Внутренняя поверхность шара представляет окружающее Землю космическое пространство, от ближних заатмосферных высот до лунной орбиты, и даже дальше. Оно несравненно живее, чем настоящее звездное небо, потому что несет на своей поверхности не глупые изображения звезд и планет, а тысячи и тысячи информационных объектов, складывающихся в оперативную обстановку на космическом театре военных действий. Вечная тьма Главного зала расцвечена в тысячу раз ярче и разнообразнее, чем рождественская елка перед Белым Домом. Через темно-синюю координатную сетку переползают из сектора в сектор цепочки зеленых огоньков – это орбитальные цуги ядерных боеголовок караулят момент, когда удобнее всего выйти в пикирование на вражеские наземные цели. Экватор густо заселен целой радугой геостационарных спутников – связных, наблюдательных, боевых. По всему небесному полю, на первый взгляд, хаотично, но на самом деле в соответствии со строжайшим алгоритмом, разбросаны оранжевые пятна, каждое – с целой сеткой условных обозначений и символов. Это наша гордость и надежда, боевые платформы, вооруженные, как эскадренные миноносцы. Именно они поставили русских на место в дни, когда, казалось, конец неизбежен. И еще множество отсветок, наших и вражеских, всех мыслимых цветов и яркостей, мечется, ползает и висит в круглом небе чудесного планетария. Здесь и обитаемые регламентные станции, и спутники-шпионы, и спутники-хранители, и спутники-киллеры, и транспортные шаттлы, и много еще чего. Даже мертвые фрагменты былых спутников, и те мерцающими искорками присутствуют в подземном космосе. Но метки космических целей – это лишь малая часть всей картины.
Потому, что в центре Главного зала подвешено некое сооружение, «кинематик», вмещающее в себя рабочие места двух десятков операторов Главного расчета. И эти люди непрерывно и напряженно работают. Кинематик находится в постоянном движении, перемещая висящие над пропастью Вселенной фигурки людей в нужные им позиции. И, как воплощение человеческих мыслей и решений, окружающий космос непрерывно меняет вид, форму и содержание. Вспыхивают и гаснут трассы орбит, тут и там пролегают измерительные шкалы, одни объекты становятся ярче, другие гаснут, накладываются масштабные сетки, выстраиваются колонки символов, перерисовываются целые области пространства, мечутся курсоры самых разных конфигураций и расцветок. Идет непрерывная работа по прогнозированию и планированию боевых группировок. Ведь ситуация, складывающаяся в космосе, на семьдесят процентов неподвластна желаниям людей. Если цуг боеголовок, двигаясь по орбите, не вошел в допустимую зону начала пикирования, он безвреден для противника. Задача людей в этом зале – сделать так, чтобы никогда не возникло ни одного трехминутного интервала, в течение которого хотя бы один цуг не висел дамокловым мечом над вражеским объектом.
А над всей этой суетой, как Бог над Вселенной, царит Боевой Интеллект. Его проявления, пока все нормально, редки и скупы. Бывает, что за целую смену расчет так ни разу и не увидит пульсирующего желто-оранжевого контура, отмечающего зону предударной напряженности. Но дух Боевого Интеллекта каждомоментно довлеет над всей активностью в Главном зале. Чем бы ни занимались операторы, какие бы текущие задачи они ни решали – стоит где-нибудь на небесной сфере появиться контуру напряженности, и мгновенно большая часть фигурок в кинематике перемещается в эту сторону, и адреналин хлещет в кровь, и крики команд и докладов перемежают друг друга. Задача одна – любыми силами задавить контур, не дать ему расти, захватывая все новые области пространства. Включаются резервы, перебрасываются с орбиты на орбиту спутники, преднакачиваются лазеры боевых платформ, взводятся пушки киллеров и хранителей. Бывает, что подавляя один контур, люди, по невезению, по невозможности ли уследить за всем на свете, вызывают появление других, и тогда ужас проникает в сердца. В такие моменты кажется, что истекают последние минуты твоей жизни. Ведь там, с противоположной стороны земного шара, чужой механический интеллект уже знает о твоем промахе, и занят только тем, что отслеживает неведомый тебе порог принятия решения. Как только последствия твоего промаха превысят этот порог, на каком-то из ползущих в черном небе цугов заработают двигатели пикирования.
