Снег валился сплошной массой, залепляя глаза. Чиновник почти ничего не видел. Слева и справа — смутные, еле различимые серые полосы, скорее всего — деревья. Отпечаток тела уже исчез, начисто, словно его и не было.
Чиновник пошел назад.
Собственно говоря, это была игра в орлянку — с равной вероятностью могло оказаться, что он идет назад, к флаеру, и вперед, может быть, к Арарату, а скорее, — к смерти. Чиновнику хотелось бы выбрать путь как-нибудь получше, ненадежнее, но он не знал, как это сделать. Он совсем потерял ориентировку, да и голова что-то плохо думала. Он не чувствовал сейчас ничего, кроме острых клыков холода, вонзавшихся, кажется, уже в самые внутренности. Его лицо окаменело, каждый шаг давался с огромным трудом — ледяные иглы боли пронзали мышцы ног, делали их жесткими, непослушными. Чиновник сжимал зубы и шел. Назад?
Через какое-то совершенно неопределенное время он понял, что точно идет не в том направлении — иначе давно наткнулся бы на брошенный телевизор. Мысль, что столько трудов потрачено понапрасну, даже во вред — ведь теперь путь к спасению стал еще длиннее, — ужасала. Чиновник гнал эту мысль сколько возможно, но был в конце концов вынужден признать свою ошибку.
Он повернул назад.
Илогда чиновнику казалось, что он оглох, — такая тишина окутала заснеженный лес.
Ступни давно уже не болели — чиновник просто перестал их чувствовать, но теперь онемение распространялось выше, захватывало икры. Безумно болели глаза. И лоб — наверху, у края волос, и вроде как внутри. Голова гудела, дьявольские голоса наперебой бубнили какие-то непонятные, лишенные всякого смысла слова.
А потом парализующая немота поднялась еще выше, колени чиновника подломились, и он упал.
И не поднялся.
Чиновник лежал, неспособный пошевелиться, лежал очень долго, только эта длительность измерялась не временем, а чем-то другим. Он слышал звуки машин, которых здесь не было и быть не могло, и понимал, что это — галлюцинация. Он начинал ощущать блаженное, умиротворяющее тепло. Вот и по телевизору про это что-то такое говорили. Да вставай же ты, ублюдок, думал он. Ты обязан встать. Откуда-то издалека донеслось равномерное поскрипывание, а затем чиновник увидел сапоги, пару черных кожаных сапог, прямо перед своим лицом. Крупный, широкоплечий человек присел на корточки, подсунул под чиновника руки, поднял его с земли и встал. Снег валился не переставая, но теперь сквозь серую пелену смутно различалось оранжевое пятно — грузовик, или вездеход, или что-то еще в этом роде.
Чиновник взглянул в лицо своего спасителя, ка-менно-непроницаемое и в то же самое время полное тепла. Тепла — и какой-то доброй, благожелательной силы. Ну прямо тебе актер, играющий папашу «строгого, но справедливого». Яркие, правильно очерченные губы изогнулись в улыбке, улыбка расползалась дальше и дальше, постепенно она захватила все лицо, превратила розовые щеки в веселые, лукавые шарики. Левый глаз заговорщически подмигнул.
Вот он, значит, какой этот Грегорьян.
13. ВИД С ВЫСОТЫ
Вокруг костра сидели трое.
Ночь была очень холодная. Чиновник курил гашиш — с небольшой
примесью амфетаминов, чтобы не так клонило в сон. Грегорьян заботливо подносил ему трубку, уговаривал затягиваться поглубже и держать дым в легких как можно дольше. Голова чиновника гудела, собственные ноги казались невероятно длинными. До ступней, пожалуй, и за сутки не дойдешь. Одинокий и беспомощный, затерянный на склоне чудовищной горы, он ощущал, однако, полное спокойствие и ясность, прозрачность мыслей, его мозг словно подключил ся к звездному разуму вселенной —
или к древней мудрости, лежавшей в основании черепа, в мозжечке, как лунный камень в спекшемся комке копролитов и костей саблезубых тигров. На какое-то время он утратил всякую связь с реальностью, погрузился в подводные пещеры восприятия — искатель золота затонувших испанских галеонов. Потом чиновник выдохнул. Внешний мир встал на место, окутался огромным облаком дыма.
