Потерявший на войне ногу солдат, колхозник Тагилов Пётр, не спеша повесил на грудь, под рубашку, мешочек с толстым пакетом, а председатель колхоза его инструктировал:
– Ты хоть и не пьяница, а помни – ни капли! И о пакете никому ни слова! И лучше вообще ни с кем в разговоры не пускайся. Помалкивай! И не спи! Выспишься после вручения пакета. Адрес есть на пакете. Ты его не вынимай понапрасну. Вот он тебе на отдельной бумажке – не потеряй. В столице погости, если понравится…
Тагилов сидел молча, глядя в сторону. Слушал внимательно и постукивал костылём. Поднял голову и посмотрел пронизывающими серыми глазами на Алексея Фёдоровича. Потом глянул на «командира полка».
– Это как на войне?
– Да, Пётр Кондратьевич, и я на тебя полагаюсь. Мы с тобой отвечаем за большое дело. Если бы тебя не было, я сам бы поехал.
Ястребиные глаза опять прошлись по лицам.
– Доставлю. Будет сделано!
– Ты, Пётр Кондратьевич, там нашего Николая Сергеевича мать и жену увидишь. Ты о болезни скажи так: чуть поболел и здоров. А то напугаешь! – закончил напутствие Кизеров.
Ястребиный взор смягчился. Пётр Тагилов понимающе кивнул головой, положил в карман письма братьев домой, крепко пожал руки на прощанье и, ловко помогая себе костылём, пошёл за Павлом Ивановичем, который нёс на плече солидный мешок с деревенским угощением жильцам дома с мезонином, – так уж полагается по старому русскому обычаю.
Алексей Фёдорович смотрел им вслед и думал: «Какие у нас люди!» Потом, чему-то обрадовавшись, подхватил на руки Шуру-Сашуру и крепка поцеловал её в смуглую щёку.
Девочка взвизгнула, засмеялась, выскользнула из осторожно-неумелых рук, отскочила «для безопасности» на порог, потёрла щёку и спросила:
– А ты всегда такой колючий?
Николай, не узнавая брата, смеялся над его непривычной резвостью:
– Он, как ёж, колючий, ты его берегись!.. А ты, Алёша, становишься экспансивным. Я тебе советую, на всякий случай, бриться здесь каждый день. Знаешь, ты становишься любезным с дамами! Это – ново!
Девочка, не решаясь покинуть порог, сообщила:
– Папаня бреется через день и тоже бывает колючий!
Не смущаясь, Алексей Фёдорович широко улыбался и потирал подбородок. Правда, нужно побриться…
6
Павел Иванович встретил друга из районной милиции и усадил в самолёт своего гонца в Москву. Поглядев вслед самолёту, друзья не спеша пошли, мирно беседуя, по дороге.
Что мог сказать «командир полка» о Заклинкине? Ничего, если серьёзно подумать. Совсем ничего! Но Евгений Геннадьевич Меньшиков, начальник районной милиции, слушал его внимательно…
Николай Сергеевич решил взять брата на «домашнее» озеро.
Вновь прибывший их любезно проводил, оттолкнул лодку и направился в кузницу.
Фёдор Григорьевич, вместо приветствия, радостно гаркнул:
– На заре нынче птица валом валила на Гагарье! Если не взял ружьё, – бери моё, мне нынче некогда!
– А у тебя гость?
– Уехал, да ну его к лешему!
– Что так?
– А так!
Однако время сказать, что председатель колхоза не сразу узнал об отъезде Заклинкина. А когда узнал, крепко сжал зубы Павел Иванович. И про себя выругался крепко. Правильно почувствовал Заклинкин своим лисьим чутьём: решительный, верящий себе «командир полка» хотел задержать незваного гостя. Пусть будет превышение власти, пусть накажут за самоуправство – там посмотрим!
А в кузнице Фёдор Кизеров повернулся спиной к начальнику районного отделения милиции и сорвал своё дурное настроение на молотобойце:
– Зазевался, бей!
Евгений Геннадьевич повернулся к выходу, но перезвон молотков опять прервался, и кузнец закричал вслед:
– Геннадьич! Слышь! Меньшиков! Постой! Там у меня этот ферт оставил мешок и ружьё! Охотник! Ружьё забыл! Ты у меня их прими!
«Действительно, странно», – подумал Евгений Геннадьевич. А кузнец Фёдор (ведь вот обозлился мужик) всё добавлял:
– Какой он московский! Я знаю московских! Он – прощалыга!
– Раз вещи оставил, значит, вернётся или напишет…
– А ну его… Возиться с ним! – и Фёдор начал сильно ругаться. – Принимай! Не примешь? Так я бабе велю выкинуть в озеро!..
В доме кузнеца, под лавкой, Меньшиков обнаружил новенькую двустволку с начинавшими ржаветь стволами – не чищены после стрельбы, – и резиновый плавательный костюм. Зная решительный характер Фёдора Григорьевича, Меньшиков взял вещи, спасая их от неминуемого потопления.
