Большую горечь приносят с собой любые, пусть самые незначительные, промахи и ошибки в чекистской работе. А если эти ошибки приводят к тяжёлым, непоправимым последствиям?..
Иногда случается и такое…
Всего лишь одна-единственная ошибка в обращении с главарём грабительской шайки Афанасием Сахаровым стоила несколько человеческих жизней.
Был этот Сахаров родом из села Двуречки Фащевской волости Липецкого уезда. До революции работал на шахтах Донбасса, где и выпить любил, и покуралесить, а при случае и могучие кулаки в ход пустить. Забулдыгой и хулиганом остался он и после Великого Октября. Работать? Нет. «Пускай теперь мироеды да богатей на нас работают». Пойти в Красную Армию, защищать от белогвардейцев и интервентов Советскую власть? Тоже нет. «Нашли дураков свой лоб под беляцкую пулю подставлять…»
Так и катился Афанасий под уклон: сначала — дезертирство, потом — уголовщина. Пить-гулять хочется, а чем, как не грабежами, раздобыть для этого средства? После первого, может быть случайного, убийства Сахаров вовсе отрезал себе пути возвращения к честной жизни. Сколотив из таких же, как сам, отпетых бандюг связанную круговой порукой шайку, он «развернулся» во всю ширь.
Главным помощником Сахарова в банде стал его земляк и давнишний приятель, тоже дезертир и уголовник Илья Пронин, отличавшийся особенно зверским характером.
Первым от рук бандитов пал партийный организатор Ленинской волости большевик Лихоперский. Вскоре после этого мерзавцы убили партийного организатора в селе Двуречки Василия Сунтеева и по настоянию Пронина повесили труп убитого на дереве посреди села. Поймав однажды участкового милиционера, Пронин приказал привязать его к хвосту своей лошади и до тех пор носился галопом на коне, пока тело несчастного не превратилось в бездыханную груду окровавленного мяса…
Много сил и труда пришлось потратить чекистам и работникам милиции на ликвидацию этой бандитской шайки. Наконец одного из бандитов, Пронина, нам удалось арестовать.
Он как будто и не думал, не пытался скрывать на допросах свои преступления. Наоборот, рассказывал о них с нескрываемым удовольствием и мельчайшими подробностями, глядя при этом прямо мне в глаза, словно надеясь увидеть, какое впечатление производит все это на ненавистного ему чекиста. Тяжко было слушать признания закоренелого врага советского народа, но приходилось сдерживаться: суд воздаст ему по заслугам.
Рассказал Пронин и об убийствах других коммунистов и местных активистов, и о зверских преступлениях главаря банды, Афанасия Сахарова. С лютой злобой вспомнил, как однажды какой-то «подлец» угнал у бандитов всех лошадей.
— Жаль, не удалось поймать конокрада, — скрипнул он зубами, — мы бы с него с живого шкуру сняли!
И невдомёк было кровавому садисту, что «спешил» банду в ночное время не кто иной, как наш чекист Дмитрий Андреевич Сычиков с небольшой группой красноармейцев…
Допрашивая Пронина, я все более явственно ощущал, что он надеется каким-то образом спасти свою жизнь. Но — каким образом, как?
Вскоре это выяснилось.
После очередного допроса, поздно вечером, я вызвал двоих конвоиров для сопровождения бандита в камеру. Спускаясь по парадной лестнице, Пронин вдруг бросился в открытую дверь и дальше — через дорогу, к неосвещённым складским помещениям. Но его тут же догнали меткие пули конвоиров.
А банда Сахарова все ещё продолжала разбой. Очень ловок был её главарь, смел до отчаянности, до дерзости, уходил, казалось бы, из самых хитроумных ловушек. А там, где были его лихость и удача, там и легенды о неуловимом атамане росли, как снежный ком. Одни боялись Афанасия и помалкивали, другие не прочь были дать щедрому на расплату бандиту временное пристанище. Лучше, мол, пачка денег, чем бандитская пуля в лоб.
Конечно, больше было таких, которые ненавидели грабителей, старались помочь чекистам расправиться с ними. На них-то, на честных советских людей, и опирались работники ЧК.
Ясно было одно: прежде всего следовало найти и взять главаря банды. Остальных выловить легче.
Но где и как его поймать?