Снег давно перестал.
Грегорьян докурил трубку, выколотил о каблук, дочиста выскреб чашечку.
— А ты знаешь, каким образом потерялся Арарат? — спросил он. — Интересная история.
— Расскажи, — попросил чиновник. Их компаньон промолчал.
— Первый, ключевой момент, без которого не было бы всего остального. Верхняя часть города расположена над отметкой самого высокого зимнего прилива. Ну, конечно же, первая волна накрывает Арарат полностью, но он и построен с расчетом на такую нагрузку. Долго ли, коротко ли, но шторм утихает, и наша верхушка превращается в остров. Такой себе сухой пятачок, очень удобный с военной точки зрения: совершенно изолированный, укрепить его проще простого, защищать от противника — и того проще. В период Третьего воссоединения Оборона Системы организовала здесь планирующий центр. Тогда-то его и прикрыли защитой. Вполне возможно, что подобных засекреченных объектов на планете десятки.
Волшебник поворошил костер, в небо рванулся вихрящийся сноп искр.
— Как и обычно, ОС замаскировала свою причастность к этому делу, действуя через некую гражданскую организацию, находившуюся под номинальным руководством Отдела экспансии цивилизации, причем контроль над этой организацией осуществлялся через еще одну липовую гражданскую организацию — специально для этого созданную. Во время все того же Воссоединения, в конце фазы активных боевых действий, произошла реорганизация, и тогда…
Слова накатывались размеренными, монотонными волнами; чиновник слушал вполуха — его интересовал не столько рассказ, сколько рассказчик.
Грегорьян сидел на корточках, чуть упираясь в пол длинными мощными руками; сейчас этот добрый папаша напоминал скорее зверя, чем человека. Зверя опасного, подобравшегося перед прыжком. На широком лице играли багровые отблески костра, ярко вспыхивали зубы оскаленного в ухмылке рта.
— Проходили десятилетия. Организации возникали и ликвидировались, поглощали друг друга, передавали друг другу права и обязанности, выбирали новое руководство, отделялись от родительских структур, чтобы вести самостоятельное существование. К тому времени, как Океан отступил и началась Великая весна, Арарат намертво завяз в политических хитросплетениях Системы. Вытащить его из этой трясины, рассекретить, не было никакой возможности.
Это какая же глупость, какой идиотизм! Целый город, огромный труд, измеряемый сотнями тысяч человеко-лет, пал жертвой канцелярских дрязг. И это — всего лишь крохотный пример, дающий представление о невидимой сети нелепостей и бессмыслиц, которой опутали нас власти предержащие.
Голос Грегорьяна казался до жути знакомым, да и лицо его, если присмотреться получше, было исправленным и дополненным изданием лица Корды.
— Красиво говоришь, — заметил чиновник. — Ну прямо как твой папаша.
— Не забывай, — вскинулся Грегорьян, — что ты мне абсолютно не нужен. Мне вполне достаточно общества Пуфа. — Он указал на неподвижную фигуру, сидевшую по другую сторону костра. — Если тебе так уж не терпится умереть, я готов…
— Да нет, это я так, между прочим.
Волшебник расслабился, весь его гнев исчез так же внезапно, как и появился.
— Собственно говоря, это правда. Да, конечно же, всю информацию я получил от Корды. Один из его любимых проектов. Это ж сколько лет он угробил на попытки рассекретить Арарат, на битвы с призраками и ветряными мельницами. Лаокоон, задушенный бюрократической тягомотиной. — Грегорьян откинул голову и громко расхохотался. — А нам с тобой на все это начхать, верно? Ну растратил дурак свою жизнь на дурь — так он дурак и есть. А мою записную книжку ты, конечно, не принес.
