Как-то так получилось. Мы же сейчас все скороспелки. Мы начинаем рассуждать и думать прежде, чем научились что-нибудь чувствовать. Мы начинаем читать книжки про любовь прежде, чем сердце шевельнулось. А как мы читаем книжки про любовь? Не читаем мы их. Мы их проходим. Проходим мимо. Все мимо, все не по сезону. Наверно, я и раньше мыла полы, наверно. Потому что я и замужем была. Но я ничего не могла вспомнить об этом. Я знала, что я мою полы первый раз в жизни.
Где-то у Грина сказано, что если человеку дорог дражайший пятак - дай ему этот пятак. Новая душа будет у него, новая у тебя. Как она это сделала со мной - не знаю. И самое главное - мне стало неинтересно это знать. Я только знала, что я уже другая...
- Ванную я тебе напустила, - сказала Нюра. - Иди умойся.
И Вика опять подчинилась. Она как по волне плыла. Вика не понимала, почему она ей подчиняется, она только понимала, что надо сделать так, как Нюра велит.
...Тогда на вечеринке, когда она входила в комнату и выходила из комнаты, она что-нибудь говорила. Не умное и не глупое, а какое-то другое. И каждый раз разговор в комнате менял направление...
В ванной Вика разделась, и вошла Нюра. Вика была голая и вся закаменела. Нюра медленно ее оглядела, потом спросила:
- Ты физкультурница?
- Я занималась художественной гимнастикой...
- А зачем?
- Теперь не знаю...
- Приз хотела получить, кубок, - решила Нюра. - Вот почему фигура неправильная.
А Вика думала, что фигура у нее правильная.
- Напоказ у тебя фигура, - сказала Нюра. - Для чужих.
- Кто вы? - спросила Вика. Нюра... кто вы?
- Я была блудница, -- сказала Нюра. - Давно. А потом я верная мужу жена. А когда старая буду - ворожея буду. Людей лечить буду. Все по сезону надо. А нынче все перепуталось - летом апельсины покупают. И вышла.
В ванной Вика лежала долго. Потом приняла душ, вытерлась насухо и тоже вышла. Нюры в квартире не было. Вика оделась, и как раз в тот момент, когда она решила испугаться, открылась дверь и вернулась Нюра.
- К себе ходила, - сказала она. - За лентой. На, возьми.
И протянула Вике голубую ленту.
- Тебе дарю. От души.
- А зачем мне лента? - спросила Вика.
- Когда к Сапожникову придешь, надень на голову ленту, волосы повяжи. Так встретишь его, и он тебя узнает.
Вика опять сказала:
- Не понимаю... Зачем?
- Замуж буду тебя выдавать. За Сапожникова. Сроки исполнились...
Все. На этом монолог закончен. Потому что началась судьба...
А потом отворилась дверь, и Сапожников, умирая от нежности, оглянулся и увидел голубой цвет, голубой цвет спокойного океана, в котором отражено небо, цвет Посейдонии, и в слепящем озарении понял, что, может быть, еще не умирает, потому что... смерть ведь выглядит по-всякому, а любовь у всех одна - звезда с звездою говорит.
Что будет, то и будет.
Она сидела рядышком и смотрела, как сказал один искусствовед, "не на ковой-то, а кудай-то вдаль", и Сапожников увидел голубую лепту, обещанную Нюрой, и понял, что сроки исполнились. Как будет, так и будет. Время покажет.
Это, в сущности, маленькая история, но сквозь нее просвечивает время.
А потом Сапожников и Вика оказались на птичьем рынке. Там не только птиц продавали, там хомяков продавали, и щенков, и рыб, но все равно птичий рынок" В клетках летали райские птицы разных расцветок, дети виляли хвостами возле щенков, и вдруг раздался голос, в который даже не поверил никто. Потом все обернулись и потянулись на голос.
- Ой, кто это кричит? - спросил папу маленький мальчик.
- Петух, не слышишь? - ответил папа.
- Какой петух? - спросил мальчик. - Как на мультипликации?
И полрынка, бросив райских птиц и всякую другую аквариумную живность, потянулись на крик петуха. В центре образовавшейся толпы орал петух. Он замолкал, потом напрягался, изгибал шею и - кукарекал! Во всю мочь! И все смотрели на живого петуха - самую большую редкость в Москве.
Свадьбу сыграли тихо. Сапожников, Вика, Дунаев, Нюра, Аркадий Максимович. Телеграммы сначала складывали на табурет в коридоре, а потом завалили письменный стол. Дунаев приладил на балконе сетку от перил до потолка и поставил дом с сеном и кормушку. Огромный петух вышагивал по квартире, кивая головой, и глядел на людей презрительно.
