Карему чудилось, что старый, преследовавший долгие годы кошмар вновь проносится перед ним, только не в мучительных сновидениях, а разворачивается явно перед глазами в расколовшемся на части звездном зеркале.
Он видел в небесах несущееся на землю огненное колесо, безжалостное и равнодушное ко всему, подобно выпавшему из рук Творца беспощадному времени. И вслед за ним — всадники, скачущие по улицам пустынных, растерзанных городов. Черные, с устрашающими личинами взамен лиц, многочисленные, подобно несущей опустошение саранче. Мир изменяется. Вот перед глазами жизнь, полная несовершенства живая жизнь, согретая тысячами дыханий и теплом надежд. Но мчатся, скачут неудержимые кони, и вслед за ними уже чадят пепелища, и гуляет в руинах моровой ветер, поднимая над мертвыми телами тучи огромных разъевшихся мух…
Воды, ветхие земные воды, что со времени Ноя застыли в небесах сияющим льдом, ныне раскололись, растаяли, обрушившись вниз ливнем, не благодатным, живительным, а градовым, несущим голод, побивающим на корню первые всходы.
«Отпусти меня, Господи!» — закричал Данила, беспомощно падая на колени. Он закрывал глаза руками, но и незрячий, мучимый видениями, чувствовал, как помрачилось над миром солнце, когда вместо облаков двинулась бесчисленная саранча, закованная в железные брони, с хищными скорпионьими жалами на хвостах. Он чувствовал ее неотвратимую власть, ее смертоносное право, ее неотвратимое нашествие.
Данила молился: грешный заблудившийся человек или проклятый людьми злодей, которому неисповедимыми путями Господними уготовано встать на пути силы, имеющей царем над собою ангела бездны…
***
Дождь перестал к рассвету. Взамен грозовым раскатам пришли звуки пережившего бурю весеннего леса, тихое перекатывание волн на прибрежных камнях да еле уловимый для слуха плеск растревоженной рыбы. На восток небосклона ложились багряные всполохи.
Данила поднялся с затекших колен:
— Петруша!
Мальчик не показался и не откликнулся на зов. Карий бросился к черной гряде, по влажному, еще не успевшему впитать небесную влагу речному берегу.
— Петр!
Невесть откуда над головой пролетел зимородок, и, сделав круг вокруг змеиного камня, испуганно бросился к реке, мелькая над прибрежными водами. Следуя пути птицы, Данила подошел к валуну и увидел мальчика, лежащего ничком на камнях.
— Как же так, Петруша… — Карий вытер со лба мальчика кровь и, почувствовав в нем еще не угасшую жизнь, подхватил его на руки, унося прочь от проклятого места.
— Петр, пробудись… восстань…
Бледные, еле движимые губы, тихие, детские, виновато улыбнулись:
— Ножки скользнули… кажись, расшибся.
Мальчик замолчал, проваливаясь в тяжелое мучительное забытье.
— Держись, Петруша, — Карий выхватил нож и быстро полоснул отточенной сталью по своему запястью, поднося хлынувшую кровь к губам ребенка.
Есть древний, забытый и запретный обряд крови, который изустно передают друг другу посвященные воины, еще, быть может, памятный в темных легендах, отзвуки которого слышны в нескончаемых песнях о павших героях. Верили старые люди, что умирающий может быть возвращен из смертной долины, если герой по своей воле его напоит собственной кровью. Только порукою жизни, чужого воскресения из мертвых будет собственная душа, скользнувшая на неведомые пути, по острой правоте стали.
Глава 6. Огонь, вода и железный црен
На молебен в честь освящения первой соли, сваренной на чусовской земле, собралась вся слобода, даже недавно народившихся детишек матери принесли на руках. Потому как соль есть Божие благословение и мерило чести людской.
Соль стали варить вместе со строительством городка, не дожидаясь, когда артельщики пробурят до порога землю, и трубный мастер посадит в скважину лиственичную матицу, а за ней, еще глубже, спустит веселые трубы, до самого копежа, чтобы подобраться к доброму рассолу. На это уходили годы, а Строганов ждать не мог, да и не хотел. Яков Аникиевич приказал нарыть соляные колодцы, черпать рассол бадьями и варить соль в цренах прямо под открытым небом.
Наваренную и приготовленную к отправке соль дюжие мужики таскали из амбаров на подводы, чтобы, довезя до пристани, отправить ее по рекам на Русь.
Осанистый праздничный Строганов, взирая на грузчиков, неспешно носящих тяжелые соляные мешки, в нетерпении поглаживал бороду.
— Не дремай, робятушки, шевелитися живей! — суетясь вокруг подвод, покрикивал приказчик Истома. — Вот уж и отец Никола ждать притомился. Глядите, осерчает, да за недостаток усердия от причастия возьмет да отлучит!
