— еле слышно прошептал Карий.
— Ась? — испуганно пробормотал Первуша.
— Пленники, спрашиваю, где?
— А, вон оно что! — обрадовавшись неведомо чему, облегченно вздохнул опричник. — Да рядышком они, тута, в Тюремной башне!
Первуша обернулся, указывая на возвышавшуюся рядом монастырскую башню, и бесшумно рухнул в снег, рядом с застывшими безмятежно улыбающимся Юшкой и недоуменно смотрящим в небо Карамышем.
***
С церковного порога дохнуло густым ароматом ладана, приправленного от бессчетного числа горящих восковых свечей нежным привкусом меда. Затем показались танцующие язычки пламени: яркие, невесомые, словно парящие мотыльки подле суровых небесных ликов. Карий осмотрелся.
На холодном каменном полу, подле образа архангела Михаила, слезно молился исхудавший, согбенный человек в одном исподнем.
«Никак игумен низложенный», — подумал Данила и, надеясь вызнать о судьбе своих товарищей, пошел к молящемуся через храм.
Завидев появившегося словно тень черного воина с кривым мечом, светящимся в ярком пламени свечей, Иоанн, разрывая на груди рубаху, истошно закричал: «От Бога посланному, всех Ангел престрашен еси, святый Ангеле, не устраши мою душу убогую, наполнену злосмрадия…»
Карий увидел появившееся из темного угла испуганное бритое лицо иностранца и не придал значения, когда этот нелепый, заплутавший в русских снегах незадачливый купец, отчаянно размахивая руками, бросился ему навстречу.
Подбежав к вооруженному незнакомцу на несколько шагов, Бомелий размахнулся и что было сил выплеснул в его лицо кислоту.
— Малюта! — закричал Бомелий, пятясь назад, во тьму.
— Малютушка! — вслед за чернокнижником бессмысленно завопил царь.
Вбежавшие в церковь опричники легко выбили ятаган из рук ослепленного Данилы и навалились разом, скрутили за спиной руки.
Подоспевший Малюта Скуратов посмотрел на плачущего, в разорванной рубахе, царя, затем на лежавший подле государя хищный клинок ятагана:
— Подослали таки, проклятые, убийцу! — затем, повернувшись к опричникам, громогласно повторил. — Да не Литва и не Польша убийцу-то подослали. Сдается мне, что здесь свои, опричненные, постаралися!
Малюта скинул с плеч соболью шубу и, ласково укрывая царя, властно приказал опричникам:
— В застенок душегубца. Глаза с него не спускать, да пальцем до меня не трогать!
Скуратов осторожно поставил царя на ноги и повел его прочь из храма, где возле милостивых и строгих образов уже таяли последние восковые свечи.
— Малютушка! — блуждая безумным взглядом по храмовым фрескам тихо шептал царь. — Знамение мне было великое!
— Какое знамение, батюшка? — благоговейно переспрашивал Малюта. — Скажешь ли мне, твоему чаду недостойному?
— Как не сказать? Скажу! — Иоанн перекрестился и заглянул Скуратову в глаза. — Ангел Грозный явился мне. Здесь, во храме Божьем!
Малюта повалился царю в ноги и сокрушенно ответил:
— То не Ангел, а убивец подосланный был. Не углядел, государь… Казни пса, воля твоя. Только знай, что душегубца черного раб твой Малюта изловил своими руками!
— Нет вины твоей в том, что Архистратигу противостоять не смог. Перед ним и князья бесовские, все одно, что козлища перед львом рыкающим, — царь посмотрел поверх головы Скуратова и, подобно священнику, благословил.
Наблюдавший из потаенной храмовой темноты Бомелий усмехнулся и, зябко кутаясь в огромной собольей шубе, негромко сказал:
— Теперь, Малюта, не медли. Настал твой час!
***
Белая, залитая вечерней зарею снежная равнина тянулась бесконечно долгим полотном, переламываясь у горизонта и заползая на играющее скупыми красками закатное зимнее небо. Тени ложились все дальше, пока и вовсе не стали медленно исчезать, смешиваясь с надвигавшимися сумерками.
— Имя, назови свое имя! — закричал в обоженное лицо Скуратов. — Не слышит! Давай, Чваня, окати водой!
Коренастый, с кривыми волчьими зубами палач радостно хмыкнул, окатывая Данилу колодезного водою.
— Хороша водица-то, студена, до костей проймет. Скуратов посмотрел на неподвижное тело и с досадою плюнул на пол:
— Водица-то твоя не бередит! Убивец то наш даже бровию не повел!
Чваня испуганно согнулся перед разъяренным Малютою и, оправдываясь, проскулил тонюсеньким голоском:
— Почто же ты его за ребра на крючьях поразвесил? Да почто перебить кости поспешил?
