Странный подбор, странные вкусы у хозяев этого места. Собранные вместе, эти работы производили мрачное впечатление смерти.
Слева от меня, вдоль всей противоположной стены, располагалась портретная галерея. Если традиции соблюдались, то здесь должны были находиться портреты предков владельцев этого замка, вернее, того замка, который послужил основой для создания копии. К этому моменту я уже не сомневался, что предметы, здания, да и целые миры копировались Гифроном с конкретных образцов.
Причем для создания копии Гифрону не требовался оригинал. Достаточно было образа предмета. Его характерные особенности брались из памяти тех людей, с которыми Гифрон устанавливал прямой контакт. Скорее всего по этой причине многие детали в воссоздаваемой Гифроном действительности имели расплывчатый, неясный характер, напоминая иногда незаконченные наброски не слишком старательного художника. Но даже при такой расплывчатости меня поражали миллионы мельчайших подробностей, использованных Гифроном при создании любой копии предмета. Очевидно, человеческая память хранит о каждом виденном нами предмете гораздо больше информации, чем та, которая доступна нам самим.
Мое внимание привлек последний портрет в длинном ряду своих предшественников. Прежде всего потому, что он резко отличался от остальных полной завершенностью и потрясающей детализацией. Были заметны даже отдельные волоски на широких бровях человека, изображенного на портрете. Даже фотография не способна передать тех мельчайших деталей, которые здесь хорошо просматривались. Впечатление было такое, словно я вижу чье-то отражение в зеркале.
Если традиция в этой галерее соблюдалась, то этот портрет должен был изображать современного владельца замка. На портрете я видел человека лет сорока, с узким, длинным и чересчур бледным лицом. Низко надвинутая беретка с пером скрывала его высокий лоб, зато глаза смотрели вызывающе, в упор, не отрываясь от моего взгляда даже тогда, когда я попытался отойти немного в сторону.
Я знал, что в живописи существует какой-то особый прием, позволяющий изображать глаза на портрете таким образом, чтобы они всегда смотрели в лицо зрителю, – однако на этом портрете глаза жили своей собственной, независимой от полотна жизнью. Не только глаза произвели на меня странное, неизгладимое впечатление.
В картине отсутствовала перспектива, предметы за спиной человека в камзоле и со шпагой в левой руке казались смазанными, несущественными, но этот непривычный прием, вначале вызывавший раздражение, в конце концов концентрировал все внимание зрителя на самом портрете.
Рассматривая его с разных сторон, я наконец понял, что меня поразило больше всего: при определенном угле зрения на какой-то краткий миг в картине появлялась перспектива, и плоское изображение становилось объемным.
В этом не было ничего особенного, в современных музеях довольно часто используют подобный прием, накладывая на изображение голограмму, но здесь было нечто совсем иное…
Мне все время чудилось, что полотно является своеобразной ширмой, скрывающей за собой иную реальность… Впечатление оказалось настолько сильным, что я не удержался от небольшого эксперимента.
Подойдя к портрету вплотную, я достал нож и осторожно прикоснулся кончиком лезвия к холсту. Лезвие погрузилось в изображение мягко, безо всякого сопротивления, словно самого холста не существовало вовсе. Лишь в глубине картины оно соприкоснулось с чем-то твердым. Это было настолько странно, что я тотчас отдернул нож. Мне показалось, что лицо человека на портрете изменилось, и в нем появилось какое-то угрожающее выражение.
Внимательно всмотревшись в то место на холсте, которого коснулось лезвие, я не обнаружил ни малейшей царапины на слое краски, зато в глубине, на самом камзоле хозяина замка появился небольшой надрез, и я готов был поклясться, что минуту назад его там не было…
Я долго не решался повернуться к портрету спиной и покинуть картинную галерею. Почему-то казалось, что лишь мой взгляд удерживает изображение на месте, а стоит отвернуться, как портрет за моей спиной оживет…
Не знаю, сколько прошло времени. Здесь оно не имело никакого значения. В конце концов я справился с собой, повернулся и сделал шаг в сторону двери, ведущей из картинной галереи в следующее помещение.
Меня остановил звук. Отчетливый звук удара каблуков о паркетины пола. Я замер на месте. Чувство самосохранения подсказало, что оборачиваться не следует.