Грузчики недовольно зароптали, но мешки таскать стали проворнее.
— Благодатная земля, святая! Сама солью исходит, — Яков Аникиевич посмотрел на Карего. — Погодь пару годков, набурим скважин, да варниц наставим, по несметным богатствам же ходим! Сам узришь: потекут сюда люди со всей Руси! К сытости, житию размеренному да покойному, суду праведному, милосердному. Здесь, подле Великого Камня, и лежит она, мечта людская о святой землице Белозерской.
— Такими словами бы мед пить, да что-то кишки от соли сводит, — пробурчал стоящий за Даниловой спиною казак.
Загрузив телеги доверху, грузчики устало столпились возле подвод, отряхивая спины от пробившейся сквозь полотно соли.
— Добро, мужики, добро! — Строганов степенно оглядел грузчиков. — Истома! По такому случаю вели после молебна поднести каждому по чарочке!
Яков Аникиевич неспешно перекрестился и подал священнику знак начинать молебен.
***
После молебна Яков Аникиевич пригласил Карего для тайного разговора в потаенную, глухую комнату.
— Как тебе, Данила, чертовы камни? — прищурился Строганов в полумраке.
— Изрядное зрелище. В грозе особливо, — Карий вспомнил разверзшиеся хляби небесные и отказавшееся служить тело. — Пастушонок на них поскользнулся. Чуть не разбился насмерть.
— Мудрено ли? У юраков они навроде нашей святой земли, — Яков Аникиевич положил руку на стол, а затем перевернул ее ладонью к верху. — За Камнемто, по другую сторону, кругом низины да топи, будто наша изнанка. То и уцепилися за Каму да Чусовую. Иначе зачем было бы кровь проливать: земля в Сибири краев не имеет!
— Дождались. Идет войною Пелым.
— Идти-то идет, да только проспал Бегбелий свое счастье, не захотел зимою зад поморозить. Теперь в городке засядем, да перекидной мост разберем. Тут тебе Чусовая течет, а тут Сылвенка — ни развернуться коннице, ни подтащить тараны, ни лестницы на стены надвинуть. Да и стрелами нас не достать — далече. А вот мы угостить пулями спроворим! Были бы у Бегбелия струги с пушками, попытал бы удачу, а так одни хлопоты.
— Выходит, нечего переживать, — Карий посмотрел на Строганова. — Укрепляй стены, пушки да пищали пристреливай, благо ружейного зелия Григорий Аникиевич прислал не поскупяся.
— Так-то оно так, — выждав паузу, ответил Яков. — Только порушат все вокруг, подлецы. Деревеньки, да починки пожгут. Да и дров за зиму знатно заготовлено.
— Никак, Аникиевич, сам решил идти на Бегбелия? Первым ударить хочешь?
Строганов покрутил на столе ладонью, да и сжал ее в кулак:
— Знаешь, как про таковое Аника сказывает? Нет? Так послушай: «Тихо пойдешь — беда догонит, шибко поедешь — догонишь беду сам». Вернее и не удумаешь.
Строганов встал на ноги и, подойдя к Спасу, пристально посмотрел в строгие немигающий очи:
— Пелым на Купалу придет, верный человек донес. Знают, черти, когда русского голыми руками можно брать!
Яков Аникиевич повернулся лицом к Даниле. Смотрел на странного, темного человека, ему непонятного, и на вид совсем не лютого, но которого страшился сам Аника, которым восхищался Григорий.
— Накануне набега пойдут о походе волховать. На Змеином камне шаман их камлать для Бегбелия станет. Охраны с ним десятка два стрелков. Так что возьмешь проводника…
— Понял, Аникиевич, — Карий прервал Строганова, не дослушав. — Не надобно Петруше со мной идти. Сыскать дорогу труда не составит, а малец по неопытности пропасть может.
— Да ты не думай, что одного супротив ихней своры засылаю! — разгоряченно сказал Строганов. — Отбери, для прикрытия, десяток пищальников. Да своих людей возьми. Может, милует Бог, и взамен большой, обойдемся кровью малою?
***
— Эй, Коваль, никак в кузне спишь! Али след твой отселе простыл? — Василько постучал плетью по козырьку кузни. —Давай, выходи, скажу чего!
Из-за скрипнувшей двери показался огромный, закрытый кожаным фартуком живот, вслед за которым из кузни вынырнула большая безволосая голова.
— Почто баламутишь? — Никита схватил коня под уздцы и с силою потянул вниз.
— Ты того, не балуй! — вскрикнул казак. — С дурной силищей свалишь моего Монгола!
— А-то! —ухмыльнулся кузнец. — Порой и кузнецу забава не в грех!
