Он проводил долгие часы в полном одиночестве, не ведая, какая буря негодования зреет в лесу среди его некогда верных сообщников: им надоел такой бездеятельный главарь, за которым вдобавок гонялась целая свора сбиров. Раньше и те, у кого были не столь уж серьезные счеты с правосудием, мелкие воришки, вроде этих бродячих лудильщиков, и настоящие преступники из разбойничьей шайки — все шли за ним. Опыт и слава Лесного Джана помогали им совершать грабежи, к тому же, прикрываясь, как щитом, его грозным, передаваемым из уст в уста именем, сами они оставались в тени. Даже тем, кто не принимал участия в грабежах, в случае удачи кое-что перепадало: ведь в лесу было полным-полно краденых вещей и контрабанды — их надо было спрятать или сбыть, и все причастные к этому делу получали свою выгоду. А те, кто совершал налеты на свой страх и риск без ведома Лесного Джана, присваивали это наводящее трепет имя, чтобы нагнать еще больше ужаса на свою жертву и взять с нее все, что возможно. Обыватели жили в постоянном страхе, в каждом преступнике видели Лесного Джана или одного из его банды и торопились развязать кошельки.
Это благодатное время длилось очень долго. Лесной Джан, понимая, что он может отлично жить, так сказать, на ренту, постепенно изрядно обленился. Он думал, будто все осталось как прежде, не ведая, что люди приободрились и его имя уже не внушает былого почтения. Кому нужен был теперь Лесной Джан? Он безвылазно сидел в своей берлоге и покрасневшими глазами глотал роман за романом, на грабежи больше не выходил, ничего не добывал, зато в лесу уже никто не мог заниматься своими делами, потому что каждый день, разыскивая его, лес обшаривали сбиры, и любой, кто казался им подозрительным, немедля попадал в тюрьму. Если прибавить к этому соблазн получить большую награду, обещанную за голову преступника, нетрудно понять, что дни Лесного Джана были сочтены.
Но два молодых разбойника, выпестованных Лесным Джаном, никак не хотели примириться с потерей главаря и решили дать ему шанс вновь отличиться в деле. Звали их Угассо и Бель-Лоре, это были те самые мальчишки из шайки, шнырявшей по садам. Теперь они подросли и стали настоящими разбойниками.
И вот они отправились к Лесному Джану, в его пещеру. Главарь лежал на соломенной подстилке.
— Ну, что там у вас? — спросил он, не отрываясь от книги.
— Мы хотим предложить тебе одно дельце, Лесной Джан.
— М-м-м? Какое? — И продолжал читать.
— Ты знаешь, где находится дом таможенника Костанцо?
— Да, да... А? Что? Какой такой таможенник?
Бель-Лоре и Угассо обменялись недовольными взглядами. Если не забрать у него этой проклятой книги, он не поймет ни слова.
— Закрой на минуту книгу, Лесной Джан. Послушай.
Лесной Джан обеими руками схватил томик Ричардсона, встал на колени и, заложив было пальцем страницу, прижал том к груди; но желание узнать, что же произошло дальше, было столь велико, что он снова раскрыл книгу и, все так же крепко сжимая ее в руках, уткнулся носом в страницу. И тут Бель-Лоре осенило. С потолка свисала паутина, которую плел огромный паук. Бель-Лоре снял паутину и внезапно бросил ее в лицо Лесному Джану. А злосчастный разбойник до того переменился, что испугался жалкого паука. Едва на лицо ему упали липкие нити и защекотали кожу паучьи лапки, как он, не поняв, в чем дело, громко вскрикнул, выронил книгу и стал обмахиваться руками, отплевываясь и выпучив зеленые глаза.
Угассо проворно нагнулся и схватил книгу прежде, чем Лесной Джан успел наступить на нее ногой.
— Отдай книгу! — крикнул Лесной Джан, одной рукой пытаясь смахнуть с лица паутину и паука, а другой — вырвать у молодого разбойника книгу.
— Нет, сначала послушай, что я тебе скажу! — ответил Угассо, пряча книгу за спину.
— Я читаю «Клариссу». Отдай книгу! Я остановился на самом интересном месте.
— Выслушай меня. Сегодня мы отнесем дрова в дом к таможеннику. В мешок вместо дров мы положим тебя. Ночью ты вылезешь из мешка и...
— А я хочу дочитать «Клариссу»! Ему удалось стряхнуть остатки паутины, и теперь он бросился вырывать у своих мучителей книгу.
— Нет, дай нам досказать. Ночью ты вылезешь из мешка, пригрозишь таможеннику пистолетом и отнимешь у него всю пошлину за неделю, он ее хранит в кованом сундучке у изголовья кровати.
— Дайте хоть до главы дочитать. Ну будьте так добры...