Звук больше не повторился, стояла та особенная тишина, наполненная запахами пыли и старой краски, которая бывает только в музеях. Где-то очень далеко послышалась приглушенная речь. Слов невозможно было разобрать. Булькала разливаемая по бокалам жидкость, звенели столовые приборы… Неведомые гости в обеденном зале приступили к пиршеству…
Я счел за благо двинуться дальше. Внутреннее чувство подсказало мне, что в этом замке не стоит возвращаться в пройденные помещения и не нужно оборачиваться назад.
Дверь, ведущая из картинной галереи в следующее помещение замка, была уже совсем рядом, меня отделяло от нее всего несколько метров. Но за моей спиной все отчетливей звучали чужие шаги, и время от времени раздавались щелкающие звуки – ножны задевали за паркетины пола. Каждую секунду я ожидал предательского удара шпаги в свою незащищенную спину. Но я совершенно определенно знал, стоит мне обернуться, и я никогда не выберусь отсюда.
Что это было? Испытание нервов на выдержку? В конце концов, я привык встречать опасность лицом к лицу, но сейчас любую попытку повернуться блокировал совершенно незнакомый мне раньше иррациональный страх.
Стиснув зубы и чувствуя, как капли предательского холодного пота стекают по лицу, я упорно шел дальше. Три шага до двери… Два… Один…
И вот я уже в следующем помещении, дверь за моей спиной со скрипом закрылась. Но даже теперь я не обернулся. Прямо передо мной возвышался зажженный камин.
Недалеко от него, в резном кресле, богато изукрашенном позолоченным литьем, вальяжно развалясь за круглым столом, сидел человек…
Его лицо находилось в тени, однако, когда дверь открылась, он обернулся, и свет от подсвечников, стоявших на столе, осветил его профиль.
В первое мгновение мне показалось, что человек с портрета, преследовавший меня по пятам, все-таки каким-то образом опередил меня и оказался в этом зале прежде, чем туда вошел я. Но уже в следующее мгновение мой взгляд, привыкший замечать и анализировать мельчайшие детали, отметил, что это не так.
Прежде всего шпага… Даже сидя в кресле, он не расстался с ней. Но ножны располагались там, где им и положено быть – с правой стороны. Застежки на камзоле тоже находились на своем месте.
Тем не менее сходство с портретом было поразительным, и если там был изображен именно этот человек, то, похоже, художник пользовался зеркалом…
– Присаживайся, Симар, давненько мы не встречались. – Эти слова относились не ко мне, и в следующую секунду я, наконец, увидел своего преследователя. Он вышел из-за моей спины и, не обращая на меня ни малейшего внимания, словно я был предметом мебели, прошел к столу.
Теперь у камина сидели два человека, похожих друг на друга как две капли воды. Налив себе кубок вина, тот, что пришел после меня, проверил его цвет и медленно, как это делают знатоки, просмаковал первый маленький глоток.
– Твоя знаменитая мадера, Рамис, урожая двести второго…
– Я ждал тебя и приготовил наш любимый напиток.
– Выходит, ты знал, что нам сегодня нанесут визит?
– Конечно, я знал. Я всегда это знаю. Предчувствия, сны… Не так уж часто находятся смельчаки, способные добраться до этой комнаты. Так что сегодня нам предстоит отменное развлечение.
Они говорили обо мне так, словно меня здесь не было, но, несмотря на угрозу, прозвучавшую в последней фразе, я почувствовал, что исчез, сменившись гневом, предательский страх, сковывающий меня с того мгновения, как портрет за моей спиной ожил.
– Послушайте, господа! Вам не кажется невежливым держать гостя у двери и не предложить ему присесть?
Ответил Рамис, тот, у которого шпага висела с правой стороны. Похоже, он был главным в этой парочке близнецов.
– Отнюдь нет… – произнес он, по-прежнему даже не оборачиваясь. – Вы ведь незваный гость. Как это там у вас говорится? «Незваный гость хуже татарина». Кстати, кто такой этот татарин?
– Татарин – очень нехороший человек, – произнес я, усаживаясь за стол безо всякого приглашения, благо там оказалось еще одно свободное кресло.
– А вы, однако, нахал, сударь! – произнес Рамис, улыбнувшись уголками губ. Улыбка не коснулась глаз, они смотрели на меня холодно и изучающе.