— Будя шутковать. С делом пожаловал, — Василько спрыгнул с коня и указал на копыта. — На каменьях-то ваших подковы разболталися, аж ходуном ходят! Перековать надобно.
— Отчего ж не перековать, ежели взяться умеючи, — согласно кивнул кузнец. — Только слез ты понапрасну. Прежде лошадиный ход смотреть стану.
— Эка невидаль!? Не продавать, ковать привел! Ты еще в зубы погляди!
— Зубы мне ни к чему, — кузнец ласково провел ладонью по лошадиной шее, — а вот шаг смотреть буду. Коли размет есть, али косолапость, да хромота малая сыщется, так и ковать следует по-особому. Иначе на каменьях копыта вмиг погубишь!
Заставив казака прогнать коня шагом и рысью, кузнец утвердительно кивнул головой:
— Без изъяна ступает, по-доброму!
— А ты думал! — с гордостью ответил казак. — Сам Григорий Аникиевич Строганов за службу пожаловал!
Никита подошел к разгоряченному Монголу, потрепал по гриве и, надавив рукой на лопатку, легко согнул переднюю ногу…
Вглядываясь, с какой поразительной легкостью и быстротой работает кузнец, как терпеливо и покорно послушен его рукам норовистый Монгол, Василька подумал, что не напрасно за кузнецами утвердилась слава ведунов да знахарей.
— Ковали, сказывают, того… — казак замялся, снял шапку и, в сердцах махнул рукой. — Слышь, Никита, заговори меня от смертных ран.
Кузнец прищурился, испытующе вглядываясь в Василькины глаза.
— От сабель, пик, да каленых стрел могу. А над камнями да пулями власти не имею. Ремесла они не кузнецкого!
— Мне и от кованой смерти уберечься годно! — обрадовался казак. — Сказывай, что делать!
— Схожу пока… А ты одежу до исподки скидывай! Никита воротился в кузню, принеся оттуда ведро каленой воды да миску с золою. Обойдя вокруг присмиревшего казака, кузнец троекратно перекрестил его молотом и, вставив гвозди между пальцев ног, легонько вогнал их в землю:
«Мать сыра земля, ты мать всякому железу, а ты, железо, поди в свою матерь землю…»
Затем, с ног до головы обсыпал Васильку золою, в такт словам постукивая по его костям рукоятью:
«Ты, древо, поди в свою матерь древо, дабы рабу Божьему Васильке не случилось бы ни боли, ни раны, ни скорби смертной!»
Затем кузнец стал кружить молотом вокруг Василькиной головы, приговаривая:
«Как у мельницы жернова вертятся, так бы железо вертелись бы кругом раба Божия, а в него не попадало! Да будет приговор крепок, доколе в земле не истлеют сии гвозди. Аминь!»
Напоследок Никита окатил казака каленою водой и с силою шибанул кулаком в грудь. Казака отбросило в сторону, но изловчившись, он все-таки не поддался, устоял на ногах.
— Коли наземь не рухнул, то добрый знак! — степенно прорек Никита. — Теперь учуял, как заговор кузнецкий во внутрях взыграл?
Тяжело откашлявшись, Василька поднял выпавшую из рук шапку и, нахлобучивая по самые глаза, усмехнулся:
— В первой же сече башку под саблю поставлю! Опосля и про заговор толковать станем.
Глава 7. Ступай ногами, гляди очами
Быстрая, свежая, талая вода прибывала в Чусовой с каждым днем, поглощая отмели и острова, заставляла выходить реку из берегов, подтапливая прибрежные низины. Вместе с мутными беспокойными водами приходили на Камень русальские дни.
— Вода пролилася! — говорили знающие люди. — Знать, скоро русалки, да жалицы на белый свет повылазят!
— Прокуда и мерзость в русалий веровать! — наставлял прихожан в храме отец Никола. Бранился, накладывал на упрямцев епитимью, иных, стращая бесовскими напастями и казнями, немилосердно таскал за бороды.
По воскресным дням подходил с ябедой к Строганову, грозясь отлучить суеверцев не только от причастия, но и от церкви. А то и вовсе — анафеме придать. Яков Аникиевич охотно слушал горячие речи отца Николы, согласно кивал, жертвовал на церковь деньги, но в дела священника не вмешивался и за суеверия никого не наказывал.
Быть может, оттого-то каждый вечер и каждое утро люди упрямо шли к реке, поднося ее водам неисчислимые щедрые требы.
Тогда ранним утром на седьмой четверг по святой Пасхе, отец Никола с дьяконом, певчими, прижившимися подле храма юродцами и калеками, да с наказанными им за языческие требы суеверцами пошел на чусовскую пристань изгонять из реки расплодившихся по весне чад бесовских.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34