— Так молчал окаянный, ни имени, ни прозвища сказывать не желал! Вот кровь-то во мне и распалилася! — Малюта схватил Данилу за волосы и поднял повисшую голову. — Хотя бы имя назвал… За то бы прямиком тебя да в Царствие Небесное!
Чваня подковылял к Малюте и тихонечко подсунул в руку маленький холщовый мешочек:
— А ты солькою присыпь. Вишь, как раны играют?! Она, милая, почище каленого железа ему станет!
— Дело глаголешь! — Скуратов вытащил щепоть соли, размял ее пальцами, и принялся деловито натирать раны.
Снег был нетронутым, воздушным и почему-то теплым, словно птичий пух. Данила посмотрел вниз: он шел и не оставлял за собой привычных осторожных следов. «Словно по облакам, как ангел», — Данила улыбнулся и открыл глаза.
— Малюта! Глянь! — Чваня вскочил с замазанной кровью плахи. — Наш убивец-то очухался!
— Тьфу ты, черт! Левый глаз вовсе истек, а правый кажись цел, — рассматривая обоженное лицо, Скуратов медленно крутил головой Карего. — Имя свое назови, мигом в рай отправлю!
— Я… я… — разбитые, потерявшие форму губы не слушались и выдавливаемые звуки никак не складывались в слова.
— Так, говори, — Малюта припал ухом к губам Карего. — Христом тебя заклинаю, только говори!
— Возмутитель и отцеубийца, — с трудом выдавил из себя Карий.
— Хорошо, дальше! — возбужденно закричал Малюта. — Царя, значит, убить хотел. А подослал-то кто?!
Крутившийся подле Скуратова Чваня немедленно подскочил к хозяину, жалобно заглядывая в глаза:
— Батюшка, как имя-то, не томи…
Отмахиваясь, словно от надоедливой мухи, Малюта раздраженно ударил наотмашь по холопьему лицу.
— Душа моя, Христос с тобой, только сказывай!
Через мутную неживую пелену Данила посмотрел на рыжую бороду своего мучителя, на кривую волчью голову мелькавшего рядом палача и вдруг увидел между ними лицо своего отца, его поседевшие волосы, убитые горем глаза.
— Прости… прости, если сможешь…
— Пощады тать просит! — довольно хихикнул Чваня. — Видать, хорошо отделали молчуна!
Малюта досадливо плюнул в лицо крутившегося подле палача и вцепился руками в Карего:
— Братец, ты только не помирай! Прежде на подославших тебя бояр укажи! За то я всех попов заставлю по тебе заупокойную отслужить!
Солнце стремительно пряталось за горизонтом, последними лучами цепляясь за еще багряную полосу неба, ставшего уже ночным и иссиня-черным.
Стало тихо, так, что Данила перестал различать даже свое дыхание. Он оглянулся: надвигающаяся темнота стремительно скрывала необозримую прежде снежную равнину, а может и не снежную, а песчаную пустыню без берегов, по которой на золотом верблюде ездил солнечным днем вечно дремлющий и уставший ветхий днями милосердный Бог.
В надвигающейся на мир тьме Данила с тревогой вспомнил убиенного волками отрока Пахомку из строгановского Орла-городка, которого обещал уберечь и не уберег. «Как же ему, с перебитою шейкою дорогу-то сыскать? Не сыщет, заплутает, пропадет, — Данила с тоской посмотрел на ложащиеся окрест густые мазки мрака, поспешно заполняющего собой землю. — Хотя бы ничтожный знак, или даже след малый после себя суметь оставить!»
Он разжал сведенные судорогой ладони и уьидел, как выскользнула и упала на снег старая, серебряная монета с отчеканенным ликом Христа, окаймленная древними письменами. Смертные деньги, в уплату могильщику! Данила нагнулся, чтобы подобрать бесценную реликвию — и не смог, настолько непомерно велика стала ее тяжесть.
Последние багряные краски тихо сходили с края небес, превращаясь в непроглядную глубину опрокинувшейся вечности.
— Господи, — в отчаянье закричал небу Данила, — скажи, так есть ли еще надежда?
Его глаз коснулся Свет: легкий, льющийся, заполняющий через край, какой иногда приходит в снах, но только теплый, живой, пахнущий дождем и цветущими травами, легким дымом костра и теплым духом только что испеченного хлеба.
— Ты и есть Надежда.
Данила повалился на колени, в слезах припадая к ногам Спасителя:
— Проклятый душегуб, вот кто я!
— Разве не ты был рабом и стал свободным? Или не ты от ненависти пришел к любви? Разве не за друзей положил свою жизнь? — Христос нагнулся и, поднимая Данилу с колен, сказал. — Встань, нареченный Судом Божьим и Утешителем! Ступай и ничего не бойся.