— Я забыл ее в чемодане. Во флаере.
— Ладно, ничего. Не очень-то она мне и нужна — так, детские воспоминания. И вообще всем нам нужно уметь расставаться с вещами.
— Я бы хотел задать тебе один вопрос, — осторожно начал чиновник. Грегорьян молча кивнул. — Что ты получил от Земли? Запрещенную технологию? Или вообще ничего?
Грегорьян приставил палец ко лбу, словно обдумывая очень серьезную проблему, а затем широко ухмыльнулся.
— Вообще ничего. Просто хотел, чтобы Корда послал кого-нибудь на мои розыски. Наживка — а он, конечно же, заглотил ее вместе с крючком и поплавком.
— Тогда я, пожалуй, пойду.
Грегорьян коротко хохотнул. Внезапный шквал прижал пламя костра к земле; лицо волшебника исчезло, он превратился в черный силуэт, четко прорисованный на зеленоватом фоне окна. На за пястье угольно-черной руки ярко вспыхнула комета. Затем татуировка сдвинулась с места, доплыла до локтя, потускнела и угасла. Вспыхнул второй знак, третий, они ползли под кожей Грегорьяна, как искорки по остывающей головешке.
— Останься, — покачал головой волшебник. — Нам есть о чем поговорить.
«О чем?» — подумал чиновник, но Грегорьян явно не торопился с ответом.
Город круто спускался к серой, с серебряными пятнами озер, равнине; где-то там, за этой равниной, на самом горизонте невидимо притаился Океан — яростный зверь, изготовившийся к прыжку. Ветер приносил резкие запахи изолиственницы и коричного мирта.
Костер был разложен на одной из верхних террас, в плоском, с выкрошенными краями углублении — в свинячьем, если пользоваться терминологией Грегорьяна, корыте. Как и весь Арарат, терраса носила следы сильной эрозии. Из скругленных стен торчали крюки, назначения темного и непонятного. Все помещения были забиты кораллами и ссохшейся грязью. Из зарослей раковин высовывались растрепанные концы раковин, ребра каких-то морских тварей. Кое-где тускло поблескивали элементы круговой ооороны — адамантиновые плиты, гладкие и незамутненные, словно только что с завода. Эти небеленые заплаты на почтенном рубище древнего города выглядели совершенно дико, резали глаз, но встречались, к счастью, довольно редко.
С местными достопримечательностями чиновник ознакомился в самом начале, прежде чем Грегорьян приковал его к углеродно-волоконной свае. Теперь же в поле зрения была только штабная комната, под завязку забитая припасами, и — с другой стороны — широкий, открытый всем ветрам мир. Сзади на него пялились улицы — спина чиновника ощущала их пустоту и заброшенность так же отчетливо, как жесткий холод сваи.
— Я принимаю твое предложение.
— Какое там еще предложение? — лениво удивился Грегорьян.
— Я хочу стать твоим учеником.
— А-а, вот ты про что. Да нет, у меня и в мыслях такого не было. Я просто хотел придать тебе побольше уверенности, чтобы ты уж точно сюда добрался, — вот и все.
— И все же.
— Ми-лай, да ты и не представляешь себе, что это такое. Я могу отдать тебе любой, абсолютно любой приказ. Ну, скажем, распять на кресте собаку. Или убить незнакомого, ничего тебе не сделавшего человека. А как же иначе изменить твою психику? Я могу даже захотеть, чтобы ты отодрал старину Пуфа. Ну как, справишься? Прямо здесь и сейчас.
Пуф сидел напротив них, спиной к бесконечной равнине. В свете, лившемся из окна, его лицо выглядело опухшим, нездоровым. Тусклые, немигающие глаза лавочника никак не реагировали на разговор, столь непосредственно его касавшийся. Чиновник замялся.