- Я буду его прогуливать на цепи, - сказал Сапожников. - Чтобы он не нападал на людей... Вика, ты меня любишь?
Вика кивнула.
- А теперь спроси меня?..
Вика спросила.
Потом пили, ели, смеялись и грустили, а Вика все спрашивала:
- Почему так долго исполняются сроки?
- Потому что мы торопимся, - отвечал Дунаев.
Подарок клевал крупу. Аркадий Максимович ревновал, когда Атлантида лезла к Нюре на колони. Все было как надо.
Потом пробила полночь.
Выходило так, что Атлантида была.
И он увидел движение бесчисленных племен и клокотание народов. И увидел пыль, поднимавшуюся до красного неба. И раздавался неслышимый рев. Это Время ревело в беззвучные трубы...
И так ли уж никаких следов в цивилизации и языке не оставила Атлантида?
И Сапожников вспомнил бесчисленные "ант", звучащие и повторяющиеся в разных языках... Антей, Антон и само слово "античность" и так и далее, и имя Атл-Ант, он поддерживал небо где-то возле Гибралтарского пролива. А на самом деле был астроном и глядел на небесный свод. И бесчисленные "атл" он вспомнил в древних индейских языках, всякие Кетцалько-атл и другое, и вспомнил, что в древних индейских языках было слово "атл" и слово "ант", и одно из них означало "море", а другое "человек", человек моря - вот что означало "атлант", люди моря, и вспомнил морские народы, о которых историки спорят - кто они такие. Из известно только, что они шли с запада, и позади них стояла катастрофа, и они волнами накатывались на уже сложившийся Древний мир. И вспомнил слово "Анты", народ Анты, предки славян. И вспомнил, что славяне называли себя внуками Велеса, бога Велеса...Велса"... Вспомнил сагу о Волсунгах, то есть о детях Волса или того же Велса, того же Уэльса, как теперь называют эту местность в Англии, острове Атлантического океана, и, значит, был Велс - общий отец. Понял, что если после потопа, когда лед стаял, земля Европы начала подниматься, то что-то рядом должно было опускаться, и это опустилось, долго опускалась земля Атлантиды, пока катастрофой не опустилась разом. Так же как в свое время она подымалась, когда Европа опустилась под тяжестью льда. Понял, что если огромная страна Антов, о которых мало кто что знает, была всего лишь в начале нашей эры, то это ничего не доказывает о славянах, потому что, по преданию, город Старая Русса был основан Словеном, потомком Иафета, за две тысячи лет до нашей эры, и все слова - Волосово, Волхов, Волхова, волхвы, волкулаки, великаны, Вольга, множество слов и географических названий Севера происходят от слова Велес, тянущегося из Атлантики. Понял, что до Атлантиды должна была существовать по крайней мере еще одна цивилизация, от которой ничего не осталось, потому что не осталось орудий труда. Потому что Атлантиду построил человек разумный, у нее были корабли, дворцы, храмы, крепостные стены, которые без орудий и без технологии не построишь. Значит, она была построена человеком уже разумным, который теперь забыл о своем происхождении и думает, что мозг кроманьонца, человека разумного, мог сразу возникнуть у безмозглых праотцов. И выходило, что разум современный мог зародиться только до Атлантиды, а зародиться он мог, только если человек имел орудия труда, а этих орудий труда не осталось. И Сапожников подумал - а так ли уж обязательно, чтобы орудия труда были искусственными? Еще на памяти людской рабов называли "говорящими орудиями", но рабы были, когда было богатство. Какие же живые орудия могли быть еще до богатства? И оставался один ответ это были животные, но не пленные, а свободные и прирученные. Это могли быть животные, с которыми человек имел общий "язык", общее средство связи. Ведь даже теперь и собака, и конь, и верблюд, и бык, и слон, и лама - это живые орудия производства, которых не отменили ни в свое время рабы, ни, даже теперь, машины. Значит, была она, была та исчезнувшая дотехнологическая цивилизация, не оставившая привычных орудий труда, которые были не нужны ей, потому что был общий "язык" у каких-то зверей и людей и у людей между собой - единый язык. И вспомнил, в скольких мифах рассказывают о героях, понимавших язык птиц и зверей. И значит, до языка членораздельного, который потребовался для технологии, потому что зверям, добывавшим пищу для себя и людей, технологии не требовалось, потому что технология вся состоит из терминов, должен был существовать язык нечленораздельный, однако понятный для тех, кому это было нужно. И вспомнил язык свиста погибших гуанчей сильбо гомера его называют, и теперь языки свиста находят в горах Турции и Тибета. И тогда Сапожников вспомнил дельфинов, которые обмениваются звуками, похожими на свист, и все еще пытаются обменяться ими с человеком, и все еще дружат с человеком, все еще ищут общения с ним и могут загонять рыбу в его сети. И вспомнил миф о Посейдоне, который мчится по морю на колеснице, влекомый дельфинами.