Вот в этом-то, а не в разноцветьи огней, и состоит красота планетария Главного зала. Космическая оборона оказалась самой большой и самой увлекательной игрой в истории человечества. В ней нет ставок, как в картах. В ней нет бесконечных жизней и арсеналов невероятного оружия, как в компьютерных шутерах. По сравнению с ней шахматы – все равно что трехклеточные крестики-нолики. Азарт в ней дистиллирован, доведен до крайнего предела. Грубая ошибка может быть только одна, и бессмысленно надеяться на чудо, прощение или припрятанный за поворотом лабиринта медицинский кит.
Интересно бы организовать круглосуточную национальную трансляцию из Главного зала. Через месяц из бизнеса повылетают все остальные телеканалы. А через полгода нация просто свихнется от непрерывного стресса.
По полутемной кольцевой галерее верхнего уровня, не отрывая взгляда от происходящего за наклонным стеклом с однонаправленной прозрачностью, я дошел до бара. Даже бар здесь оборудовали в расчете на любителей посмаковать зрелище: круглые высокие стулья выстроились в ряд вдоль окна в зал. В эту пору, за час до смены, бар был пуст. Сменяющийся расчет готовил посты к передаче, а новый еще не прибыл.
Только Кэт занимала единственный стул в самой середине ряда, и коленки ее замысловато переплетенных ног непонятным образом светились во полумраке.
– Привет, Крис! – сказала Кэт, не оглядываясь, и непринужденно переменила позу. Свет коленок погас.
– Привет, лейтенант! – разочарованно откликнулся я. – Что там, за бортом, новенького? – Я налил себе кофе и выдоил из автомата пару сэндвичей.
– У русских, кажется, проблемы. Если они через час не вытащат замену для семьсот пятнадцать дробь пятого, завтра к вечеру возникнет критическое окно. Захвати мне кофе. Как там на нулевой отметке? Дождь уже идет?
– Дождя нет. А ты что, давно приехала?
– Уже два часа здесь. Филлип из постели выдернул, доклад для Комитета вылизывать. Говорит, надо готовиться к большому буму. Русские выдыхаются. Он уверен, что они опять проиграли.
– Они всю жизнь выдыхаются, И что же, из-за этого девушку надо лишать сладких утренних снов? Может, он просто за тобой приударяет?
– Адмирал? Да он же возбуждается только на кинематике! И рефлекс исключительно на предударный контур. Не-е-ет, мне нужен кто-нибудь помоложе. Ты, кстати, тоже не подходишь.
– Спасибо, мэм. А то я уже испугался.
– Не стоит благодарности. Вон он, кстати. Полез Гриффиту мозги вправлять.
И в самом деле, желтая грузная фигура в тесной кабинке подъемника всплывала к кинематику со дна сумрачного зала.
Смена еще не началась, но адмирал Филлип любил взгромоздиться на кинематик пораньше, «понюхать космос», как он выражался. Сейчас он в течение часа будет тянуть из генерала Гриффта, командира Голубого экипажа, все, что тот знает про оперативную обстановку. Естественно, с намеком на безнадежную некомпетентность сухопутных вообще, и бывших летчиков в частности. Астеничный и миниатюрный, в отличие от своего солидного коллеги, Гриффит будет возмущаться противным скрипучим голоском и требовать, чтобы Филлип не мешал работать. Уставшие офицеры дежурной смены, слушая традиционную старческую перепалку, немного расслабятся и улыбнутся, зная, что через неделю все повторится с зеркальной точностью.
Пока враг О’Рейли трепался с Кэт, пил кофе и краем глаза рефлекторно отслеживал тактическую ситуацию на видимой ему части сферы Главного зала, я ударился в грустные размышления.