Его лицо производило весьма неприятное впечатление прежде всего из-за своей неестественной, алебастровой бледности, а также потому, что глянцево-черные усы и брови казались искусственными, приклеенными к какой-то маске.
– С кем поведешься…
– Что он имеет в виду? – спросил Симар.
– Пословица такая. Наш гость любит пословицы и хочет сказать, что общение с нами вредит его манерам.
– Может быть, мне его уже можно зарезать?
– Успеешь. Надо сначала пообщаться с человеком. Так с чем вы к нам пожаловали?
Предложение Симара подействовало на меня иначе, чем рассчитывали мои собеседники. Страх, неуверенность – все исчезло. Беседа стала походить на дешевый водевиль, а я шел сюда не для того, чтобы участвовать в любительском спектакле.
Возможно, эти двое и представляли определенную опасность, но вряд ли они могли говорить от имени Гифрона – скорее всего это его очередные куклы, опоенные наркотиком. Все же такое предположение следовало проверить. Я обязан был хотя бы попробовать. В конце концов, раз уж я здесь и вместо ожидаемого серьезного контакта мне подсунули этих двух клоунов, я должен извлечь из сложившейся ситуации хоть какую-то пользу.
– У меня много вопросов. Но не к вам. К вашему хозяину.
– Ишь куда хватил! С чего это ты решил, что он станет с тобой разговаривать? У него есть дела поважнее!
– Может, мое дело и есть самое важное.
Я взял со стола кубок, наполнил его из графина, пригубил и сразу же поднялся. Все это время прищуренные глаза Рамиса внимательно следили за каждым моим движением.
– Вино у вас отменное, а вот что касается остального… Золотое правило знаете?
Оба уставились на меня, и по всему было видно, что золотого правила они не знают.
– «Не делай другому того, чего не хочешь себе самому». Передайте это вашему хозяину. А то он доиграется со своим наркотиком. «Феникс» – это еще не вся Земная федерация.
– По-моему, он нам угрожает! – сказал Рамис, все еще не поднимаясь из-за стола.
– Ты прав! Редкостный наглец! Пора его проучить, – подытожил нашу беседу Симар. Он был уже на ногах, и его левая рука лежала на эфесе шпаги. Я потянулся было к кинжалу, но остановился на полпути.
Мое оружие – не чета его жалкой шпажонке. Но если я хотел добиться от своего визита какого-то результата, если я вообще хотел выбраться отсюда, мне самому следовало придерживаться золотого правила.
– У меня нет вашего оружия, господа, и если вы собираетесь устраивать честный поединок…
– Оружия здесь достаточно. Выбирай любое. Я подожду.
Только теперь я окинул комнату беглым взглядом, отмечая все детали, которые могли иметь значение в предстоящем поединке. Окон в этом помещении, как и во всех других залах, не было. Рассеянный свет лился сверху. Казалось, светился сам потолок. И этого света было вполне достаточно.
Горящие свечи на столе служили еще одной декорацией. Симар был прав – оружие в каминной имелось. На толстенных гобеленах с охотничьими сценами висели шпаги, арбалеты, мечи, короткие тяжелые тесаки, был даже древнерусский пернач с короткими стальными перьями на круглой головке.
Мне предстоял непростой выбор. В фехтовании я полнейший профан и вряд ли сумею стать достойным противником своему неожиданному врагу. Кстати, зачем ему понадобился этот поединок? Он хорошо разыграл возмущение, но мои слова лично к нему не относились. Воспользовался поводом, чтобы развлечься? Он все время рвался в драку…
Я подошел к гобелену и остановился в раздумье. Конечно, моя реакция, отточенная в спортивных рукопашных схватках без оружия, сослужит мне неплохую службу. Но этого недостаточно, чтобы противостоять противнику, вооруженному шпагой, к тому же он левша, что еще больше осложнит поединок. Я не должен раздумывать слишком долго, чтобы не дать повода истолковать мою нерешительность как трусость.
В рукопашной схватке первостепенное значение имеет психологический настрой, моральное подавление противника.