Данила улыбнулся и сделал шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Ась? — испуганно пробормотал Первуша.
— Пленники, спрашиваю, где?
— А, вон оно что! — обрадовавшись неведомо чему, облегченно вздохнул опричник. — Да рядышком они, тута, в Тюремной башне!
Первуша обернулся, указывая на возвышавшуюся рядом монастырскую башню, и бесшумно рухнул в снег, рядом с застывшими безмятежно улыбающимся Юшкой и недоуменно смотрящим в небо Карамышем.
***
С церковного порога дохнуло густым ароматом ладана, приправленного от бессчетного числа горящих восковых свечей нежным привкусом меда. Затем показались танцующие язычки пламени: яркие, невесомые, словно парящие мотыльки подле суровых небесных ликов. Карий осмотрелся.
На холодном каменном полу, подле образа архангела Михаила, слезно молился исхудавший, согбенный человек в одном исподнем.
«Никак игумен низложенный», — подумал Данила и, надеясь вызнать о судьбе своих товарищей, пошел к молящемуся через храм.
Завидев появившегося словно тень черного воина с кривым мечом, светящимся в ярком пламени свечей, Иоанн, разрывая на груди рубаху, истошно закричал: «От Бога посланному, всех Ангел престрашен еси, святый Ангеле, не устраши мою душу убогую, наполнену злосмрадия…»
Карий увидел появившееся из темного угла испуганное бритое лицо иностранца и не придал значения, когда этот нелепый, заплутавший в русских снегах незадачливый купец, отчаянно размахивая руками, бросился ему навстречу.
Подбежав к вооруженному незнакомцу на несколько шагов, Бомелий размахнулся и что было сил выплеснул в его лицо кислоту.
— Малюта! — закричал Бомелий, пятясь назад, во тьму.
— Малютушка! — вслед за чернокнижником бессмысленно завопил царь.
Вбежавшие в церковь опричники легко выбили ятаган из рук ослепленного Данилы и навалились разом, скрутили за спиной руки.
Подоспевший Малюта Скуратов посмотрел на плачущего, в разорванной рубахе, царя, затем на лежавший подле государя хищный клинок ятагана:
— Подослали таки, проклятые, убийцу! — затем, повернувшись к опричникам, громогласно повторил. — Да не Литва и не Польша убийцу-то подослали. Сдается мне, что здесь свои, опричненные, постаралися!
Малюта скинул с плеч соболью шубу и, ласково укрывая царя, властно приказал опричникам:
— В застенок душегубца. Глаза с него не спускать, да пальцем до меня не трогать!
Скуратов осторожно поставил царя на ноги и повел его прочь из храма, где возле милостивых и строгих образов уже таяли последние восковые свечи.
— Малютушка! — блуждая безумным взглядом по храмовым фрескам тихо шептал царь. — Знамение мне было великое!
— Какое знамение, батюшка? — благоговейно переспрашивал Малюта. — Скажешь ли мне, твоему чаду недостойному?
— Как не сказать? Скажу! — Иоанн перекрестился и заглянул Скуратову в глаза. — Ангел Грозный явился мне. Здесь, во храме Божьем!
Малюта повалился царю в ноги и сокрушенно ответил:
— То не Ангел, а убивец подосланный был. Не углядел, государь… Казни пса, воля твоя. Только знай, что душегубца черного раб твой Малюта изловил своими руками!
— Нет вины твоей в том, что Архистратигу противостоять не смог. Перед ним и князья бесовские, все одно, что козлища перед львом рыкающим, — царь посмотрел поверх головы Скуратова и, подобно священнику, благословил.
Наблюдавший из потаенной храмовой темноты Бомелий усмехнулся и, зябко кутаясь в огромной собольей шубе, негромко сказал:
— Теперь, Малюта, не медли. Настал твой час!
***
Белая, залитая вечерней зарею снежная равнина тянулась бесконечно долгим полотном, переламываясь у горизонта и заползая на играющее скупыми красками закатное зимнее небо. Тени ложились все дальше, пока и вовсе не стали медленно исчезать, смешиваясь с надвигавшимися сумерками.
— Имя, назови свое имя! — закричал в обоженное лицо Скуратов. — Не слышит! Давай, Чваня, окати водой!
Коренастый, с кривыми волчьими зубами палач радостно хмыкнул, окатывая Данилу колодезного водою.
— Хороша водица-то, студена, до костей проймет. Скуратов посмотрел на неподвижное тело и с досадою плюнул на пол:
— Водица-то твоя не бередит! Убивец то наш даже бровию не повел!
Чваня испуганно согнулся перед разъяренным Малютою и, оправдываясь, проскулил тонюсеньким голоском:
— Почто же ты его за ребра на крючьях поразвесил? Да почто перебить кости поспешил?
