Зотову добыли путевки. Он забрал Серегу и Жанну, и они поехали в Крым. На самолете. Первый раз Зотов ехал до Крыма две недели, а второй — несколько дней. Но земля уменьшилась, и теперь они были в Крыму к обеду. А к ужину их разыскал Санька. Он снял комнату со всеми удобствами. Это теперь называлось «жить дикарем».
— Зачем ты прилетел?
— Я недоспорил, — ответил он каменным голосом. Лицо Жанна прикрыла полотенцем.
Серега в песке рыл яму и рядом с ней строил город.
— Человеку надо в себе преодолеть машину, — сказал Зотов. — Машины пускай урчат продукцию — они железные, а для человека — мы это уже обсуждали — с милым рай и в шалаше.
— Ага. С кондиционером и транзистором?
— С чем угодно. Но в шалаше рай, только если в нем милый. Другие не подойдут.
— Милый… — сказал Санька. — Слово из пяти букв. По вертикали.
— У меня есть письмо, которое немой Афанасий написал Олечке, твоей матери… Она плакала, закрывая лицо письмом… Я вымолил у нее переписать в свои тетрадки…
— Представляю… — сказал Санька. — «Роза вянет от мороза, ваша прелесть никогда…»
— Примерно так, — сказал Зотов. — Жанна, прочти вслух. Хочешь?
— Да…
Она приподнялась на песке, подпираясь рукой, а другой взяла листок. Прочла молча, хотела вернуть мне, но отдернула руку, кивнула и, тихонько кашлянув, прочла вслух:
«Я никогда так страстно не желал тебя хранить, не только от скорбей, что дух гнетут и оставляют раны, но даже от теней едва заметных, что мимолетно омрачают души, — хотя бы сам такую тень набросил».
— Дальше, — сказал Зотов. — Дальше самое важное.
— Дальше, — сказал Санька.
— «Тебя хранить я буду, как ресница хранит зрачок: не только пылинки я не допущу, нет, даже солнца луч я отвращу, когда он вдруг ударит».
— Это не он написал. Он так не мог написать, — сказала Жанна дрожащим голосом.
— Это отрывок из трагедии Фридриха Геббеля «Гиг и его кольцо».
— Вот видишь! — сказал Санька.
— Но Немой послал это письмо от себя. Конечно, слова подобрал не он. Он из обыкновенных слов знает только одно слово — «на». Однако это письмо пришло именно от него. И потому это его письмо.
А потом Зотов повторял:
— Жанна, не надо… Перестань… Не надо…
Днем была буря и солнце.
Кто-то купался в волнах и утонул. Множество народу кинулось в волны — желтые, пронизанные бурым солнцем, — и вытащили. Люди стали возвращаться на берег к своим стоящим на пляже спутницам.
Пляж стал укладываться на песок. Только кучка людей возилась с утопавшим — откачали. Он сидел в кругу голых ног, мигал, и у него из носа текла морская вода. Голые люди разошлись. Буря продолжалась.
Вечером на пляж выкинуло челюсть.
Ее нашли Жанна и Санька.
Естественно, поднялся ветер, раздул волну, и море, естественно, выбросило золотую челюсть. Все было естественно.
Они ходили по берегу и кричали:
— Чья челюсть? Чья челюсть? Это не ваша вставная челюсть? Золотая!
Никто не отозвался. Все отворачивались от них с ужасом, преодолевая невольное любопытство.
Золото было свеженькое, а розовое искусственное нёбо щербатое и многолетнее, и его проели соль и время.
Они сели, держась за руки, и до ночи смотрели в море.
Наутро они сказали:
— Дед… Мы опять поженились. Мы забираем Серегу.
— Генке хоть сообщите. И Верочке.
— Мы сообщим, — сказала Жанна. — Вы не беспокойтесь.
…В Москве я получил от Саньки письмо:
«Дед, помнишь, ты спросил у меня, как я отношусь к числу „пи“. Я ответил, что оно меня измучило. Я не мог понять, почему круг нельзя сложить из прямых отрезков. Теперь дошло.
Круговое движение и прямолинейное принадлежат движениям двух типов материи. То есть похоже, что Сапожников прав.
И если Сапожников прав и два вида материи это не липа, то круг и правда нельзя сложить из прямых отрезков.
И галактика, и частицы вращаются, а гравитация в вакууме действует по прямой.
То есть я догадался, что прямая не есть часть кривой просто потому, что они следы разных материй. Понял?
И еще одно.