Наконец я остановил свой выбор на перначе. Его общая длина была сантиметров на десять короче шпаги. Зато стальные перья давали мне возможность захватывать лезвие шпаги, а если повезет, то и сломать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Слева от меня, вдоль всей противоположной стены, располагалась портретная галерея. Если традиции соблюдались, то здесь должны были находиться портреты предков владельцев этого замка, вернее, того замка, который послужил основой для создания копии. К этому моменту я уже не сомневался, что предметы, здания, да и целые миры копировались Гифроном с конкретных образцов.
Причем для создания копии Гифрону не требовался оригинал. Достаточно было образа предмета. Его характерные особенности брались из памяти тех людей, с которыми Гифрон устанавливал прямой контакт. Скорее всего по этой причине многие детали в воссоздаваемой Гифроном действительности имели расплывчатый, неясный характер, напоминая иногда незаконченные наброски не слишком старательного художника. Но даже при такой расплывчатости меня поражали миллионы мельчайших подробностей, использованных Гифроном при создании любой копии предмета. Очевидно, человеческая память хранит о каждом виденном нами предмете гораздо больше информации, чем та, которая доступна нам самим.
Мое внимание привлек последний портрет в длинном ряду своих предшественников. Прежде всего потому, что он резко отличался от остальных полной завершенностью и потрясающей детализацией. Были заметны даже отдельные волоски на широких бровях человека, изображенного на портрете. Даже фотография не способна передать тех мельчайших деталей, которые здесь хорошо просматривались. Впечатление было такое, словно я вижу чье-то отражение в зеркале.
Если традиция в этой галерее соблюдалась, то этот портрет должен был изображать современного владельца замка. На портрете я видел человека лет сорока, с узким, длинным и чересчур бледным лицом. Низко надвинутая беретка с пером скрывала его высокий лоб, зато глаза смотрели вызывающе, в упор, не отрываясь от моего взгляда даже тогда, когда я попытался отойти немного в сторону.
Я знал, что в живописи существует какой-то особый прием, позволяющий изображать глаза на портрете таким образом, чтобы они всегда смотрели в лицо зрителю, – однако на этом портрете глаза жили своей собственной, независимой от полотна жизнью. Не только глаза произвели на меня странное, неизгладимое впечатление.
В картине отсутствовала перспектива, предметы за спиной человека в камзоле и со шпагой в левой руке казались смазанными, несущественными, но этот непривычный прием, вначале вызывавший раздражение, в конце концов концентрировал все внимание зрителя на самом портрете.
Рассматривая его с разных сторон, я наконец понял, что меня поразило больше всего: при определенном угле зрения на какой-то краткий миг в картине появлялась перспектива, и плоское изображение становилось объемным.
В этом не было ничего особенного, в современных музеях довольно часто используют подобный прием, накладывая на изображение голограмму, но здесь было нечто совсем иное…
Мне все время чудилось, что полотно является своеобразной ширмой, скрывающей за собой иную реальность… Впечатление оказалось настолько сильным, что я не удержался от небольшого эксперимента.
Подойдя к портрету вплотную, я достал нож и осторожно прикоснулся кончиком лезвия к холсту. Лезвие погрузилось в изображение мягко, безо всякого сопротивления, словно самого холста не существовало вовсе. Лишь в глубине картины оно соприкоснулось с чем-то твердым. Это было настолько странно, что я тотчас отдернул нож. Мне показалось, что лицо человека на портрете изменилось, и в нем появилось какое-то угрожающее выражение.
Внимательно всмотревшись в то место на холсте, которого коснулось лезвие, я не обнаружил ни малейшей царапины на слое краски, зато в глубине, на самом камзоле хозяина замка появился небольшой надрез, и я готов был поклясться, что минуту назад его там не было…
Я долго не решался повернуться к портрету спиной и покинуть картинную галерею. Почему-то казалось, что лишь мой взгляд удерживает изображение на месте, а стоит отвернуться, как портрет за моей спиной оживет…
Не знаю, сколько прошло времени. Здесь оно не имело никакого значения. В конце концов я справился с собой, повернулся и сделал шаг в сторону двери, ведущей из картинной галереи в следующее помещение.
Меня остановил звук. Отчетливый звук удара каблуков о паркетины пола. Я замер на месте. Чувство самосохранения подсказало, что оборачиваться не следует.