Все напрасно. Земляне оказались маниакальны в своем стремлении покончить с собственной жизнью, а вместе с тем и со всей Вселенной. Саваоф помирает. Наверное, его непонятная болезнь пропорциональна росту напряжения в ткани информационного континуума. Лет семьдесят или сто назад, когда угроза опоздания землян с выходом в космос была еще неявной, Саваоф, видимо, представлял собой молодого, полного сил человека. Но старость и болезнь подкрались неожиданно и быстро. В этом он оказался похож на нас, людей. А вот сможет ли он восстановиться и вернуться в молодость, если мы отойдем от края бездны, над которой зависли? Что-то не верится. Если Бог создавал нас по своему образу и подобию, или, по крайней мере, принимал образ и подобие человека, являясь мне, то финал должен быть один, и он предрешен. Однажды его изношенное сердце вяло толкнет в аорту последнюю порцию крови и замрет. И тогда здесь, в Главном зале, появится и начнет распухать, захватывая все новые и новые области пространства, желто-оранжевый предударный контур. Офицеры, как это случалось в их службе тысячи раз, бросятся давить его, еще не зная, что наступил тот самый бессмысленный момент взаимного уничтожения, для которого обе враждующие стороны положили столько сил, денег и жизней. Люди бросят в прорыв свежие боевые ресурсы, но он, вместо того, чтобы погаснуть, расползется, и возникнут другие контуры, и они сольются, и тогда Боевой Интеллект этой ли стороны, той ли, но примет решение на удар. Ответное решение последует через мгновения. И часы всей Земли начнут отсчитывать последние три минуты тишины.
Или еще не все потеряно? В конце концов, плевать, как выглядит Саваоф. Он предстал для меня в образе старикашки, чтобы я проще согласился с непостижимыми для меня абстрактными истинами. От меня требовалась конкретная работа – и я ее выполнял, как мог. Вот и сейчас у меня конкретное задание. Последнее задание. У землян наконец-то имеется ускоритель, они вышли в космос, ядерное противостояние близко к концу. Наши, наверное, и в самом деле выдыхаются. Уставшей от самоистязания стране больше не по силам держать космическую оборону. Мы снова ляжем на лопатки, подставив победителю мягкое брюхо. Богатенькие американцы почистят космос от ядерного хлама, завалят Россию, арабский Восток и прочих обиженных гуманитарными программами, чтобы больше не брыкались, а сами начнут осваивать Луну, Марс, строить космические города. Жизненного пространства появится – хоть отбавляй. Постепенно в его освоение втянется весь остальной мир, былые распри уйдут в прошлое. Земляне сольются-таки в единую цивилизацию, а там не за горами и встреча с братьями по разуму.
А в Главном зале оборудуют еще один музей. О’Рейли, конечно, этого не увидит. Скорее всего, возвращаясь домой после дежурства, врежется на своем «ровере» в какую-нибудь пальму на Океанском шоссе. Саваофу слишком опасно оставлять меня в живых. Чтобы я однажды проболтался и отправил за бугор все его миллиардолетние труды? Так что станет Саваоф опять молодым, или не станет – уже не важно. Я ведь единственный, кто видел его умирающим стариком. С устранением меня автоматически разрешается и этот потенциально опасный парадокс. Дальше информационный континуум, бывший Саваоф, сможет спокойно существовать в любом, каком ему захочется, виде.
Пока я так рассуждал, смена началась. О’Рейли и Кэт спустились на пятый уровень, в предбанник Главного зала. Там уже собралась вся заступающая команда. Офицеры в золотистой униформе, начиная с младших, по очереди весело исчезали за автоматической дверью подъемника, и через две минуты, когда половинки двери вновь разъезжались, на их месте всякий раз обнаруживались усталые люди, одетые в голубое. Создавалось странное впечатление непрерывного фокуса-иллюзиона.
Я вошел в подъемник предпоследним. Все, поднявшиеся на кинематик раньше, уже вовсю работали. Прозрачная кабинка бесшумно проползла сквозь наэлектризованное опасностью звездное пространство и замерла у крохотной пересадочной площадки. По другую ее сторону ждала сбруя, продолжение моего тела на ближайшие шесть часов. Усаживаясь в подвеску, подключая кабели рабочего костюма и навешивая на лицо коллиматорный шлем, я весь уже был там, в черных глубинах околоземного пространства. Взгляд метался в пестром разноцветьи целей, мозг лихорадочно поглощал информацию, чувства взбирались все выше и выше по шкале напряжения. К тому моменту, как в ушах зазвучал голос сменщика из Голубого экипажа, подполковника Тима Рубина, я уже вошел в рабочий ритм.