Оба бандита подумали о тех временах, когда Лесной Джан любому, кто смел ему противоречить, тут же приставлял два пистолета к животу. Им стало горько.
— Хорошо, ты заберешь у таможенника мешки с деньгами, принесешь их нам, а мы отдадим тебе книгу, и тогда читай, сколько хочешь. Договорились? Идет? — печально спросили они.
— Ничего не выйдет, я не пойду!
— Ах, не пойдешь?.. Не пойдешь, значит! Тогда гляди! — Угассо схватил наугад страницу в самом конце книги («Нет!» — взревел Лесной Джан), вырвал ее («Ай, не надо!»), скомкал и бросил в огонь.
— О-о-о! Собака! Как ты мог? Теперь я не узнаю, чем все кончилось, — кричал Лесной Джан, бегая за Угассо и пытаясь отнять у него книгу.
— Ну как, пойдешь к таможеннику?
— Нет, не пойду!
Угассо выдрал еще две страницы.
— Постой! Ведь я еще этого места не читал. Не смей их жечь!
Угассо бросил их в печку.
— Собака! «Кларисса»! Нет!
— Так пойдешь?
— Я...
Угассо выдрал еще три страницы и кинул их в огонь. Лесной Джан рухнул на подстилку и закрыл лицо руками.
— Пойду, — сказал он. — Только обещайте, что будете ждать меня с книгой у дома таможенника.
Двое бандитов спрятали Лесного Джана в мешок, а сверху положили вязанку сучьев. Бель-Лоре нес мешок за спиной, а сзади шел Угассо с книгой в руке. Каждый раз, когда Лесной Джан начинал жалобно мычать и дергаться в мешке, явно давая понять, что передумал, Угассо пугал его шелестом вырываемой страницы, и разбойник тут же затихал. Таким путем Угассо и Бель-Лоре, переодетые дровосеками, притащили свой груз в дом таможенника и оставили его там. Потом они спрятались неподалеку от дома за оливковым деревом и стали ждать, когда Лесной Джан, закончив дело, присоединится к ним.
Но Лесной Джан очень торопился и вылез из мешка до наступления темноты, когда в доме еще было полно народу.
— Руки вверх!
Но это был уже не прежний Лесной Джан, теперь он словно глядел на себя со стороны и казался самому себе немного смешным.
— Руки вверх, кому я говорю! Все, становитесь к стенке, живо!
Но где там, он и сам не верил в грозную силу своих слов и делал все так, лишь бы отделаться.
— Все тут? — Он даже не заметил, как из комнаты выскользнула маленькая девочка.
Нельзя было терять ни минуты. Между тем таможенник тянул время, притворялся олухом, никак не мог найти ключи. Лесной Джан видел, что его не принимают всерьез, и в глубине души был даже рад этому.
Наконец он вышел, неся в обеих руках сумки, полные монет, и вслепую помчался к оливковому дереву, где его должны были ждать сообщники.
— Вот вам вся добыча! Отдайте мне «Клариссу»!
Четыре, восемь, десять крепких рук схватили его за плечи, за руки, за ноги. Сбиры целым отрядом связали его, словно тюк белья, и взвалили на плечи.
— Клариссу ты, дружочек, увидишь через решетку! — И отвели его в тюрьму.
Тюрьмой в Омброзе служила невысокая башня на берегу моря. Неподалеку от башни росло несколько сосен. По ним Козимо добирался почти до самой камеры Лесного Джана и через прутья решетки видел лицо разбойника.
Лесной Джан меньше всего думал о допросах и о самом процессе: ведь его в любом случае ждала виселица; зато мысль о том, что дни в тюрьме проходят впустую, без книг, не давала ему покоя, как и воспоминания о недочитанном романе. Козимо раздобыл новый томик «Клариссы» и поднялся с ним на дерево.
— На чем ты остановился?
— На том, как Кларисса бежит из дома разврата. Козимо полистал страницы.
— А, нашел! Так вот. — И он стал громко читать, обращаясь к решетке, за которую крепко уцепился своими ручищами Лесной Джан.
Следствие продвигалось медленно; разбойник стойко переносил пытки, и, чтобы заставить его признаться в каждом из бесчисленных преступлений, требовалось немало времени. Каждый день до и после допроса Лесной Джан слушал, как Козимо с дерева читал ему вслух. Покончив с «Клариссой» и видя, что заключенный заметно приуныл, Козимо решил, что на человека, сидящего в тюрьме, Ричардсон действует несколько угнетающе. Поэтому теперь он выбрал для чтения один из романов Филдинга, ибо рассказ о бурных приключениях героя хоть как-то мог возместить узнику утраченную свободу.