— Если без этого никак — справлюсь.
— Врать бы хоть научился. Нет, ты останешься в кандалах, у этой своей сваи. Останешься до самого прилива. А потом умрешь. Это неизбежно. Снять кандалы могу только я — а я своих решений никогда еще не менял.
На Арарат навалилась полная, ватная тишина. На мгновение чиновнику показалось, что он слышит далекий шепот Океана.
— Послушай, — сказал Грегорьян, — а как ты думаешь — сохранились еще оборотни или нет?
— Так ты же послал своему папаше голову, — поразился чиновник.
— Голову? Этот дешевый трюк я провернул с помощью лабораторного оборудования, оставшегося от Корды. Тут скопилась уйма богатых трупов — неизбежный побочный продукт моих деньгораздобывательных операций. Подумал я, подумал и использовал одну из старых, тупых голов на доброе дело. Надо же было папашу порадовать. Но ты — ведь ты, говорят, встретил в Коббс-Крике лисоголового оборотня. Даже с ним беседовал. Так что ты об этом думаешь? Он что, настоящий был? Говори честно, сейчас-то какой смысл тебе врать.
— Мне тогда сказали, что это природный дух…
— Ты что, серьезно?
— Но… Ну, скажем, так. Варианта тут ровно два — либо один из твоих героев решил устроить маскарад, либо это и вправду был оборотень. Во всяком случае он не был какой-нибудь там галлюцинацией, настоящее живое существо, такое же реальное, как ты и я.
— Ы-ы-ы-ы!
Было не совсем понятно, чего в этом стоне больше — боли или удовлетворения. Затем Грегорьян извлек из ножен оригинальный, вороненой стали нож с рукояткой из чертовой кости.
— Прожарился, наверное, в самый раз.
Он обогнул потухающий костер, присел на корточки и аккуратно вырезал со лба Пуфа длинный ремешок кожи. Крови почти не было. Кожа старика фосфоресцировала, хотя и совсем иначе, чем Ундинины иридобактерии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Чиновник пошел назад.
Собственно говоря, это была игра в орлянку — с равной вероятностью могло оказаться, что он идет назад, к флаеру, и вперед, может быть, к Арарату, а скорее, — к смерти. Чиновнику хотелось бы выбрать путь как-нибудь получше, ненадежнее, но он не знал, как это сделать. Он совсем потерял ориентировку, да и голова что-то плохо думала. Он не чувствовал сейчас ничего, кроме острых клыков холода, вонзавшихся, кажется, уже в самые внутренности. Его лицо окаменело, каждый шаг давался с огромным трудом — ледяные иглы боли пронзали мышцы ног, делали их жесткими, непослушными. Чиновник сжимал зубы и шел. Назад?
Через какое-то совершенно неопределенное время он понял, что точно идет не в том направлении — иначе давно наткнулся бы на брошенный телевизор. Мысль, что столько трудов потрачено понапрасну, даже во вред — ведь теперь путь к спасению стал еще длиннее, — ужасала. Чиновник гнал эту мысль сколько возможно, но был в конце концов вынужден признать свою ошибку.
Он повернул назад.
Илогда чиновнику казалось, что он оглох, — такая тишина окутала заснеженный лес.
Ступни давно уже не болели — чиновник просто перестал их чувствовать, но теперь онемение распространялось выше, захватывало икры. Безумно болели глаза. И лоб — наверху, у края волос, и вроде как внутри. Голова гудела, дьявольские голоса наперебой бубнили какие-то непонятные, лишенные всякого смысла слова.
А потом парализующая немота поднялась еще выше, колени чиновника подломились, и он упал.
И не поднялся.