– Привет, Крис! Как дела?
– О’кей, Тим.
– Джинни, детишки?
– Спасибо, Тим, все в норме. Что у тебя?
– Пятый уровень готовности. С тринадцати ноль-ноль вчерашних суток стандартная ситуация три-один в секторе А-5, платформа «Иллинойс». С одиннадцати пятидесяти сегодняшних выходит на регламент платформа «Мертвая голова», регламентый сектор уже доложил о готовности. Ближе к вечеру понаблюдай за арабским квадрантом – там прогнозируется дыра в сети русских киллеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Потому, что в центре Главного зала подвешено некое сооружение, «кинематик», вмещающее в себя рабочие места двух десятков операторов Главного расчета. И эти люди непрерывно и напряженно работают. Кинематик находится в постоянном движении, перемещая висящие над пропастью Вселенной фигурки людей в нужные им позиции. И, как воплощение человеческих мыслей и решений, окружающий космос непрерывно меняет вид, форму и содержание. Вспыхивают и гаснут трассы орбит, тут и там пролегают измерительные шкалы, одни объекты становятся ярче, другие гаснут, накладываются масштабные сетки, выстраиваются колонки символов, перерисовываются целые области пространства, мечутся курсоры самых разных конфигураций и расцветок. Идет непрерывная работа по прогнозированию и планированию боевых группировок. Ведь ситуация, складывающаяся в космосе, на семьдесят процентов неподвластна желаниям людей. Если цуг боеголовок, двигаясь по орбите, не вошел в допустимую зону начала пикирования, он безвреден для противника. Задача людей в этом зале – сделать так, чтобы никогда не возникло ни одного трехминутного интервала, в течение которого хотя бы один цуг не висел дамокловым мечом над вражеским объектом.
А над всей этой суетой, как Бог над Вселенной, царит Боевой Интеллект. Его проявления, пока все нормально, редки и скупы. Бывает, что за целую смену расчет так ни разу и не увидит пульсирующего желто-оранжевого контура, отмечающего зону предударной напряженности. Но дух Боевого Интеллекта каждомоментно довлеет над всей активностью в Главном зале. Чем бы ни занимались операторы, какие бы текущие задачи они ни решали – стоит где-нибудь на небесной сфере появиться контуру напряженности, и мгновенно большая часть фигурок в кинематике перемещается в эту сторону, и адреналин хлещет в кровь, и крики команд и докладов перемежают друг друга. Задача одна – любыми силами задавить контур, не дать ему расти, захватывая все новые области пространства. Включаются резервы, перебрасываются с орбиты на орбиту спутники, преднакачиваются лазеры боевых платформ, взводятся пушки киллеров и хранителей. Бывает, что подавляя один контур, люди, по невезению, по невозможности ли уследить за всем на свете, вызывают появление других, и тогда ужас проникает в сердца. В такие моменты кажется, что истекают последние минуты твоей жизни. Ведь там, с противоположной стороны земного шара, чужой механический интеллект уже знает о твоем промахе, и занят только тем, что отслеживает неведомый тебе порог принятия решения. Как только последствия твоего промаха превысят этот порог, на каком-то из ползущих в черном небе цугов заработают двигатели пикирования.
Вот в этом-то, а не в разноцветьи огней, и состоит красота планетария Главного зала. Космическая оборона оказалась самой большой и самой увлекательной игрой в истории человечества. В ней нет ставок, как в картах. В ней нет бесконечных жизней и арсеналов невероятного оружия, как в компьютерных шутерах. По сравнению с ней шахматы – все равно что трехклеточные крестики-нолики. Азарт в ней дистиллирован, доведен до крайнего предела. Грубая ошибка может быть только одна, и бессмысленно надеяться на чудо, прощение или припрятанный за поворотом лабиринта медицинский кит.
