Он не стал спрашивать у Мастера Синанджу, как тот догадался, кто украл сокровище. Он решил использовать ту дверь, которую не открыть даже Чиуну и другим Мастерам Синанджу.
Когда Чиун вошел в подземный кабинет Кана, Кан лежал на циновке, подложив под голову подушку и внутренне улыбаясь, потому что губы его уже почти не двигались.
— Я умираю, Чиун.
— Я пришел не для того, чтобы смотреть, куда исчезает мусор, — сказал Чиун.
— Яд, который я принял, лишил меня почти всех ощущений. Я ничего не чувствую, поэтому ты не можешь заставить меня сказать, куда я спрятал сокровище. Я собираюсь уйти в дверь, за которой даже Мастера Синанджу бессильны — это смерть, Чиун, смерть. — Сквозь полуприкрытые веки Кан видел, что Чиун не шелохнулся. Он ничего не сказал. Хорошо. Он не хочет терять времени. Кан велел принести то, что он написал, опасаясь, что яд подействует слишком быстро. Это была информация, переданная русским, в том числе и местоположение установки. Чиун должен был доставить установку в Россию, тогда ему скажут, где сокровище. Кроме того, был один американец, которого надо было убить, и русский, которого следовало спасти.
— Могу я теперь тебе доверять?
— Хочешь — доверяй, не хочешь — не доверяй. Сделай это дело, или не делай его. Я теперь ухожу от тебя, а за двери смерти тебе не пройти. Никто здесь не знает, где находится сокровище, ты можешь убивать всех сто лет подряд, но так и не найдешь его.
Чиун перечитал записку. Он знал, где находится Бостон. Он столько лет провел в Америке, тратя лучшие годы жизни на страну, чей сумасшедший император отказывался взойти на трон. Он знал Бостон. Он знал белых людей. Он был лучшим в мире специалистом по белым.
— Скажи мне, о великий Мастер, как ты догадался, что это я выкрал твое сокровище? Скажи, и я отдам тебе сейчас одну вещь из него.
— Француз говорил правду. Он не знал, кто послал ему монеты. Это я знаю. А Папа не мог совершить кражу.
— Откуда ты знаешь?
— Папы со времен Борджиа разучились это делать. Украсть сокровище Синанджу мог бы, маловероятно, но мог бы Папа из рода Борджиа, стремящийся покорить новые земли. Но за какое-то время папы стали столь же бесполезны, как тот, кто создал их церковь, и занимали их не власть и не богатства, а столь бесполезные вещи, как молитва, и западный культ непорочности, и другие столь же странные вещи, близкие людям такого рода.
— Ты действительно знаешь белых, — сказал Кан.
— Они все разные. Но пхеньянцы все одинаковые. Это собаки, которым не знакомы ни смелость, ни преданность, — сказал Чиун. — Где сокровище, которое ты хотел вернуть?
— Подо мной, — сказал Кан.
Чиун ногой перевернул его и увидел маленькую серебряную статуэтку, отданную одному из незначительных Мастеров Синанджу, Таку. Так был Мастером, про которого Чиун всегда забывал, перечисляя всех Мастеров Синанджу по порядку.
Чиун велел отправить статуэтку в деревню Синанджу и отдать крестьянам, чтобы они поставили ее на ступени дома.
Теперь Кан лежал ничком. Никто не осмеливался перевернуть его в присутствии Мастера Синанджу. Но с последним вздохом Кан объяснил, что Синанджу значит для Кореи и велел всем корейцам сплотиться. Он не осмелился бы трогать сокровище, но не знал, как вернуть Мастера Синанджу, работающего на белых, на службу Корее. Последними словами Кана были слова восхищения Синанджу и слова любви к Корее. Он призвал корейцев сплотиться как братья. Только тогда земля, которую все они так любят, освободится от ига чужеземцев.
Таковы были последние слова Кана перед тем, как он прошел в дверь, за которой даже Мастера Синанджу не могли причинить ему вреда. Говорил он их, уткнувшись в холодный пол своего кабинета. Пол слышал просьбу лучше, чем Мастер Синанджу.
После того, как он увидел, какое из сокровищ было возвращено за ответ на вопрос, Чиун улетел в Америку.
* * *
Именно мудрость Ивановича послужила причиной битвы у 128 шоссе великой Америки. Он знал последний миг, когда Земятин мог отменить ракетную атаку. Он выяснил, с какой скоростью летит самолет с корейским отрядом на борту. Ему надо было проконтролировать только одно звено, и это удалось ему блестяще.
Он велел замедлить скорость русского самолета. Земятин, очевидно, все понял, потому что жалоб не поступало. Они засекли разговор между Америкой и русским самолетом, между американским монстром и человеком по имени Смит. Смит спрашивал, какую игру теперь решили разыграть русские. Даже его компьютер не мог этого вычислить.