Звук больше не повторился, стояла та особенная тишина, наполненная запахами пыли и старой краски, которая бывает только в музеях. Где-то очень далеко послышалась приглушенная речь. Слов невозможно было разобрать. Булькала разливаемая по бокалам жидкость, звенели столовые приборы… Неведомые гости в обеденном зале приступили к пиршеству…
Я счел за благо двинуться дальше. Внутреннее чувство подсказало мне, что в этом замке не стоит возвращаться в пройденные помещения и не нужно оборачиваться назад.
Дверь, ведущая из картинной галереи в следующее помещение замка, была уже совсем рядом, меня отделяло от нее всего несколько метров. Но за моей спиной все отчетливей звучали чужие шаги, и время от времени раздавались щелкающие звуки – ножны задевали за паркетины пола. Каждую секунду я ожидал предательского удара шпаги в свою незащищенную спину. Но я совершенно определенно знал, стоит мне обернуться, и я никогда не выберусь отсюда.
Что это было? Испытание нервов на выдержку? В конце концов, я привык встречать опасность лицом к лицу, но сейчас любую попытку повернуться блокировал совершенно незнакомый мне раньше иррациональный страх.
Стиснув зубы и чувствуя, как капли предательского холодного пота стекают по лицу, я упорно шел дальше. Три шага до двери… Два… Один…
И вот я уже в следующем помещении, дверь за моей спиной со скрипом закрылась. Но даже теперь я не обернулся. Прямо передо мной возвышался зажженный камин.
Недалеко от него, в резном кресле, богато изукрашенном позолоченным литьем, вальяжно развалясь за круглым столом, сидел человек…
Его лицо находилось в тени, однако, когда дверь открылась, он обернулся, и свет от подсвечников, стоявших на столе, осветил его профиль.
В первое мгновение мне показалось, что человек с портрета, преследовавший меня по пятам, все-таки каким-то образом опередил меня и оказался в этом зале прежде, чем туда вошел я. Но уже в следующее мгновение мой взгляд, привыкший замечать и анализировать мельчайшие детали, отметил, что это не так.
Прежде всего шпага… Даже сидя в кресле, он не расстался с ней. Но ножны располагались там, где им и положено быть – с правой стороны. Застежки на камзоле тоже находились на своем месте.
Тем не менее сходство с портретом было поразительным, и если там был изображен именно этот человек, то, похоже, художник пользовался зеркалом…
– Присаживайся, Симар, давненько мы не встречались. – Эти слова относились не ко мне, и в следующую секунду я, наконец, увидел своего преследователя. Он вышел из-за моей спины и, не обращая на меня ни малейшего внимания, словно я был предметом мебели, прошел к столу.
Теперь у камина сидели два человека, похожих друг на друга как две капли воды. Налив себе кубок вина, тот, что пришел после меня, проверил его цвет и медленно, как это делают знатоки, просмаковал первый маленький глоток.
– Твоя знаменитая мадера, Рамис, урожая двести второго…
– Я ждал тебя и приготовил наш любимый напиток.
– Выходит, ты знал, что нам сегодня нанесут визит?
– Конечно, я знал. Я всегда это знаю. Предчувствия, сны… Не так уж часто находятся смельчаки, способные добраться до этой комнаты. Так что сегодня нам предстоит отменное развлечение.
Они говорили обо мне так, словно меня здесь не было, но, несмотря на угрозу, прозвучавшую в последней фразе, я почувствовал, что исчез, сменившись гневом, предательский страх, сковывающий меня с того мгновения, как портрет за моей спиной ожил.
– Послушайте, господа! Вам не кажется невежливым держать гостя у двери и не предложить ему присесть?
Ответил Рамис, тот, у которого шпага висела с правой стороны. Похоже, он был главным в этой парочке близнецов.
– Отнюдь нет… – произнес он, по-прежнему даже не оборачиваясь. – Вы ведь незваный гость. Как это там у вас говорится? «Незваный гость хуже татарина». Кстати, кто такой этот татарин?
– Татарин – очень нехороший человек, – произнес я, усаживаясь за стол безо всякого приглашения, благо там оказалось еще одно свободное кресло.
– А вы, однако, нахал, сударь! – произнес Рамис, улыбнувшись уголками губ. Улыбка не коснулась глаз, они смотрели на меня холодно и изучающе.