Интересно бы организовать круглосуточную национальную трансляцию из Главного зала. Через месяц из бизнеса повылетают все остальные телеканалы. А через полгода нация просто свихнется от непрерывного стресса.
По полутемной кольцевой галерее верхнего уровня, не отрывая взгляда от происходящего за наклонным стеклом с однонаправленной прозрачностью, я дошел до бара. Даже бар здесь оборудовали в расчете на любителей посмаковать зрелище: круглые высокие стулья выстроились в ряд вдоль окна в зал. В эту пору, за час до смены, бар был пуст. Сменяющийся расчет готовил посты к передаче, а новый еще не прибыл.
Только Кэт занимала единственный стул в самой середине ряда, и коленки ее замысловато переплетенных ног непонятным образом светились во полумраке.
– Привет, Крис! – сказала Кэт, не оглядываясь, и непринужденно переменила позу. Свет коленок погас.
– Привет, лейтенант! – разочарованно откликнулся я. – Что там, за бортом, новенького? – Я налил себе кофе и выдоил из автомата пару сэндвичей.
– У русских, кажется, проблемы. Если они через час не вытащат замену для семьсот пятнадцать дробь пятого, завтра к вечеру возникнет критическое окно. Захвати мне кофе. Как там на нулевой отметке? Дождь уже идет?
– Дождя нет. А ты что, давно приехала?
– Уже два часа здесь. Филлип из постели выдернул, доклад для Комитета вылизывать. Говорит, надо готовиться к большому буму. Русские выдыхаются. Он уверен, что они опять проиграли.
– Они всю жизнь выдыхаются, И что же, из-за этого девушку надо лишать сладких утренних снов? Может, он просто за тобой приударяет?
– Адмирал? Да он же возбуждается только на кинематике! И рефлекс исключительно на предударный контур. Не-е-ет, мне нужен кто-нибудь помоложе. Ты, кстати, тоже не подходишь.
– Спасибо, мэм. А то я уже испугался.
– Не стоит благодарности. Вон он, кстати. Полез Гриффиту мозги вправлять.
И в самом деле, желтая грузная фигура в тесной кабинке подъемника всплывала к кинематику со дна сумрачного зала.
Смена еще не началась, но адмирал Филлип любил взгромоздиться на кинематик пораньше, «понюхать космос», как он выражался. Сейчас он в течение часа будет тянуть из генерала Гриффта, командира Голубого экипажа, все, что тот знает про оперативную обстановку. Естественно, с намеком на безнадежную некомпетентность сухопутных вообще, и бывших летчиков в частности. Астеничный и миниатюрный, в отличие от своего солидного коллеги, Гриффит будет возмущаться противным скрипучим голоском и требовать, чтобы Филлип не мешал работать. Уставшие офицеры дежурной смены, слушая традиционную старческую перепалку, немного расслабятся и улыбнутся, зная, что через неделю все повторится с зеркальной точностью.
Пока враг О’Рейли трепался с Кэт, пил кофе и краем глаза рефлекторно отслеживал тактическую ситуацию на видимой ему части сферы Главного зала, я ударился в грустные размышления.
Все напрасно. Земляне оказались маниакальны в своем стремлении покончить с собственной жизнью, а вместе с тем и со всей Вселенной. Саваоф помирает. Наверное, его непонятная болезнь пропорциональна росту напряжения в ткани информационного континуума. Лет семьдесят или сто назад, когда угроза опоздания землян с выходом в космос была еще неявной, Саваоф, видимо, представлял собой молодого, полного сил человека. Но старость и болезнь подкрались неожиданно и быстро. В этом он оказался похож на нас, людей. А вот сможет ли он восстановиться и вернуться в молодость, если мы отойдем от края бездны, над которой зависли? Что-то не верится. Если Бог создавал нас по своему образу и подобию, или, по крайней мере, принимал образ и подобие человека, являясь мне, то финал должен быть один, и он предрешен. Однажды его изношенное сердце вяло толкнет в аорту последнюю порцию крови и замрет. И тогда здесь, в Главном зале, появится и начнет распухать, захватывая все новые и новые области пространства, желто-оранжевый предударный контур. Офицеры, как это случалось в их службе тысячи раз, бросятся давить его, еще не зная, что наступил тот самый бессмысленный момент взаимного уничтожения, для которого обе враждующие стороны положили столько сил, денег и жизней. Люди бросят в прорыв свежие боевые ресурсы, но он, вместо того, чтобы погаснуть, расползется, и возникнут другие контуры, и они сольются, и тогда Боевой Интеллект этой ли стороны, той ли, но примет решение на удар. Ответное решение последует через мгновения. И часы всей Земли начнут отсчитывать последние три минуты тишины.