А вдруг Сапожников прав и без вакуума жизнь невозможна? Тогда понятно, почему вакуум изучению не поддается. Он на наше хамство не откликается. Аппаратура-то вся силовая и мертвая. И, может быть, изучать-то его можно только лаской. И выходит, дед, что ты элементарно прав, — без любви в науке никуда. Хе-хе».
Все-таки «хе-хе» добавил, стервец.
«Ничего, Санька, ничего… — думал Зотов. — Не ты первый… Я ж говорил, а ты не верил — с жизнью никакому транзистору не справиться… Жизнь из математики и машины вывернется…»
Но если теперь, чтобы выпустить бабью заколку, надо строить военно-промышленный комплекс, то рано или поздно жизнь рявкнет: «Але! Мадама! Перемени прическу!»
48
Летним вечером показали в телевизоре — человек пошел по Луне. И начались чудеса!
Этой ночью дико орали коты, и я не спал. В открытое окно било пространство, которое совпадало со временем… И дикий запах зелени, запах зелени… И виднелся высохший дуб, который, видимо, погубили капитальными ремонтами.
Хиреет Зотов. Мне семьдесят четыре, контора планирует ремонт моей квартире лишь в четвертом квартале, а мне уже семьдесят четыре. Поэтому ранним утром я вышел из подъезда, чтобы по магазинам присмотреть материалы — обои, краску, кисти, клей и прочее для самостоятельного ремонта. Потому что я, как Мичурин, не жду милостей от природы и, как пионер, считаю: если не я, то кто же? Жаловаться я, конечно, не пойду, но кто-то виноват, что так. Потому что на земле, кроме урана и воды, все причины субъективные и происходят от субъектов. И значит, виноваты все, если одному плохо. И виноват каждый, если всем плохо.
Я прошлялся по магазинам почти до вечера, вымотанный, забрел в ЦПКО, чтобы отдохнуть среди зелени, и увидел плетущегося куда-то Сапожникова, и вид у него был не ахти, и я все про него знаю.
Сорок шесть лет. Есть некоторое имя. Рухнул дом, работа, денег — рубль. Потянуло на траву. Пришел в ЦПКО имени Горького — бесплатный вход. Песок, пыль, толпы на красных дорожках. Шел, шел — дошел до затоптанного клочка травы. Лег.
Мимо его лица проходят штаны, ботинки, пыльные туфли.
Я сел рядом с ним.
Когда же Сапожников проснется?
Мне надоело, да и темнеть стало, и я его поднял.
— Надо добраться, — сказал он.
— Куда?
— Не знаю, но надо добраться туда, где нас нет.
— Парень, — сказал я. — Покойный дед говорил: если там хорошо, где нас нет, значит, нас там не было, откуда мы вышли.
Я привел его в свой дом. Когда мы поднимались по темной лестнице, он что-то глухо бормотал. Из внутреннего кармана пиджака у него торчала грязная пачка листков, сколотых толстой канцелярской скрепкой, и мне казалось, что от них пахнет ремонтом.
Шаркая по темной лестничной клетке, мы открыли дверь. Я включил свет и ничего не понял: новые обои, покрашены двери, плинтуса, кухня, потолки, на отциклеванных и покрытых лаком полах лежали доски на поперечниках. Оставалось только вымыть окна и разморозить холодильник, еще выветрить запах пола — ландрин и авиамодель. Но — окна были отворены в летнюю ночь.
Я тогда еще ничего не знал, но за эти сутки произошли четыре чуда, и я излагаю их в не поймешь каком порядке, потому что они происходили одновременно. И хотя они друг из друга не вытекали, но каким-то таинственным образом они все же были связаны между собой.
О первом я рассказал: человек пошел по Луне.
Но до этого ко мне пришел бессмертный Анкаголик и разговаривал со мной угрюмо.
Потом ночью дико ревели коты, хотя они орут весной, а уже давно развернулось лето.
Потом я пошел по магазинам и к вечеру увидел Сапожникова в ЦПКО имени Горького. А в это время происходило второе чудо. Вот оно.
Трепет пошел по зотовскому потомству, когда к каждому из них пришел бессмертный Анкаголик и каждому сказал слова. И со всех концов Москвы съехалось в мою квартиру зотовское отродье и другие незнакомые мне лица. Они съехались, отпросившись у жен, со службы или симулируя болезнь.
Все приехали. Все мастера. И починили квартиру Зотова Петра-первого Алексеевича. И даже прихватили лестничную площадку. А потом зотовское отродье на всех этажах бутерброды ело и пило кефир. Потом покивали всем и побежали по своим делам. И это было чудо второе.