Чиновник лежал, неспособный пошевелиться, лежал очень долго, только эта длительность измерялась не временем, а чем-то другим. Он слышал звуки машин, которых здесь не было и быть не могло, и понимал, что это — галлюцинация. Он начинал ощущать блаженное, умиротворяющее тепло. Вот и по телевизору про это что-то такое говорили. Да вставай же ты, ублюдок, думал он. Ты обязан встать. Откуда-то издалека донеслось равномерное поскрипывание, а затем чиновник увидел сапоги, пару черных кожаных сапог, прямо перед своим лицом. Крупный, широкоплечий человек присел на корточки, подсунул под чиновника руки, поднял его с земли и встал. Снег валился не переставая, но теперь сквозь серую пелену смутно различалось оранжевое пятно — грузовик, или вездеход, или что-то еще в этом роде.
Чиновник взглянул в лицо своего спасителя, ка-менно-непроницаемое и в то же самое время полное тепла. Тепла — и какой-то доброй, благожелательной силы. Ну прямо тебе актер, играющий папашу «строгого, но справедливого». Яркие, правильно очерченные губы изогнулись в улыбке, улыбка расползалась дальше и дальше, постепенно она захватила все лицо, превратила розовые щеки в веселые, лукавые шарики. Левый глаз заговорщически подмигнул.
Вот он, значит, какой этот Грегорьян.
13. ВИД С ВЫСОТЫ
Вокруг костра сидели трое.
Ночь была очень холодная. Чиновник курил гашиш — с небольшой
примесью амфетаминов, чтобы не так клонило в сон. Грегорьян заботливо подносил ему трубку, уговаривал затягиваться поглубже и держать дым в легких как можно дольше. Голова чиновника гудела, собственные ноги казались невероятно длинными. До ступней, пожалуй, и за сутки не дойдешь. Одинокий и беспомощный, затерянный на склоне чудовищной горы, он ощущал, однако, полное спокойствие и ясность, прозрачность мыслей, его мозг словно подключил ся к звездному разуму вселенной —
или к древней мудрости, лежавшей в основании черепа, в мозжечке, как лунный камень в спекшемся комке копролитов и костей саблезубых тигров. На какое-то время он утратил всякую связь с реальностью, погрузился в подводные пещеры восприятия — искатель золота затонувших испанских галеонов. Потом чиновник выдохнул. Внешний мир встал на место, окутался огромным облаком дыма.
Снег давно перестал.
Грегорьян докурил трубку, выколотил о каблук, дочиста выскреб чашечку.
— А ты знаешь, каким образом потерялся Арарат? — спросил он. — Интересная история.
— Расскажи, — попросил чиновник. Их компаньон промолчал.
— Первый, ключевой момент, без которого не было бы всего остального. Верхняя часть города расположена над отметкой самого высокого зимнего прилива. Ну, конечно же, первая волна накрывает Арарат полностью, но он и построен с расчетом на такую нагрузку. Долго ли, коротко ли, но шторм утихает, и наша верхушка превращается в остров. Такой себе сухой пятачок, очень удобный с военной точки зрения: совершенно изолированный, укрепить его проще простого, защищать от противника — и того проще. В период Третьего воссоединения Оборона Системы организовала здесь планирующий центр. Тогда-то его и прикрыли защитой. Вполне возможно, что подобных засекреченных объектов на планете десятки.
Волшебник поворошил костер, в небо рванулся вихрящийся сноп искр.
— Как и обычно, ОС замаскировала свою причастность к этому делу, действуя через некую гражданскую организацию, находившуюся под номинальным руководством Отдела экспансии цивилизации, причем контроль над этой организацией осуществлялся через еще одну липовую гражданскую организацию — специально для этого созданную. Во время все того же Воссоединения, в конце фазы активных боевых действий, произошла реорганизация, и тогда…
Слова накатывались размеренными, монотонными волнами; чиновник слушал вполуха — его интересовал не столько рассказ, сколько рассказчик.