Или еще не все потеряно? В конце концов, плевать, как выглядит Саваоф. Он предстал для меня в образе старикашки, чтобы я проще согласился с непостижимыми для меня абстрактными истинами. От меня требовалась конкретная работа – и я ее выполнял, как мог. Вот и сейчас у меня конкретное задание. Последнее задание. У землян наконец-то имеется ускоритель, они вышли в космос, ядерное противостояние близко к концу. Наши, наверное, и в самом деле выдыхаются. Уставшей от самоистязания стране больше не по силам держать космическую оборону. Мы снова ляжем на лопатки, подставив победителю мягкое брюхо. Богатенькие американцы почистят космос от ядерного хлама, завалят Россию, арабский Восток и прочих обиженных гуманитарными программами, чтобы больше не брыкались, а сами начнут осваивать Луну, Марс, строить космические города. Жизненного пространства появится – хоть отбавляй. Постепенно в его освоение втянется весь остальной мир, былые распри уйдут в прошлое. Земляне сольются-таки в единую цивилизацию, а там не за горами и встреча с братьями по разуму.
А в Главном зале оборудуют еще один музей. О’Рейли, конечно, этого не увидит. Скорее всего, возвращаясь домой после дежурства, врежется на своем «ровере» в какую-нибудь пальму на Океанском шоссе. Саваофу слишком опасно оставлять меня в живых. Чтобы я однажды проболтался и отправил за бугор все его миллиардолетние труды? Так что станет Саваоф опять молодым, или не станет – уже не важно. Я ведь единственный, кто видел его умирающим стариком. С устранением меня автоматически разрешается и этот потенциально опасный парадокс. Дальше информационный континуум, бывший Саваоф, сможет спокойно существовать в любом, каком ему захочется, виде.
Пока я так рассуждал, смена началась. О’Рейли и Кэт спустились на пятый уровень, в предбанник Главного зала. Там уже собралась вся заступающая команда. Офицеры в золотистой униформе, начиная с младших, по очереди весело исчезали за автоматической дверью подъемника, и через две минуты, когда половинки двери вновь разъезжались, на их месте всякий раз обнаруживались усталые люди, одетые в голубое. Создавалось странное впечатление непрерывного фокуса-иллюзиона.
Я вошел в подъемник предпоследним. Все, поднявшиеся на кинематик раньше, уже вовсю работали. Прозрачная кабинка бесшумно проползла сквозь наэлектризованное опасностью звездное пространство и замерла у крохотной пересадочной площадки. По другую ее сторону ждала сбруя, продолжение моего тела на ближайшие шесть часов. Усаживаясь в подвеску, подключая кабели рабочего костюма и навешивая на лицо коллиматорный шлем, я весь уже был там, в черных глубинах околоземного пространства. Взгляд метался в пестром разноцветьи целей, мозг лихорадочно поглощал информацию, чувства взбирались все выше и выше по шкале напряжения. К тому моменту, как в ушах зазвучал голос сменщика из Голубого экипажа, подполковника Тима Рубина, я уже вошел в рабочий ритм.
– Привет, Крис! Как дела?
– О’кей, Тим.
– Джинни, детишки?
– Спасибо, Тим, все в норме. Что у тебя?
– Пятый уровень готовности. С тринадцати ноль-ноль вчерашних суток стандартная ситуация три-один в секторе А-5, платформа «Иллинойс». С одиннадцати пятидесяти сегодняшних выходит на регламент платформа «Мертвая голова», регламентый сектор уже доложил о готовности. Ближе к вечеру понаблюдай за арабским квадрантом – там прогнозируется дыра в сети русских киллеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35