Беляна терпеливо ждала.
– Шла бы ты, – сказал я. – Я урманской ладьи жду. Уйду морем к варягам.
Она дернулась, будто я ударил ее. Сделала шаг назад. Еще один, а потом, закрыв руками лицо, побежала прочь. «Так и должно было случиться», – устало подумал я. Прикрутил к топору веревку и, скинув рубаху, вошел в воду. Реке я, видно, уже давно стал родичем, и, несмотря на тяжесть тянувшего под воду топора, она не сбивала меня с ног и не засасывала щиколотки в густой ил. Плыть было легко. Мутная словно подталкивала меня к желанному островку. А все же, когда доплыл, почуял, какими тяжелыми стали руки и испугался: «Не докину». И почти в тот же момент увидел летящую на островок ладью. А за ней другую, третью… Богатый урманин шел домой, может, Рюрику равный.
«Не докину, не докину», – билось в голове, и я вновь спустился в реку. С ладьи меня увидели, но особого внимания не обратили. Мало ли какому дурню захотелось на глазах у людей выкупаться? Топор надежно скрывала вода. Я незаметно покачал его. Хорошо, что Неулыба выбрала такой легкий да невесомый. Кидать будет в самый раз, лишь бы силы не подвели. Ладья шла мимо. Киото из варягов уже заметил неладное, закричал на непонятном языке, указывая на меня. В голове у меня было пусто, словно в новой, едва завершенной бочке. Издалека долетел женский голос. Я не оборачиваясь узнал – Беляна. Значит, вернулась, уговаривать прибежала. Выходит, пора!
Топор выметнулся из-под воды, подняв сноп брызг, вертясь полетел над рекой. Варяг у борта завопил истошно, тыкая на него рукой. Веревка натянулась, дернула меня с места. «Достал!» – подумалось удовлетворенно. А потом хлынул в горло поток воды, сорвало в глубину, вслед за уходящей ладьей. Сперва я ошалел, вспомнилось, как чуть не утонул всего несколько дней назад, а после ощутил в кулаке зажатую намертво веревку и начал подтягивать руками набрякшее тело. Волны плескали в лицо, скрывали ладью, но уже было ясно – варяги не обрубили пеньку, значит, наблюдают – долезу ли… Веселятся, наверное. Ну и ляд с ними, главное, не срубили бы, куражась, у самого борта.
Думалось, подтягиваться будет легко, а на деле оказалось – не так уж. Руки болели и ладони жгло, словно не пеньку держал, а каленое железо. Хотелось бросить все, расслабить измученное тело, закачаться на волнах, как те белые птицы, провожая взглядом уходящую ладью.
– Нет, – шепнул я. Синие губы не повиновались. – Боги дали жить. Я должен…
Что должен? Зачем? В тот миг эти мысли не возникали. Наверное, уже тогда меня поцеловала в губы страшная лихорадка Огнея, и даже река не могла остудить ее жар. Горело тело, и горела вместе с ним душа и мысли. А все-таки я долез. Варяги, вдосталь насмеявшись, сжалились, а может статься, выгоду поняли – лишний раб всегда сгодится – и вытянули меня уже в тот момент, когда закрывались глаза, не выдерживая рокочущего перед ними пламени. Потом мне рассказывали, будто, когда уложили меня на палубе, сам свободный ярл Ролло подошел посмотреть на сумасшедшего словена, в одиночку пытавшегося захватить корабль, а затем, сплюнув, сказал:
– Больной да дурной – невелик улов.
И под общий смех отправился вперед на нос ладьи. Только я тогда не смеялся. Только я…
БЕГУН
Больно было, страшно, и я не выдержал – открыл глаза. Открыл и удивился – воды не было, и берегини с ичетиками не вертелись возле, а нависали надо мной плетеным узором зеленые ветви, танцевали на прозрачных листах солнечные блики и пела-заливалась над головой птица-осенница. Сперва показалось, будто в ирий попал, а потом почувствовал в ладони резкую боль и вспомнил все. Ладью Княжью, стрелу, что Изок принял, незнакомца темноокого и взгляд его ненавидящий… Одного вспомнить не мог – кто вытянул меня из воды, принес на бережок, уложил на мягкую, уже пахнущую осенью траву да еще сверху ветвями прикрыл?
И так аккуратно, заботливо, как лишь близкого человека привечают. Может, сжалилась надо мной какая-нибудь берегиня, вот и вынесла? Разожму сейчас кулак и увижу на ладони яркую радужную ракушку – ее дар…
На ладони и впрямь что-то блеснуло, но сразу понял – не берегинин гостинец. Чванилась, сияя под солнцем, неведомая монета на золоченой цепочке – последний подарок того, кого за Чужака приняли. А Чужака больше не было…
Припомнилось и почудилось, будто даже солнце померкло и птица, затосковав, оборвала песню. Унес Чужак свои тайны, свои секреты, так и остался чужим, непонятым. А может, и не было ему в этой жизни места? Не такой он был как все… Походил на ту голубую даль, что называем небом, – вроде вот оно, прямо над головой нависает, а попробуй взяться хоть за край – ухватишь, да в руках пусто…
От ведуна переметнулись мысли к Меславу, к его злополучной ладье. Вспомнилось, как видение, – снялась она с места и двинулась к Новограду.