Грегорьян сидел на корточках, чуть упираясь в пол длинными мощными руками; сейчас этот добрый папаша напоминал скорее зверя, чем человека. Зверя опасного, подобравшегося перед прыжком. На широком лице играли багровые отблески костра, ярко вспыхивали зубы оскаленного в ухмылке рта.
— Проходили десятилетия. Организации возникали и ликвидировались, поглощали друг друга, передавали друг другу права и обязанности, выбирали новое руководство, отделялись от родительских структур, чтобы вести самостоятельное существование. К тому времени, как Океан отступил и началась Великая весна, Арарат намертво завяз в политических хитросплетениях Системы. Вытащить его из этой трясины, рассекретить, не было никакой возможности.
Это какая же глупость, какой идиотизм! Целый город, огромный труд, измеряемый сотнями тысяч человеко-лет, пал жертвой канцелярских дрязг. И это — всего лишь крохотный пример, дающий представление о невидимой сети нелепостей и бессмыслиц, которой опутали нас власти предержащие.
Голос Грегорьяна казался до жути знакомым, да и лицо его, если присмотреться получше, было исправленным и дополненным изданием лица Корды.
— Красиво говоришь, — заметил чиновник. — Ну прямо как твой папаша.
— Не забывай, — вскинулся Грегорьян, — что ты мне абсолютно не нужен. Мне вполне достаточно общества Пуфа. — Он указал на неподвижную фигуру, сидевшую по другую сторону костра. — Если тебе так уж не терпится умереть, я готов…
— Да нет, это я так, между прочим.
Волшебник расслабился, весь его гнев исчез так же внезапно, как и появился.
— Собственно говоря, это правда. Да, конечно же, всю информацию я получил от Корды. Один из его любимых проектов. Это ж сколько лет он угробил на попытки рассекретить Арарат, на битвы с призраками и ветряными мельницами. Лаокоон, задушенный бюрократической тягомотиной. — Грегорьян откинул голову и громко расхохотался. — А нам с тобой на все это начхать, верно? Ну растратил дурак свою жизнь на дурь — так он дурак и есть. А мою записную книжку ты, конечно, не принес.
— Я забыл ее в чемодане. Во флаере.
— Ладно, ничего. Не очень-то она мне и нужна — так, детские воспоминания. И вообще всем нам нужно уметь расставаться с вещами.
— Я бы хотел задать тебе один вопрос, — осторожно начал чиновник. Грегорьян молча кивнул. — Что ты получил от Земли? Запрещенную технологию? Или вообще ничего?
Грегорьян приставил палец ко лбу, словно обдумывая очень серьезную проблему, а затем широко ухмыльнулся.
— Вообще ничего. Просто хотел, чтобы Корда послал кого-нибудь на мои розыски. Наживка — а он, конечно же, заглотил ее вместе с крючком и поплавком.
— Тогда я, пожалуй, пойду.
Грегорьян коротко хохотнул. Внезапный шквал прижал пламя костра к земле; лицо волшебника исчезло, он превратился в черный силуэт, четко прорисованный на зеленоватом фоне окна. На за пястье угольно-черной руки ярко вспыхнула комета. Затем татуировка сдвинулась с места, доплыла до локтя, потускнела и угасла. Вспыхнул второй знак, третий, они ползли под кожей Грегорьяна, как искорки по остывающей головешке.
— Останься, — покачал головой волшебник. — Нам есть о чем поговорить.
«О чем?» — подумал чиновник, но Грегорьян явно не торопился с ответом.
Город круто спускался к серой, с серебряными пятнами озер, равнине; где-то там, за этой равниной, на самом горизонте невидимо притаился Океан — яростный зверь, изготовившийся к прыжку. Ветер приносил резкие запахи изолиственницы и коричного мирта.
