Значит, проверить силу Эрика решил? Мол, хороший меч не зазубрится, а плохой нам и не нужен… Уж на что Ролло был бессердечен, но волх и его переплюнул!
В одном он прав был – приглядеться сперва не мешало бы. Эх, не ведал здоровенный мужик, поперед меня стоящий, кто ему жизнь спас! Я сунулся ему чуть не под мышку, уставился на поляну.
Ньяр, верно, не оправился еще, а все же походил на прежнего Эрика – вертелся белкой перед волховкой, полосовал воздух сильными ударами – лишь прихрамывал слегка.
Лис подлез ко мне, выдохнул:
– Чего это он пустое рубит?
Я и сам не понимал. Стояла волховка в длинной красной рубахе посредь поляны, улыбалась тонкими губами и с места не двигалась, а ньяр будто хвалился перед ней – махал мечом да припрыгивал.
– Приглядись получше, – подсказал Чужак.
Я и так глядел – чуть глаза не лопались, да ничего не видел, кроме пляски дурной.
Вот приподняла волховка руку, шевельнула губами. Знать, ворожила… Толпа ахнула, схлынула в стороны, потащив меня за собой. Эрик выгнулся дугой, рубанул мечом, будто прикрываясь от невидимого удара. Казалось – заплясал на конце его меча озорной солнечный луч, засветил красным лицо и вдруг пополз, изгибаясь, по лезвию к рукояти. Эрик тряхнул рукой. Без толку… Скользила обжигающая змея по железу, влеклась к человеческой плоти. Ньяр увернулся от еще такой же, в лицо летящей, упал в примятый снег, перехватил меч да полоснул им по своей же руке. Кровь брызнула из раны на огненную змею. Та зашипела, сворачиваясь, черным комком упала на землю. Волховка вскрикнула тонко, пронзительно. Люди так не кричат…
– Теперь будет биться по-настоящему, – спокойно заявил Чужак.
Не знаю, как для него – по-настоящему, а я вряд ли и с одной такой змейкой справился бы. То ли впрямь ньяр от богов даром воинским наделен был, то ли везение у него такое…
Эрик поднялся, пошатываясь, выставил меч перед лицом, пригнулся немного и замер, ожидая нападения.
Ох, не цеплялся бы я к такому хоробру! Русые волосы по плечам рассыпались, глаза жгли зеленью, ноги будто вросли в землю – богам его не осилить… Не за себя бился ньяр – за любовь свою потерянную, за ту, что ждала его где-то, плакала, надеялась…
Затихла поляна, даже ветер унялся. Волховка взор к небу подняла, зашептала что-то одними губами.
То ли мне глаза изменили, то ли чарам волховским поддался, а только вдруг стала уменьшаться Княгиня, обратилась красная рубаха в голубую, волосы до пояса распущенные в косу собрались, и вот уж не волховка стояла против ньяра, а маленькая девочка с аккуратной косицей и невинным взором. Эрик опустил меч, растерянно уставился на девчонку. Она и сама опешила, заморгала голубыми глазами, удивленно округлила губы, по сторонам озираясь. Где же волховка? И как девчонку взамен себя подсунула?
– Чья девочка?! – крикнул кто-то в толпе.
– Иди сюда, девочка! – подхватил другой голос.
– Уходи оттуда быстрей!
– Да чья же ты?!
Шум побежал по головам. Вой, впереди стоящий, обернулся ко мне, замычал пухлыми губами:
– Откель девчонка – не ведаешь? Чья такая?
Я пожал плечами. Если и мог кто знать эту девочку, то уж никак не я – из дальней стороны пришлый…
– Не зевай! – заорал вдруг Чужак, перекрывая общий гомон.
Кому это он?
Я глянул на ньяра. Незнакомая девчонка всхлипнула, углядев в его руке меч, истошно завопила, размазывая по пухлым щекам быстрые слезы, кинулась, спотыкаясь и падая, мимо Эрика, потянула к толпе маленькие ручонки:
– Ма-а-ама-а-а!!!
Сам не знаю, что толкнуло меня вперед с невиданной силой, – все преграды, от ньяра отделяющие, одним прыжком смел, а Бегун все же быстрей оказался. Выметнулся из толпы, словно стрела из тугого лука, пихнул Эрика обеими руками от ребенка подальше и взвыл дико, рухнув ничком в снег. Я вмиг над ним оказался. Руки Бегуна дергались, гребли под себя снег, пытались приподнять прежде послушное и ловкое тело. Из распоротого бока сильными толчками вытекала алая кровь, смешивалась с грязью, расползалась некрасивой бурой лужей. А вместо девочки замерла над дергающимся телом волховка, с окровавленным мечом в руках. Я шагнул к ней, на ходу вырвав из-за пояса нож. Никому не дозволено безнаказанно моих родичей убивать! Да таких, кои, если и сделали что дурное в жизни, то лишь по наивности да доверчивости своей!