А пока я соображал что к чему, Сапожников добрался до комнаты, рухнул на тахту, и из кармана у него вывалились грязные листки.
Я погасил все лампы, оставил только над письменным столом, собрал листки, стал читать. Когда я прочел, я понял, что это было третье чудо.
Это была новая космогония, которая теперь была увязана с эволюцией, а прежняя — только с термодинамикой.
Первую часть я узнал: живой вакуум и материя частиц, и гравитация — это не притяжение неживых тел, а внешняя для них сила. Это все изложено в моих записках от 1959 года. Вторую часть — от нее кружилась голова — излагаю вкратце.
Энергетический подход к эволюции.
Каждое живое существо, в том числе и клетка, имеет определенный объем. Но если живая клетка есть взаимодействие двух материй, то почему объем клетки ограничен?
Очевидно, что каждая из материй вносит в развитие свою специфику и тем влияет на общий результат.
Поэтому далее он рассматривает эволюцию с энергетической точки зрения и делает это на примере живой клетки.
Каждая часть клетки есть взаимодействие материи вакуума и материи частиц.
Когда взаимодействие исчезает — наступает распад, т. е. смерть организма.
Но так как каждая частица имеет запас энергии, который может только уменьшиться, то нужно пополнение запаса, т. е. нужен оптимум энергии, который выражается в определенном объеме, так как для вращения нужно пространство.
Только в этом объеме и может происходить взаимодействие двух материй, которым и является живое существо — клетка. Ни больший, ни меньший объем клетки просто невозможен энергетически, — эта мысль была жирно подчеркнута.
То есть, попросту говоря, оптимум — это уровень тесноты, в которой только и возможно существование клетки как организма.
Если теснота меньше уровня — клетка распадается от недостатка взаимодействия, если теснота больше уровня — клетка делится от переизбытка энергии и тем как бы расталкивает связывающую все гравитацию, как растущий ребенок чрево матери.
Но чтобы жить дальше, клетка должна пополнять запас веществ и выбрасывать отходы. А это значит, рано или поздно, и он окажется заполнен делящимися оптимумами, то есть попросту однородными клетками, и деление либо прекратится и жизнь вымрет, либо в какой-то момент последнее поколение клеток приспособится, то есть «изобретет» способ использовать отработанные вещества предыдущих поколений клеток.
Но так как «тела» этих новых клеток и будут состоять из «утильсырья» прежних клеток, то живая материя должна использовать это «вторсырье» в других целях. То есть последнее поколение клеток должно «пригодиться» всем остальным. То есть попросту у последнего поколения клеток должна появиться в этой тесноте новая функция — так как деваться им некуда: или приспособиться и быть полезным, или умереть. То есть рано или поздно образуются клетки с новыми функциями в общей тесноте, т. е. с новой «службой» в этом новом глобальном Оптимуме Мирового океана.
Но так как деление продолжается по названным внутриклеточным причинам, а Мировой океан заполнен, то единственной формой существования все новых делящихся поколений клеток становится их объединение в группы, ассоциации с разными «службами» у разных поколений клеток, то есть начинается появление многоклеточных организмов.
Таким образом, основным свойством любого живого существа является двуединый процесс — образование тесноты в изобретательность.
Так как без нужной тесноты нет взаимодействия двух материй, а без изобретательности нельзя приспособиться к увеличивающейся тесноте.
И по Сапожникову выходило, что эволюция есть совершенствование этих двух особенностей жизни.
И поэтому эволюция это все большее усложнение многоклеточных структур, где каждое последующее поколение клеток и многоклеточных организмов выполняет новую «службу» в их общем объеме — планете Земля.
Получалось, что планета — это фактически материнская утроба, т. е. не планета, а — плацента.
И тогда эволюция становится не следствием случайных мутаций, а следствием отыскания существами оптимального энергообъема всей планеты в целом. Особенно это заметно на примере рождения человека.
Тогда именно всем этим объясняется внутриутробный цикл — от клетки до человека, который в ускоренной форме повторяет всю земную эволюцию, — энергетика та же самая.
И этот путь в утробе от клетки, через зародыши всех этапов эволюции, до человеческого зародыша становится необъяснимым, если настаивать на том, что главный фактор эволюции — внешний отбор.
Потому что в утробе, в плаценте, никакого отбора и борьбы за существование между клетками не происходит, а тем не менее все этапы эволюции каждый раз налицо.
И рождение ребенка в этом смысле есть уже расселение его в новый оптимальный энергетический объем планеты, в новый оптимум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43