Крупнейшие порты мира заметили непонятный прилив.
Ученые всего мира ломали головы над тем, что происходит с Северным полюсом. Озоновый щит раскрылся, истончился и был на грани исчезновения, что могло повлечь за собой исчезновение жизни на Земле.
А генерал Иван Иванович контролировал все это, просто изменив скорость одного из самолетов. Он отлично сыграл свою роль. Автомобиль Чиуна и автомобиль с Римо и Земятиным прибыли к баррикадам перед зданием “Химических концепций” буквально одновременно. Римо и Чиун воскликнули в один голос:
— Ты где был?
И каждый ответил:
— Теперь я здесь. С тобой все в порядке?
Полиция, войска, охрана — все получили приказ окружить здание, но почему — это им известно не было. Им было ведено установить заслоны и никого без особого разрешения не пропускать.
Начальники им не объяснили, что их заслоны — пустая формальность. Они не могли никого защитить, не могли помешать обезумевшей бабе испепелить все вокруг. Им было приказано пропустить только одного, того, кто был ей нужен.
Когда трое — восточный человек, русский и американец, попробовали пройти, они отреагировали мгновенно.
— Мне нужен тот, симпатичный, — крикнула из окна рыжеволосая красотка.
— Да, Римо симпатичный, — сказал Чиун, думая о том, где в этом уродливом здании может находиться установка.
— Тот молодой белый. Римо. Пропустите его.
— Ты ее знаешь? — спросил Чиун. — Ты путался со шлюхами.
— Откуда ты знаешь, что она шлюха?
— Она же белая. Белые что угодно делают за деньги.
— Моя мать была белой, — сказал Римо.
— Джентльмены, — сказал Земятин. — Прошу вас, подумайте о нашей планете. Она может развалиться на куски, причем разными способами.
— Ты не знаешь точно, кто твоя мать. Ты мне говорил, что ты сирота.
— Она должна была быть белой. Я же белый.
— Ты не можешь этого знать.
— Джентльмены, планета, — сказал Земятин.
— Римо, иди сюда, — вопила из окна Кэтлин О’Доннел.
— Он не белый, не верьте ему, — сказал Чиун. — Неблагодарный, как белый. Ленивый, это да. Жестокий. Недальновидный. Но он не белый. Он из Синанджу.
— Римо, это та женщина, — вмешался Земятин. — Установка у нее. Ты должен остановить эту штуку. Я отдам приказ отменить запуск ракет, полярные снега перестанут таять, и все мы сможем дожить до завтрашнего дня.
— Я белый? — спросил Римо.
— Как снег, — сказал Земятин. — Пожалуйста. Во имя человечества.
— Не белый, — сказал Чиун, проходя сквозь стражу.
— Белый, — сказал Римо, таща за собой Земятина и оставив за собой двух охранников, пытавшихся вытащить оружие из недр собственных костюмов.
— Другого белого спрашиваешь? Меня спроси, — сказал Чиун. — Ты не мог бы делать того, что делаешь, и быть белым. Так?
В здании молчали все пишущие машинки. Никто из библиотекарей не работал за компьютером. В углу жались несколько напуганных лаборантов и человек по имени Ример Болт.
— Вы должны ее остановить, — сказал Болт. — Я даже не могу отсюда выбраться. Я должен открывать отделение на Род-Айленде.
— Эй, Римо, — крикнула Кэти. — У нее в руках был кнут. Она сгорала от ярости. — Теперь ты раскаиваешься? Раскаиваешься в том, что меня бросил?
— Конечно, — сказал Римо. — Где установка?
— Я хочу, чтобы ты просил прощения. Я хочу, чтобы ты страдал так, как страдала я.
— Я страдаю, — сказал Римо. — Где установка?
— Правда?
— Да.
— Я тебе не верю. Докажи.
— Что я могу сказать? Извини. Как мне выключить установку?
— Ты меня любишь, да? Ты должен меня любить. Меня все любят. Меня все всегда любили. Ты вернулся за мной.
— Что еще? — спросил Римо.
— Ты правда меня любишь? — сказала Кэти.
— Где установка?
— Она внизу, в подвале. Она стреляет без перерыва, — выкрикнул Болт.
Кэти О’Доннел бросилась к запертой стальной двери. Она выставила вперед свою великолепную грудь. Она дала губам расплыться в улыбке. Она знала, что Римо ее любит. Знала, что он должен ее хотеть. Не могла же она так возбуждаться от человека, который ее не хотел.
— Через мой труп, — сказала она. — Только так ты попадешь к установке.