Вёл поиски наш липецкий оперативный сотрудник Степан Самарин, бывший рабочий Сокольского завода. Ему первому и удалось нащупать место, где отсиживается и кутит главарь в перерывах от налёта до налёта — в родном селе, в Двуречках, у родичей и дружков. Бандит настолько верил в свой счастливый «фарт», что даже и мысли не допускал о возможном провале. Ну кто решится сообщить о нем чекистам, кто посмеет выдать, если все люди в селе стоят за него горой?
Степан Самарин посмеивался:
— Дурак этот Афонька, при всей его смелости и наглости чистый дурак. Да мне же каждый его шаг в Двуречках известен. Там, видно, и брать придётся: спокоен, не ждёт нас. А мы возьмём…
Взяла оперативная чекистская группа Афанасия Сахарова поздней ночью, в доме знакомой бандиту самогонщицы. У неё он, гуляя напропалую, частенько пропивал добычу. Пришлось подождать, пока нагуляется, напьётся, а потом Самарин со своими помощниками связали его и вывезли из села. Пришёл в себя бандит только на следующее утро, в камере предварительного заключения, и долго не мог понять, какими судьбами в ней очутился.
Начал догадываться, когда увидел зашедшего к нему Самарина с синяком под глазом, с распухшим носом, с дырой в верхнем ряду зубов. Да и у самого бандита порядком болели бока и разбитые до кровоподтёков кулаки.
— Твоя работа? — угрюмо спросил он.
Самарин кивнул:
— Моя.
— А выдал меня кто?
— Люди.
— Не скажешь?
— Нет.
— Сам найду, — бандит скрипнул зубами. — Ни одному башки не сносить!
— Попробуй.
На том разговор и кончился. Следствие продолжалось, и все новые преступления Сахарова выплывали наружу. Он вёл себя спокойно, без запирательств отвечал на вопросы следователя, и складывалось впечатление, что отпетый бандит поневоле смирился со своей участью.
Под камеру предварительного заключения был приспособлен склад-лабаз, находившийся под одной крышей с домом бывшего купца Терпугова, в котором теперь размещалась Чрезвычайная Комиссия.
Было воскресенье. На свидание с арестованными пришли родственники с узелками в руках.
Принимали передачи дежурные надзиратели.
Один из них впопыхах, а может быть от невнимательности, принял для Сахарова продукты, почему-то завёрнутые в пушистый женский полушалок. Принял и передал. Не подумал для чего мужчине понадобился женский платок.
А Сахаров, как позднее выяснилось, его-то и ждал. И когда на следующий день в комнату, отведённую для приёма передач, полно набилось женщин, пришедших на свидание с арестованными мужьями, в дверь камеры начали колотить кулаками:
— Открой! Надо парашу вынести, до краёв полна.
Что ж, так всегда бывало: заключённые выносят параши из камеры в комнату приёма передач, а оттуда красноармейцы охраны — во двор. Вынесли её Сахаров ещё с одним арестованным. Дежурному надзирателю было не до них — со всех сторон наседали посетительницы со своими просьбами и уговорами. И он не заметил, вернулись ли в камеру оба заключённые, захлопнул дверь и задвинул засов. Будь надзиратель чуточку повнимательнее, он непременно удивился бы, увидев, что в комнате стало на одну женщину больше. Высокая, в полушубке, с широким лицом, по самые глаза закутанным в полушалок, она пробиралась сквозь толпу к выходной двери.
Ещё минута, всего несколько шагов, и дверь за ней закроется.
Но часовой-красноармеец возле выхода был бдительнее. Он сразу заметил высокую особу, которая неизвестно откуда появилась у дверей. И когда та поравнялась с ним, боец неожиданно рванул полушалок с её головы. Женщина вскинула голову, и часовой невольно отпрянул, увидев злое лицо с успевшими отрасти усами: Сахаров!
Бандита тут же сфотографировали в женском обличье, для приобщения фотографии к следственному делу, и водворили назад в камеру. Он и на этот раз не стал отпираться перед следователем, признался, что давно задумал бежать. Для этого и переправил на волю с одним из освобождённых записку родственникам — попросил прислать ему женский платок или полушалок.
— Того недотёпу-надзирателя я приметил раньше, — пояснил Афанасий. — Другой полушалок ни за что бы не пропустил в камеру. Пришлось подметить, в какие дни он дежурит. Зато и получил, как по почте: в самые руки.
