате. Это ощущение было чрезвычайно отчетливым: я чувствовал на лбу и на затылке что-то влажное и теплое. Я пытался дотронуться до лба рукой, но был не в состоянии пошевелить и пальцем. Я слышал тихие шаги больничной сиделки. По-видимому, именно тогда я впервые пережил то галлюцинаторное состояние, которым суждено было закончиться моему приключению. Впоследствии подобные предчувствия овладевали мною еще несколько раз, но это почти всегда происходило в тех случаях, когда я бывал очень утомлен - по большей части ночью, перед тем, как засыпал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23