Уже начался суд, но мысли Лесного Джана были поглощены похождениями Джонатана Уайльда Великого. День казни наступил прежде, чем Козимо успел дочитать роман. На телеге, в сопровождении священника Лесной Джан проехал последний в своей жизни путь. Преступников в Омброзе вешали обычно на высоком дубу, стоявшем посреди площади. Вокруг толпился народ. Когда Лесному Джану накинули петлю на шею, он услышал свист, донесшийся из листвы. Он поднял голову. Наверху сидел Козимо с закрытой книгой в руках.
— Скажи, чем кончился роман, — попросил разбойник.
— Не хочется мне тебя огорчать, Джан, но Джонатан кончил свои дни на виселице, — ответил Козимо.
— Спасибо. Да будет так и со мной! Прощай! — Он сам оттолкнул лесенку и закачался в воздухе.
Толпа, когда тело перестало дергаться, разошлась по домам.
Козимо до поздней ночи просидел на суку, где болтался повешенный. И едва подлетал ворон, чтобы выклевать мертвецу глаз, Козимо отгонял его, размахивая шапкой.
XIII
За время знакомства с разбойником у Козимо развилась неуемная страсть к чтению и серьезным занятиям, сохранившаяся потом на всю жизнь. Теперь его чаще всего можно было увидеть с раскрытой книгой в руках: он сидел верхом, выбрав ветку поудобнее, и читал или же, облокотившись о ветку, как о парту, и положив лист бумаги на дощечку, макал гусиное перо в чернильницу, запрятанную в дупле, и что-то писал.
Теперь он сам искал аббата Фошлафлера, чтобы тот задал ему урок либо разобрал с ним текст Тацита или Овидия, объяснил движение небесных тел и химические законы, но старый священник там, где дело не касалось основ грамматики и богословия, барахтался в море сомнений и находил много пробелов в своих знаниях, а потому в ответ на вопросы ученика лишь разводил руками и сокрушенно воздевал очи к небу.
— Monsieur l’Abbe, сколько жен разрешается иметь в Персии? Monsieur l’Abbe, кто викарий Савойи? Monsieur l’Abbe, можете вы мне объяснить классификацию Линнея?
— Alors... maintenant... voyons... — начинал аббат, но тут же терялся и умолкал.
Однако Козимо, который поглощал самые разные книги и половину времени проводил за чтением, а вторую половину на охоте, чтобы было чем заплатить книгопродавцу Орбекке, сам мог немало порассказать аббату, например, о Руссо, который, собирая гербарий, бродил по лесам Швейцарии, о Бенджамине Франклине, ловившем бумажным змеем молнии, о бароне де ла Онтане, что счастливо жил среди туземцев Америки.
Старый аббат Фошлафлер с восторгом внимал рассказам Козимо — не знаю уж, из неподдельного любопытства или же на радостях, что ему самому не придется объяснять все это ученику. Он кивал головой и всякий раз, когда Козимо спрашивал у него: «А вы знаете, как это бывает?» — отвечал: «Non! Dites-le moi!» или же «Tiens! Mais c’est epatant!»
А когда Козимо сам давал ответ, он говорил «Mon Dieu!» таким тоном, что это в равной мере могло означать и восхищение перед новыми проявлениями величия Творца, открывшимися ему в этот миг, и огорчение перед лицом вездесущего зла, которое в разных обличьях неотвратимо правит миром.
Я был еще слишком молод, а друзья Козимо принадлежали к низшим слоям и были сплошь неграмотны, так что свою потребность поделиться с кем-то необычайными сведениями, вычитанными из книг, он удовлетворял, засыпая вопросами и объяснениями своего старого наставника. Аббат, как известно, со всем соглашался и не вступал в споры, что проистекало из его глубокого убеждения в суетности всего и вся, — а Козимо пользовался этим.
Вскоре Козимо и старый аббат как бы поменялись ролями: теперь Козимо стал учителем, а Фошлафлер — учеником. Брат взял над аббатом такую власть, что ему удавалось увлечь за собой дрожащего от страха священника в странствия по деревьям. Однажды старый аббат, свесив с ветки тоненькие ножки, просидел целый день на могучем каштане в саду д’Ондарива, любуясь отражением закатного солнца в поросшем кувшинками пруду, разглядывая редкостные растения и беседуя с братом о монархическом и республиканском правлении, о сущности и истинности различных религий, о китайских ритуалах, о лиссабонском землетрясении, о лейденском банке и о сенсуализме.
Я томился в ожидании урока греческого языка, но мой учитель куда-то исчез. Наконец вся семья всполошилась: аббата искали в поле, в лесу и даже на дне рыбного садка, решив, что Фошлафлер по рассеянности мог в него свалиться и утонуть. Аббат вернулся лишь вечером, жалуясь на боль в пояснице от долгого сидения на ветке в крайне неудобном положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58