Костер был разложен на одной из верхних террас, в плоском, с выкрошенными краями углублении — в свинячьем, если пользоваться терминологией Грегорьяна, корыте. Как и весь Арарат, терраса носила следы сильной эрозии. Из скругленных стен торчали крюки, назначения темного и непонятного. Все помещения были забиты кораллами и ссохшейся грязью. Из зарослей раковин высовывались растрепанные концы раковин, ребра каких-то морских тварей. Кое-где тускло поблескивали элементы круговой ооороны — адамантиновые плиты, гладкие и незамутненные, словно только что с завода. Эти небеленые заплаты на почтенном рубище древнего города выглядели совершенно дико, резали глаз, но встречались, к счастью, довольно редко.
С местными достопримечательностями чиновник ознакомился в самом начале, прежде чем Грегорьян приковал его к углеродно-волоконной свае. Теперь же в поле зрения была только штабная комната, под завязку забитая припасами, и — с другой стороны — широкий, открытый всем ветрам мир. Сзади на него пялились улицы — спина чиновника ощущала их пустоту и заброшенность так же отчетливо, как жесткий холод сваи.
— Я принимаю твое предложение.
— Какое там еще предложение? — лениво удивился Грегорьян.
— Я хочу стать твоим учеником.
— А-а, вот ты про что. Да нет, у меня и в мыслях такого не было. Я просто хотел придать тебе побольше уверенности, чтобы ты уж точно сюда добрался, — вот и все.
— И все же.
— Ми-лай, да ты и не представляешь себе, что это такое. Я могу отдать тебе любой, абсолютно любой приказ. Ну, скажем, распять на кресте собаку. Или убить незнакомого, ничего тебе не сделавшего человека. А как же иначе изменить твою психику? Я могу даже захотеть, чтобы ты отодрал старину Пуфа. Ну как, справишься? Прямо здесь и сейчас.
Пуф сидел напротив них, спиной к бесконечной равнине. В свете, лившемся из окна, его лицо выглядело опухшим, нездоровым. Тусклые, немигающие глаза лавочника никак не реагировали на разговор, столь непосредственно его касавшийся. Чиновник замялся.
— Если без этого никак — справлюсь.
— Врать бы хоть научился. Нет, ты останешься в кандалах, у этой своей сваи. Останешься до самого прилива. А потом умрешь. Это неизбежно. Снять кандалы могу только я — а я своих решений никогда еще не менял.
На Арарат навалилась полная, ватная тишина. На мгновение чиновнику показалось, что он слышит далекий шепот Океана.
— Послушай, — сказал Грегорьян, — а как ты думаешь — сохранились еще оборотни или нет?
— Так ты же послал своему папаше голову, — поразился чиновник.
— Голову? Этот дешевый трюк я провернул с помощью лабораторного оборудования, оставшегося от Корды. Тут скопилась уйма богатых трупов — неизбежный побочный продукт моих деньгораздобывательных операций. Подумал я, подумал и использовал одну из старых, тупых голов на доброе дело. Надо же было папашу порадовать. Но ты — ведь ты, говорят, встретил в Коббс-Крике лисоголового оборотня. Даже с ним беседовал. Так что ты об этом думаешь? Он что, настоящий был? Говори честно, сейчас-то какой смысл тебе врать.
— Мне тогда сказали, что это природный дух…
— Ты что, серьезно?
— Но… Ну, скажем, так. Варианта тут ровно два — либо один из твоих героев решил устроить маскарад, либо это и вправду был оборотень. Во всяком случае он не был какой-нибудь там галлюцинацией, настоящее живое существо, такое же реальное, как ты и я.
— Ы-ы-ы-ы!
Было не совсем понятно, чего в этом стоне больше — боли или удовлетворения. Затем Грегорьян извлек из ножен оригинальный, вороненой стали нож с рукояткой из чертовой кости.
— Прожарился, наверное, в самый раз.
Он обогнул потухающий костер, присел на корточки и аккуратно вырезал со лба Пуфа длинный ремешок кожи. Крови почти не было. Кожа старика фосфоресцировала, хотя и совсем иначе, чем Ундинины иридобактерии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38