Его лицо производило весьма неприятное впечатление прежде всего из-за своей неестественной, алебастровой бледности, а также потому, что глянцево-черные усы и брови казались искусственными, приклеенными к какой-то маске.
– С кем поведешься…
– Что он имеет в виду? – спросил Симар.
– Пословица такая. Наш гость любит пословицы и хочет сказать, что общение с нами вредит его манерам.
– Может быть, мне его уже можно зарезать?
– Успеешь. Надо сначала пообщаться с человеком. Так с чем вы к нам пожаловали?
Предложение Симара подействовало на меня иначе, чем рассчитывали мои собеседники. Страх, неуверенность – все исчезло. Беседа стала походить на дешевый водевиль, а я шел сюда не для того, чтобы участвовать в любительском спектакле.
Возможно, эти двое и представляли определенную опасность, но вряд ли они могли говорить от имени Гифрона – скорее всего это его очередные куклы, опоенные наркотиком. Все же такое предположение следовало проверить. Я обязан был хотя бы попробовать. В конце концов, раз уж я здесь и вместо ожидаемого серьезного контакта мне подсунули этих двух клоунов, я должен извлечь из сложившейся ситуации хоть какую-то пользу.
– У меня много вопросов. Но не к вам. К вашему хозяину.
– Ишь куда хватил! С чего это ты решил, что он станет с тобой разговаривать? У него есть дела поважнее!
– Может, мое дело и есть самое важное.
Я взял со стола кубок, наполнил его из графина, пригубил и сразу же поднялся. Все это время прищуренные глаза Рамиса внимательно следили за каждым моим движением.
– Вино у вас отменное, а вот что касается остального… Золотое правило знаете?
Оба уставились на меня, и по всему было видно, что золотого правила они не знают.
– «Не делай другому того, чего не хочешь себе самому». Передайте это вашему хозяину. А то он доиграется со своим наркотиком. «Феникс» – это еще не вся Земная федерация.
– По-моему, он нам угрожает! – сказал Рамис, все еще не поднимаясь из-за стола.
– Ты прав! Редкостный наглец! Пора его проучить, – подытожил нашу беседу Симар. Он был уже на ногах, и его левая рука лежала на эфесе шпаги. Я потянулся было к кинжалу, но остановился на полпути.
Мое оружие – не чета его жалкой шпажонке. Но если я хотел добиться от своего визита какого-то результата, если я вообще хотел выбраться отсюда, мне самому следовало придерживаться золотого правила.
– У меня нет вашего оружия, господа, и если вы собираетесь устраивать честный поединок…
– Оружия здесь достаточно. Выбирай любое. Я подожду.
Только теперь я окинул комнату беглым взглядом, отмечая все детали, которые могли иметь значение в предстоящем поединке. Окон в этом помещении, как и во всех других залах, не было. Рассеянный свет лился сверху. Казалось, светился сам потолок. И этого света было вполне достаточно.
Горящие свечи на столе служили еще одной декорацией. Симар был прав – оружие в каминной имелось. На толстенных гобеленах с охотничьими сценами висели шпаги, арбалеты, мечи, короткие тяжелые тесаки, был даже древнерусский пернач с короткими стальными перьями на круглой головке.
Мне предстоял непростой выбор. В фехтовании я полнейший профан и вряд ли сумею стать достойным противником своему неожиданному врагу. Кстати, зачем ему понадобился этот поединок? Он хорошо разыграл возмущение, но мои слова лично к нему не относились. Воспользовался поводом, чтобы развлечься? Он все время рвался в драку…
Я подошел к гобелену и остановился в раздумье. Конечно, моя реакция, отточенная в спортивных рукопашных схватках без оружия, сослужит мне неплохую службу. Но этого недостаточно, чтобы противостоять противнику, вооруженному шпагой, к тому же он левша, что еще больше осложнит поединок. Я не должен раздумывать слишком долго, чтобы не дать повода истолковать мою нерешительность как трусость.
В рукопашной схватке первостепенное значение имеет психологический настрой, моральное подавление противника.
Наконец я остановил свой выбор на перначе. Его общая длина была сантиметров на десять короче шпаги. Зато стальные перья давали мне возможность захватывать лезвие шпаги, а если повезет, то и сломать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56