– Я не хотела! – Волховка упала подле Бегуна на колени, зажала его рану обеими руками. Кровь побежала верткими ручейками по тонким пальцам, скользнула под красный рукав. – Я верну то, что взяла нечаянно!
Я убить ее собирался, но опустил нож. «Нет лекаря лучше волха», – так, кажется, она говорила? Пусть ворожит и молится…
Эрик рухнул рядом со своей недавней противницей, всматриваясь в бледнеющее лицо болотника, завыл:
– Спаси его! Спаси!
Волховка трясущимися, перемазанными кровью руками принялась защипывать края раны, будто вместе их склеить пыталась. Губы ее дергались, шептали что-то…
– Поздно. – Чужак оторвал ее от Бегуна. – Поздно, сестра! Он – человек. Не ведогон, воскрешениям подвластный… Человек! Невинного человека ты убила, сестра. Ведаешь сама – чем наказана. Нет у тебя больше силы…
– Неправда! – затряслась она в диком вое. – Неправда!
Бегун от ее вопля очнулся, открыл глаза, окатил меня ласковым голубым светом:
– Прощай… Олег… Может, с Биером… свидимся… оба… певцы…
Я протянул ладонь, опустил ее на холодеющий лоб:
– Эх, Бегун, говорил я тебе – от девки жди беды… Он улыбнулся слабо:
– От такой и помереть… не жалко… А Дрожник ладожский не обманул… Не испугался я… Смерти…
Неужели уйдет и он из моей жизни? Неужели никогда не посмотрит рассветными глазами, не посмеется веселой шутке, не поцапается с Лисом, по-ребячьи наивно, не затянет переливами звонкую песню? Неужели?!
Я поднялся, прихватил Чужака за отвороты полушубка:
– У тебя есть сила! Верни ему жизнь! Волховка, силясь отпихнуть меня, тоже цеплялась за него, молила:
– Сделай хоть что-то… Сделай… Чужак опустил голову, замер.
Бережет силы? На Ядуна копит? Почему раздумывает, почему медлит?!
– Чужак!!! – Ньяр рухнул перед ним на колени. – Меня убей, только его спаси!
– Дурак! – Волх зло встряхнулся. – Не для того он тебя заслонил, чтобы ты помер!
Эрик застонал, ткнулся лицом в окровавленный снег, закачался в безмолвных рыданиях.
– Отцепись… – Чужак отпихнул меня, наклонился, поднял Бегуна на руки, понес к Судному Дереву.
Тот безжизненным кулем висел – ноги по земле ехали, белое лицо запрокинулось к небу, в ясных глазах застыла печальная улыбка. Последняя улыбка…
Бережно Чужак опустился возле древесного ствола, прижал обмякшие руки Бегуна к коре так, словно врастить его хотел в ствол. Лис рванулся было помочь, но я остановил. Чутьем понимал – нельзя мешать волху.
Он сбросил полушубок, сорвал рубаху, приник голой грудью к ране Бегуна и вдруг запел. Негромко, протяжно, будто зверь лесной по сородичу воющий:
Ты плыви, ладья, на Белу реку,
Серым соколом взвейся к облаку,
У Мокошь-земли злату нить возьми,
Понеси ко мне, да не оборви!
Опояши сей дуб нитью золотой,
Повяжи сей дуб с Долею людской,
Пусть в корнях его Ендрик-зверь живет,
Пусть он кровь листам да коре дает!
Затяни на нити свой узелок,
Нареки убитому новый срок!
Я не очень понимал, о чем просит волх, – смотрел во все глаза на Бегуна. Да только Чужак уже встал, стер снежным комом кровь с груди, натянул рубаху, а Бегун по-прежнему покоился, привалившись к дереву и безжизненно глядя в небо широко распахнутыми глазами.
– Все. – Волх подошел ко мне, вытянул из моих рук свой полушубок. Когда я его поднял? Не помню…
А что он сделал-то? Постонал, пошептал – и все! Даже кровь остановить не попробовал, мазей да трав не наложил на рану. Хотя я похожие раны встречал – никакие травы здесь не помощники…
– Я сроднил его с деревом, – пояснил Чужак. – Они едины теперь. Хочешь – послушай, каково ему там…
Я покачал головой. Чего мне было слушать, когда мертвое тело перед собой видел? А Медведь пошел, доверчиво прижал ухо к коре, замахал рукой, чтоб слушать не мешали.
Незнати стихли, и даже ньяр поднял голову, доверчиво глядя на охотника. Тоже верить хотел, тоже надеялся…
Медведь постоял немного, неуклюже прижимаясь щекой к дереву, а потом неожиданно широко улыбнулся:
– Он там! Он поет. Я слышу…
Толпа, галдя и перекрикивая друг друга, ринулась к дубу. Про волховку и ньяра забыли совсем.
Лис и Эрик одними из первых прильнули к толстому стволу, замерли, вслушиваясь в свои нелепые надежды.
– Точно…
– Поет…
– И сердце бьется! Слышите – тук-тук!
– Верно!
Хоть и горько было у меня на душе, а улыбнулся.