И чего дружинники туда пошли? Им бы к Меславу вернуться, поведать, что да как… Может, знал Меслав заранее, что налетим на ладью, потому и человек на ней другой оказался, не Чужак вовсе, и отправилась она к Рюрику, а не обратно в Ладогу? От мысли этой стало холодно. Не верилось, что провели нас, точно глуздырей-несмышленышей, что чуть не попались в расставленную ловушку. Однако ушли, спаслись. Видать, не все рассчитал Князь…
Шорох за спиной заставил вздрогнуть, по привычке потянуться за плечо, будто надеялся найти там короткую косу, во всех стычках первую помощницу.
– Тихо ты… – фыркнул знакомый голос. – Свои…
Лис выполз из зарослей, призывно свистнул. Как неуклюжий и громоздкий Медведь к зверю подбирался – не знаю, а только по зову Лиса так затрещал кустарником, будто стадо быков сквозь лес проламывалось, подошел, облапил радостно:
– Я-то боялся – не выживешь! Почитай, уже третий день валяешься без памяти. Поначалу все метался да Чужака звал, а потом влагой изошел и стих, словно умереть готовился…
– А где Славен?
– Откуда знать? Как он вместе с Беляной с ладьи прыгнул, видели, а потом их река утянула в сторону – потерялись. Верно, выплыли ниже по течению. Да куда они от нас денутся? Отыщутся, коли живы.
– А меня как сыскали?
Лис выразительно потянул воздух носом, аккуратной горочкой приложил к уху ладонь. Что ж я, дурень, спрашиваю, коли с малолетства про их охотничье умение наслышан!
– У Славена такого нюха да слуха нет. Не найти ему нас.
Лис ухмыльнулся:
– Отомстила тебе река за прежнюю боязнь – мозги все начисто вымыла. Есть неподалеку место, куда направится Славен нас поджидать…
Я уж и сам догадался, перебил его:
– К Неулыбе! – И тут же припомнил старухин наказ, засомневался: – Но она говорила, коли не выйдет дело – подальше бежать…
– А ты куда бы пошел? – не сдавался Лис.
Медведь смотрел на меня, насупив лоб. На сморщенные полоски кожи, перетянувшие лоб, свисали белесые, выжженные солнцем пряди. Под его тяжелым взглядом мысли путались, ничего иного и в голову не приходило:
– Наверное, к горбунье…
– Так Славен тебя не дурнее, – заключил Лис. – И остальные туда пойдут. Куда еще? У нас уже и плот уготовлен, чтобы на тот берег переправиться.
Я чуть не задохся. Как, на тот берег? Неужели я с перепугу всю реку переплыл? Глянул на ползущую под берегом темную воду, на зеленые кусты за туманным извилистым телом реки и чуть героем себя не почувствовал, а потом вспомнил умирающего человека на ладье, который, всхлипывая кровью, шептал о смерти нашего ведуна, и налилось тяжестью сердце. А еще Василиса… Нежная шея, тонкие руки, не девушка – ласточка вешняя, – совладала ли с темной речной силой? Одна надежда – Стрый ее в беде не оставит, вытянет хоть живую, хоть… Дальше и додумывать не хотел. Жива Васса! Я бы почуял, случись с ней неладное. Сквозь бред и болезнь почуял бы… Затмило бы солнечный лик темной тучей, закаркали вокруг вороны, перестало биться сердце… Нет, жива лада…
Переправу наладили к вечеру. Лежали на брюхе на увязанных кусками срачицы бревнах, плескали по воде руками да ногами, а с места не двигались. Смотрела река на наши старания, подталкивала, а потом, видать, притомилась и разорвала подводными десницами некрепкую вязку, отринула два крайних бревна, где Медведь пыхтел. Он того не ожидал – как в воде очутился, глаза выпучил, пальцами впился в остатки плота, так что побелели даже, и принялся с перепугу лупить ногами. Да такой ход плоту дал, что не всякая рыба угонится… Лис потом над ним от души потешался, все забыть не мог его исполошного лица и вытаращенных по-жабьи глаз.