Он даже посмеивался, этот негодяй, предвкушая, какая суровая кара ожидает невнимательного надзирателя. А следователю сказал, сокрушённо покачав головой:
— Спета моя песенка, отгулял на этом свете. Одного остаётся ждать: скорей бы конец…
И конец наступил. Суд приговорил закоренелого, неисправимого, социально опасного бандита, главаря преступной шайки Афанасия Сахарова к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор этот, как ни странно, он встретил не только спокойно, а словно бы с удовлетворением: пожил, погулял в своё удовольствие, пора и честь знать.
О возможности побега давно уже никто не думал. Какой может быть побег, если осталось вывезти преступника за город и привести приговор в исполнение? Не думал о побеге и комендант ЧК Сергей Артамонов, когда тёмной осенней ночью снаряжал бандита в последний путь. Всю дорогу грабитель молчал. Только когда добрались до места, Сахаров попросил:
— Будь человеком, развяжи руки: хочу перед смертью помолиться, у бога прощения попросить.
Вот тут-то и произошла непоправимая ошибка. Покорное, обречённое спокойствие бандита усыпило бдительность Артамонова, да и слишком он понадеялся на вооружённый револьверами конвой, на свою недюжинную физическую силу. Понадеялся и приказал красноармейцам развязать Сахарову руки.
Тот и теперь продолжал вести себя спокойно. Шагнул раз, другой и спросил:
— Куда становиться-то?
— Подальше чуток, на край ямы, — отозвался комендант.
— Сюда, что ли?
— Ага…
И сразу за этим «ага» — суматошная, всполошённая пальба из револьверов. Сахаров, перепрыгнув через яму, метнулся в одну сторону, в другую и, пригибаясь к земле, помчался к недалёкому лесу, исчез, растворился в ночной темноте…
Искали до самого утра. Весь лес излазили, прочесали глубокий овраг за ним, прощупали чуть ли не каждый куст — не нашли. Вернулись в ЧК ни с чем, чтобы держать ответ за ошибку, равноценную преступлению.
И первому этот ответ пришлось держать доверчивому, слишком самоуверенному Сергею Артамонову.
Бандит вскоре дал о себе знать: опять начались грабежи и убийства, ещё более зверские, чем раньше. Опять всполошилась вся округа. Действовал он теперь осмотрительнее, осторожнее. Ещё беспощаднее расправлялся с советскими активистами и представителями власти, которые попадали к нему в руки. Особенно жестоко расправился Афанасий Сахаров с захваченным однажды милиционером. Пытал его, издевался и, только насытившись зрелищем мучений, пристрелил жертву.
Огромных трудов, мобилизации всех сил стоила чекистам долгая и изнурительная охота за этим двуногим зверем. Ловили его сообщников, а сам он опять уходил от нас. Лишь через довольно значительный промежуток времени карающая рука закона настигла и уничтожила бандитского главаря.
ДАЛЁКИЙ ПРИЦЕЛ
Вынужденный переход к новой экономической политике, начавшийся в 1921 году, временно предоставил возможности для развития частного предпринимательства и торговли. Используя эти возможности, мелкая буржуазия начала открывать небольшие фабрики и кустарные мастерские, обзаводиться магазинами, ресторанами, коммерческими конторами и предприятиями. Появились так называемые нэпманы, а одновременно с ними ожили и зашевелились притихшие было спекулянты, тёмные махинаторы, валютчики и прочий преступный мир.
Даже в маленьких уездных городах, как поганки после дождя, начали расти частные торговые конторы, мастерские, эффектно разукрашенные магазины и рестораны. Нечистоплотные сделки совершались на торговых биржах. «Обмывались» эти сговоры на обильных банкетах.
В это время я работал на новом месте в должности помощника уполномоченного ОГПУ по Борисоглебскому уезду. Здесь подобрался небольшой, но дружный чекистский коллектив. С липецкими друзьями расстался не без грусти: там я мальчишкой неполных шестнадцати лет впервые пришёл в Чрезвычайную Комиссию, там постиг первые азы чекистской работы. В Липецке остались и самые дорогие друзья моей юности, товарищи, а среди них — мой первый учитель Я.Ф.Янкин.
Снова мы встретились с Яковом Фёдоровичем в 1927 году в Тамбове, где он, будучи тяжело больным, работал секретарём окружного исполкома. Год спустя, в возрасте тридцати трех лет, Яков Фёдорович умер. Провожая его в последний путь, я от имени чекистов произнёс над могилой прощальное слово, в котором заверил дорогого учителя, что мы всегда будем так же, как он, верны нашему народу и великому делу родной Коммунистической партии…
Не могу забыть ещё друга юности, нашего комсомольского вожака — Женю Адамова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43