— Конечно, — сказал Римо и наградил ее ударом в ее прекрасный лоб, открывая дверь в бункер. За ним последовали лаборанты и Земятин.
Римо и Чиун удивленно глядели на сверкающую сталь.
— Где-то должна быть кнопка выключения, — сказал Римо.
— Она закодировала доступ, — сказал Болт. — Это надо или обесточить, или уничтожить.
— Я за то, чтобы уничтожить, — сказал Римо.
— Нет, — сказал Чиун. — Она нам нужна. Мы должны доставить ее русским. Если машина будет уничтожена, мы никогда не получим назад свои сокровища.
Земятин не знал, как генерал Иванович организовал все это, но он догадался, что что-то происходит, когда генерал велел снизить скорость самолета. Так вот почему. Великолепно.
Земятин увидел, как Римо двинулся к установке, но это казалось только легким движением. Восточный человек сделал то же самое. Медленно, очень медленно они повернулись друг к другу и застыли неподвижно.
Они стояли так десять минут, Земятин засек по часам, и только тогда он понял, что они делали. Когда встречаются боксеры высшего класса, они друг друга прощупывают. Человеку, не разбирающемуся в боксе, может показаться, что они не делают ничего, но в это время и происходит самая важная часть боя. Американский монстр явно повстречал равного себе, и их движения были столь быстры, что, как пуля, были незаметны человеческому глазу.
Земятин снова посмотрел на часы, и стекло треснуло. Его ноги чувствовали вибрацию сквозь подошвы ботинок. Американские лаборанты, которые понадобились бы для дальнейшего использования установки, если бы победил восточный человек, отступили назад. Они все еще были в шоке от поведения рыжей и от ее внезапной смерти.
Земятин решил, что, если силы столь равны, небольшая помощь восточному человеку решит исход поединка. Но когда он попытался встать за Римо, то почувствовал вибрацию столь сильную, что у него едва не отнялись конечности. Тогда он абсолютно уверился в том, что бой, за которым он наблюдает, столь же недоступен человеческому оку, как первый катаклизм мироздания.
Потом белый заговорил. Он едва переводил дыхание.
— Папочка, мир гибнет от потопа. Если не случится чего-то более страшного, все равно все крупнейшие порты мира будут затоплены. Исчезнут крупнейшие города, стоящие на реках. Нью-Йорк, Париж, Токио.
Но восточный человек не шелохнулся, не прекратил боя, который не под силу было увидеть тем, кто за ним наблюдал.
— А Синанджу стоит на заливе. Она исчезнет раньше Парижа.
Внезапно комната наполнилась грохотом, куски металла летели, как шрапнель. Лучи исчезли в этой туче дыма, с ними было покончено.
Американский монстр ловил ртом воздух. Кимоно второго было мокрым от пота.
— Прощай, сокровище Синанджу. Спасибо, Римо, — сказал Чиун.
— Остановите свои ракеты, русский, — сказал Римо.
— Конечно. Почему нет? Мы никогда не хотели войны.
— Для того, кто ее не хочет, вы действовали неплохо, — сказал Римо. Но он настоял на том, чтобы дождаться подтверждения об отзыве ракет.
— Я вам доверяю и надеюсь, что другой такой установки вы создавать не будете.
— Большое дело, доверие, — сказал Римо. — С чего бы нам хотеть уничтожить себя самих?
— Для меня это вопрос доверия. Ты первый, кому я стал доверять, монстр. Я доверяю тебе, потому что ты не знаешь страха. Тебе незачем мне лгать. Поэтому да будет так.
Когда пришедшее со спутников подтверждение было передано Смитом Римо, тот сообщил, как было сделано это дело и выразил надежду, что им не придется больше воевать.
— Теперь насчет ракет. Они сделаны так, что, если их остановить, они не могут быть еще раз использованы. Управление напрямую.
— Вы хотите сказать, что с этими ракетами покончено навсегда?
— Навсегда.
На это американец, которому он доверял, ласково сказал:
— Спасибо, лапочка. Я что, первый, кому ты стал доверять?
— Со времен моей юности, да, — сказал Земятин, сам удивляясь тому, что этим человеком, по иронии судьбы, оказался американец.
— Ты проиграл, — сказал Римо, вынимая небольшим точным движением лобовую часть черепа Земятина, оставив при этом лицо нетронутым, чтобы кремлевским специалистам по бальзамированию было с чем работать, если им захочется положить то, что осталось в Мавзолей к Ленину и Сталину.
Останься он жив, Земятин никак не мог бы укрепить положение Америки.
— Сделано, — сказал Римо.
— Не сделано, — сказал Чиун, который счел поведение Римо по отношению к русскому правильным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35