С рассветом восстал перед нами знакомый взгорок и упрямый маленький домик, чудом на нем держащийся. До того я шел, ничего не боялся, а как увидел его – заметались дурные предчувствия, и даже рассвет не радовал. Выдался он грустным, тревожным. Не возносил из-за туч сияющее тело Хоре, ползли, тянулись по земле белесые туманные лапы Водяного Хозяина, изготовлял в темной небесной пелене громовые стрелы Перун, бренчал в своей огненной кузне молотами.
Чего опасался, то и случилось – невеселой, тягостной оказалась встреча. Мы и постучать не успели, как появился на пороге знахаркиной избенки Стрый. Замер, не веря, и вдруг попятился испуганно, будто не нас увидал, а Меславовых дружинников, за ним присланных. Тогда сразу глаза кольнуло, как изменился он – будто высох весь, сморщился. Даже говорить толком не мог, лишь шептал дребезжащим голосом да так быстро, что едва разобрали:
– Что пришли? Брата моего нет больше. Убил его Княжий стрелок. Не осталось вам здесь помощников. Ступайте, другой приют ищите.
Был бы с нами Славен, сумели бы ответить гонящему голодных да усталых хозяину, но его не было, и никто не знал, что сказать Стрыю. Он ведь и впрямь брата потерял…
– Славен не приходил? Беляна? – нашелся Лис. Он не пытался спорить с кузнецом – хозяину не перечат, и даже отступил назад, будто показывал, что не войдет без приглашения. Стрый и за то был признателен, что согласны уйти без ссоры:
– Приходили они. Дня два назад. Неулыба говорит, они лишь переночевали и дальше пошли. Вниз, к Нево – вас искать.
– Кто там, брат? – донесся из избы нежный голос. Я бы его из сотни признал. Слаще соловьиной свадебной песни звучал для меня этот голос, чище журчания ручья лесного…
А Стрый того голоса испугался, аж скривился весь:
– Пожалейте ее… Не показывайтесь… Неужто вам смерти брата мало, еще и сестру возьмете? Она ведь лишь вас и дожидается – уйти хочет… Сама не понимает, дурочка, что не всякий раз уцелеть повезет… Все полной жизнью жить желает, полной грудью дышать…
И громко крикнул:
– Никого! Ветер…
Я взглянул в страдальческие глаза кузнеца, понял – нет больше Стрыя. Не он живет, а страх, в нем поселившийся… Нелепым показалось его крупное тяжелое тело при такой жалкой душонке. Будто был большой сундук, разными диковинами заполненный, а пришел злой тать и оставил в нем лишь старую, никому не нужную, рухлядь. Раньше я кузнецу завидовал, думал, вот они – мощь, задор, смелость… Ничего не осталось… Изок и тот со своей ненавистью краше был.
Я повернулся и пошел прочь от дома. Не услышал, почуял лишь, что двинулись за мной охотники.
– Погоди, – догнал меня Стрый, прихватил за голую руку. – Куда же вы так? Одежду дам, еду…
Я с ним говорить не хотел, мыслил молча руку высвободить из крепких пальцев, но он держал цепко – не вырвешься. Пришлось остановиться, глянуть в глаза:
– Не привыкли у чужих одалживаться… Пусти. Он покачнулся, точно от удара, разжал пальцы, а ответить не смог. Труслив стал для ответа. Так и остался за спиной, оглушенный да перепуганный. Я даже проститься с домом знахарки не повернулся. Пускай живут, как жили – будто во сне…
В Ладогу мы заходить побоялись. Лис твердил, мол, не такой дурак Славен, чтобы самому в пасть волка соваться, Медведь кряхтел, не ведая, что сказать, а я считал – мог Славен пойти в Ладогу. Меслав-то нас в утопших числит.
Стояли мы на краю поля, недалеко от городского тына, спорили, кричали, чуть не передрались вовсе, когда заметили совсем рядом, в двух шагах, босоного мальчишку в длинной рубахе, с деловито всунутым в широкий веснушчатый нос пальцем. Откуда он пришел, как подобрался, сколько слышал того, чего не следовало – бог весть, но смотрел пристально, а в круглых хитрых глазах таился интерес.
– Брысь! – рявкнул на него Лис, но мальчишка лишь сменил копающийся в ноздре палец. А потом глубокомысленно произнес:
– Вы те, которых Князь Меслав ищет. Лиса будто вихрем подбросило к парнишке. Схватил за худые плечи:
– Подслушал?
– Вот еще… – гордо заявил тот. – Вижу.
Медведь отодвинул брата, склонился к мальцу:
– Как звать-то тебя?
– А тебе что за дело? – не растерялся тот, но внушительный вид Медведя безотказно действовал на мальчишек, и он сдался – Ну, Препа…
– Скажи, Препа, не видал ли ты в городище человека, речью на нас похожего, в рваном платье и с девицей в мужских портах?
– Во даешь! – восхитился Препа. – Да неужто я таких пропустил бы. Не-а… Не видел…
Медведь разогнулся, разочарованно пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82