И вспомнил, что человек вначале селился у воды, и вспомнил огромные валы кухонных отбросов на всем протяжении с севера на юг американского континента, расположенные вдоль океана, а также в Дании на берегу. Рыболовы - вот кто были первые, а не охотники или сеятели. И вспомнил слово "аква" вода, которое произносится "акуа", "куа" или "гуа", "гва", и они встречаются у гуанчей и на всем протяжении американского континента у индейцев бесчисленные "Гуа" и все они связаны с реками и водой. И на другой стороне Атлантики "Гва" - Гвадалквивир, Гваделупа, а есть и такое сочетание "Антигуа" - остров в Вест-Индии и так и далее. И был единый язык, который разрушила гордая и проклятая Атлантида, остатками языка которой и являлись эти Атл, Ант и Гуа, решившая построить в гордости своей и богатстве Вавилонскую башню, от которой произошло разделение языков, то есть специализация языков, которая могла возникнуть только из специализации профессий, как это происходит и сейчас, когда физики в соседних кабинетах не понимают друг друга, потому что у них разные термины для их специальных задач. И вспомнил сходство ступенчатых пирамид-храмов в Вавилоне, и на Кавказе, и в Египте, и у индейцев в Америке. И вспомнил, что Апокалипсис, когда бичует Рим, называет его вавилонской блудницей, но в нем рассказывается почему-то о городе Вавилоне, стоящем у моря, и корабельщики с моря в ужасе видят его гибель в огне и грохоте, а исторический Вавилон стоял на суше, и никаких корабельщиков вокруг него быть не могло, так же как и вокруг Рима, который стоит на Тибре далеко от моря. И корабельщики эти приезжали в легендарный Вавилон за драгоценными камнями, а реальный Рим и Вавилон эти камни сами ввозили для себя. И получалось, что был главный прототип для всех этих сухопутных храмов, и он стоял в море и назывался Атлантида, а построили его потомки Посейдона, дети Посейдона, ставшие ее царями, то есть потомки морского бога. И вспомнил, что петроглифы, язык наскальных рисунков, одинаковы повсюду. А значит, его читали всюду... Все еще был единый язык, но уже рисованный. И вспомнил, что еще до сих пор на Алтае и Памире некоторые умеют его читать, и он был предшественником иероглифов, которые были предшественниками звуковой азбуки. А иероглифы были первой письменностью, все еще понятной многим людям с разными языками. И вспомнил, что до сих пор еще в Китае на Севере и на Юге не понимающие в разговоре друг друга понимают друг друга через иероглифы. Но все это уже исторические народы. Послепотопные. А до них была Атлантида. А до Атлантиды была Посейдония. И только так хватает времени, чтобы образовался человечий мозг, сегодняшний человеческий мозг, который до сих пор не знает своих возможностей, о некоторых забыл, а о некоторых вспоминать не хочет.
- ...Какое странное предположение, - сказал Аркадий Максимович.
И Сапожников посмотрел на Аркадия Максимовича и сказал горделиво, как шаман:
- Слушайте... а меня вязать не пора?
- Нет... - сказал Аркадий Максимович. - Ты мне еще нужен... Мы еще с тобой побродяжим в долинах духа среди теней поколении.
- Слушай... - сказал Сапожников, - а тебя вязать не пора?
- Нет. Во Франции в средние века был доктор по имени Галли Матье... Он лечил больных хохотом. Как только нам с тобой докажут, что все, что мы напридумывали, - галиматья, у нас останется этот способ лечения.
- Скажи... А жить тебе хочется после того, как я неумелыми словами построил свое огромное виденье и свое малое знание?
- Заткнись, Сапожников, - сказал Аркадий Максимович. - Ты же хотел как лучше...
Полежали, помолчали. По радио, тогда еще живой, пел Армстронг мелодию из "Шербурских зонтиков". Этот симбиоз был настолько прекрасен, что звезды слезами падали с неба и расцветали светляками на темных кустах. Старый негр. Бессмертный старый бык, который украл Европу.
- А знаешь, Сапожников... не так все страшно и не так мы с тобой ничтожны, - сказал Аркадий Максимович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44