Наверное, болотникам так будет легче… Пусть не воскресил Чужак Бегуна, но избавил их от ноющей, рвущей сердце тоски…
– Опять не веришь? – Волх отвернулся от меня, поднял с земли брошенный Эриком меч. – А ведь знаешь – я врать не смею…
Я о том и забыл совсем! Но почему не мог поверить? Болотники и ньяр не сомневались в силе волха, в чудесах, что он творил, почему же я верить не хотел? Ни в кромку, ни в чудеса, ни в богов? Да я и в людей не верил…
Мимо метнулась жалкая всклокоченная баба, упала под ноги Чужаку:
– Убей меня! Не могу жить простой ведогонкой! Не могу без силы! Убей!
Волховка?! Где же ее стать? Где былое величие? Чужак поднял ее, смахнул ласково с заплаканного лица налипший снег:
– Нет, сестра. Ты сама такую муку выбрала.
– Я не хотела! – зашлась она в крике. Верно говорила Кутиха – когда руки-ноги режут, и то не так убиваются. – Я не знала, что он слитый! Ты обманул меня! Все обманули!
Чужак поморщился:
– Ты много лет теряла свою силу, сестра. Потому и не почуяла в чужом ведогоне человечий дух. Не проси меня о смерти. Я и драться с тобой теперь не могу.
Ошалев от горя, волховка бросилась к ньяру, вцепилась белыми пальцами в его пояс:
– Ты ненавидишь меня! Убей же!
– Нет, – отвернулся тот.
Она, тихонько подвывая, устремила на меня безумные глаза, попробовала обольстительно усмехнуться, но выдавила лишь жалкую улыбку:
– Ты любил меня, Олег. Убей же ради этой любви… Вспомни, как я ласкала тебя! Убей меня, пока другой ведогон не изведал таких же ласк!
Была бы она прежней – убил, и рука не дрогнула бы, а это жалкое создание не мог… Не хотел. Оно и без того было мертвее мертвого…
Волховка упала ничком, скорчилась в рыданиях. Незнати, которые уже поющего дерева наслушались, проходили мимо нее, но ни на Княгиню бывшую, ни на ньяра не смотрели. Боги указали свою волю, склонили над одним телом и волха, и ведогона, и ньяра – знать, и жить им отныне в мире…
Эрик забрал из руки волха свой меч, повесил его на пояс. Глаза у него были припухшие и замутненные, будто после медовой братины, да только не медовой – горькой была та братина, что его взор замутила…
Подошли Лис с Медведем. Оба строгие, молчаливые… Оба избегали на мертвого Бегуна смотреть – верить хотели, будто живет он в дереве могучем… Чужак все же глянул на него, вымолвил, будто через силу, повернувшись к волховке:
– Положи тело под корнями этого дерева, сестра, да стереги его, как свою власть стерегла. Моли его о прощении. Может, когда-нибудь он услышит, и сила вернется к тебе…
Волховка подняла опухшее лицо, поспешно закивала.
– Нам надо спешить. – Чужак обежал глазами поляну.
Одни незнати еще толкались возле дуба, другие – стояли поодаль, дожидаясь своей очереди, а третьи – малыми ватажками, со спорами и пересудами, тянулись к городищу, к оставленному без присмотра хозяйству. Чужак поежился, запахнул полушубок:
– Третье, последнее время близко…
– Я готов. – Эрик силился держаться прямо, не хотел выказывать усталости. – Скажи, куда идти только? Где Ядуна искать?
Где? Может, верный прихвостень Бессмертного знает? Тот, что на нас в Шамахане налетал да петухом молодым кукарекал?
Я поискал среди оставшихся неказистого мужичонку.
– Он знает, – ткнул пальцем в знакомую щуплую фигурку.
– И я знаю, – буркнул Чужак.
Лис удивленно поднял на него потемневшие от горя глаза:
– Откуда?
– Хороший охотник своего зверя особым нюхом чует. Тебе ли о том не знать?
Лис хмыкнул:
– Веди, коли так…
Я махнул им рукой, чтоб шли – не ждали, а сам поддался непонятной тяге, подбежал к дубу, прижался щекой к холодной жесткой коре.
– Тук-тук, тук-тук… – стучало дерево.
– Прощай, Бегун… – шепнул я и вдруг услышал идущий из самой древесной сердцевины знакомый голос:
– Мне по девкам не гулять, не гулять. Мне не сеять, не пахать, не пахать…
Бегун?! Нет! Быть этого не может! Просто очень уж хочется, чтоб было… Я наклонился к бездвижному телу, коснулся пальцами холодного лба, повторил:
– Прощай, Бегун.
И побежал догонять своих… А из оставленного дерева стонал-пел голос родича, прощался со мной навеки:
– Мне и деток не растить, не растить. Мне и дома не сложить, не сложить…
ВАССА
Откуда они взялись? Сперва показалось мне – застит глаза неожиданно взметнувшаяся поземка, а потом разглядела явно – бежали мне наперерез темные фигуры, стремились заградить путь к Семикрестку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82