— Так молчал окаянный, ни имени, ни прозвища сказывать не желал! Вот кровь-то во мне и распалилася! — Малюта схватил Данилу за волосы и поднял повисшую голову. — Хотя бы имя назвал… За то бы прямиком тебя да в Царствие Небесное!
Чваня подковылял к Малюте и тихонечко подсунул в руку маленький холщовый мешочек:
— А ты солькою присыпь. Вишь, как раны играют?! Она, милая, почище каленого железа ему станет!
— Дело глаголешь! — Скуратов вытащил щепоть соли, размял ее пальцами, и принялся деловито натирать раны.
Снег был нетронутым, воздушным и почему-то теплым, словно птичий пух. Данила посмотрел вниз: он шел и не оставлял за собой привычных осторожных следов. «Словно по облакам, как ангел», — Данила улыбнулся и открыл глаза.
— Малюта! Глянь! — Чваня вскочил с замазанной кровью плахи. — Наш убивец-то очухался!
— Тьфу ты, черт! Левый глаз вовсе истек, а правый кажись цел, — рассматривая обоженное лицо, Скуратов медленно крутил головой Карего. — Имя свое назови, мигом в рай отправлю!
— Я… я… — разбитые, потерявшие форму губы не слушались и выдавливаемые звуки никак не складывались в слова.
— Так, говори, — Малюта припал ухом к губам Карего. — Христом тебя заклинаю, только говори!
— Возмутитель и отцеубийца, — с трудом выдавил из себя Карий.
— Хорошо, дальше! — возбужденно закричал Малюта. — Царя, значит, убить хотел. А подослал-то кто?!
Крутившийся подле Скуратова Чваня немедленно подскочил к хозяину, жалобно заглядывая в глаза:
— Батюшка, как имя-то, не томи…
Отмахиваясь, словно от надоедливой мухи, Малюта раздраженно ударил наотмашь по холопьему лицу.
— Душа моя, Христос с тобой, только сказывай!
Через мутную неживую пелену Данила посмотрел на рыжую бороду своего мучителя, на кривую волчью голову мелькавшего рядом палача и вдруг увидел между ними лицо своего отца, его поседевшие волосы, убитые горем глаза.
— Прости… прости, если сможешь…
— Пощады тать просит! — довольно хихикнул Чваня. — Видать, хорошо отделали молчуна!
Малюта досадливо плюнул в лицо крутившегося подле палача и вцепился руками в Карего:
— Братец, ты только не помирай! Прежде на подославших тебя бояр укажи! За то я всех попов заставлю по тебе заупокойную отслужить!
Солнце стремительно пряталось за горизонтом, последними лучами цепляясь за еще багряную полосу неба, ставшего уже ночным и иссиня-черным.
Стало тихо, так, что Данила перестал различать даже свое дыхание. Он оглянулся: надвигающаяся темнота стремительно скрывала необозримую прежде снежную равнину, а может и не снежную, а песчаную пустыню без берегов, по которой на золотом верблюде ездил солнечным днем вечно дремлющий и уставший ветхий днями милосердный Бог.
В надвигающейся на мир тьме Данила с тревогой вспомнил убиенного волками отрока Пахомку из строгановского Орла-городка, которого обещал уберечь и не уберег. «Как же ему, с перебитою шейкою дорогу-то сыскать? Не сыщет, заплутает, пропадет, — Данила с тоской посмотрел на ложащиеся окрест густые мазки мрака, поспешно заполняющего собой землю. — Хотя бы ничтожный знак, или даже след малый после себя суметь оставить!»
Он разжал сведенные судорогой ладони и уьидел, как выскользнула и упала на снег старая, серебряная монета с отчеканенным ликом Христа, окаймленная древними письменами. Смертные деньги, в уплату могильщику! Данила нагнулся, чтобы подобрать бесценную реликвию — и не смог, настолько непомерно велика стала ее тяжесть.
Последние багряные краски тихо сходили с края небес, превращаясь в непроглядную глубину опрокинувшейся вечности.
— Господи, — в отчаянье закричал небу Данила, — скажи, так есть ли еще надежда?
Его глаз коснулся Свет: легкий, льющийся, заполняющий через край, какой иногда приходит в снах, но только теплый, живой, пахнущий дождем и цветущими травами, легким дымом костра и теплым духом только что испеченного хлеба.
— Ты и есть Надежда.
Данила повалился на колени, в слезах припадая к ногам Спасителя:
— Проклятый душегуб, вот кто я!
— Разве не ты был рабом и стал свободным? Или не ты от ненависти пришел к любви? Разве не за друзей положил свою жизнь? — Христос нагнулся и, поднимая Данилу с колен, сказал. — Встань, нареченный Судом Божьим и Утешителем! Ступай и ничего не бойся.
Данила улыбнулся и сделал шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34