Приласкав свою маленькую приятельницу Шуру-Сашуру, он навёл разговор на Заклинкина. Оказалось, что проявление толиной «любознательности» имело свидетеля. Шустрая змейка сообщала папаниному и своему другу:
– А этот длинный дядька с усиками, что у дяди Фёдора жил, сюда приходил и чемодан-то дяди Николая открывал!
– А как же ты это видела, хозяйка? Ты здесь была? – удивился Евгений Геннадьевич.
– Нет, я с улицы смотрела.
– А он чего-нибудь взял?
– Брал в руки бумажку, посмотрел и назад положил.
– А ты никому не говорила?
– Нет, я забыла…
– Ну и ладно, умница! Дядька просто ошибся…
Человек больших практических знаний и опыта, раздумывая над скудными данными и наблюдениями, относящимися к Заклинкину, Меньшиков разводил руками: «Всё, вроде, пустое… Ниточек не то что на верёвочку, на тонкий шнурочек не наберётся. Хотя бы стащил что из чемодана! Нет, пустое дело! Взял бумажку, назад положил… Уехать сильно торопился – вещи забыл… Чорт же его знает! Мало ли какие чудаки по свету шатаются. Жаль, что не видел я его!..»
А Заклинкин, ещё в то время когда он сидел на колхозной пшенице и с облегчением ощущал стремительное увеличение расстояния между собой и «проклятым» председателем лебяженского колхоза (а ведь как хорошо всё шло!), проклинал свою забывчивость. Не раз вспоминал он и в поезде об оставленных в Лебяжьем ружье и плавательном костюме.
Здесь школа Андрея Ивановича Щербиненко оказалась недостаточной. Почему же? Потому что одно дело – это рассуждать об опасности далёкой, незримой, ощущаемой только разумом. Послушен разум и гонит неприятную мысль. Так легко быть храбрым.
Но очень и очень большим, глубоким и чёрным кажется глазок пистолетного дула, гуляющий в крепкой чужой руке перед носом! Это целая бездна! И, чтобы остаться спокойным, глядя смерти в лицо, нужно иметь и душу, и такие свойства души, которых ни за какие деньги не купишь, – ни на какую валюту!
Глава четвёртая
НА ЗЕМЛЕ
1
Чем южнее, чем ближе к тропикам, тем стремительнее происходят смены дня и ночи. Зори коротки. Быстро всходит солнце и быстро заходит. День сменяется ночью, и ночь уступает дню без сумерек, без мягкой прелести вечерних и утренних часов. Безлунные ночи непроглядно черны. Днём же расплавленным свинцом льёт солнце беспощадный жар.
В среднеазиатских же пустынях, за несколько минут до захода, солнце собирает над собой лёгкие перья облаков, и, всё небо на западе сияет чудной игрой ежесекундно меняющихся красок. Но оглянитесь назад. Вы увидите, как от голых исполинских гор на пустыню шаг за шагом идёт мрак.
Но в наших широтах смена ночи и дня происходит по-иному.
Вот наступает утро.
Смутные пятна строений, деревьев, кустов начинают приобретать очертания. Тёмное небо слегка бледнеет. Звёзды тускнеют. Глаз вновь обретает возможность ощущать перспективу. На озере – лёгкий туман приподнимается и вновь падает вниз. Пискнула пташка. Минута – ей ответит другая. И, вдыхая свежий воздух, не успеешь заметить, как стало светло. Восток розовеет, желтеет, и вдруг вспыхнет – сверкнули лучи и вышло оно, наше родное, доброе красное солнышко! Все ему рады: «День пришёл! За работу!»
А дышится как на рассвете, а бодрость какая! Ну как тут не жить, не любить, не творить?!
* * *
Для своего второго «урока» Алексею Фёдоровичу председатель колхоза выбрал подобное раннее утро:
– Нравится вам у нас, Алексей Фёдорович?
– Очень нравится!
– А вы у нас подольше поживите. Через неделю кончим с уборкой зерновых. Дела пойдут помельче, будем посвободнее. Начнём гулять всем районом! У нас для начала три свадьбы сыграют, – потом у соседей!..
Павел Иванович ехал в полевой стан и вёз с собой Алексея Фёдоровича после его дежурства на озере Большие Мочищи.
– Вы вот подумайте, Алексей Фёдорович, есть у нас поговорка одна, груба, да верна! Вы ведь не курите? Это не обязательно, даже хорошо! Не пьёте? Хорошо! Пить, так в меру! А вот не женаты? Это дело другое…
Павел Иванович смеялся:
– Да вы посмотрите кругом, какие у нас девушки! В столице себе не нашли – мы вам найдём!
В словах председателя колхоза звучала уже не шутка.
– Да мы вас женим – вот выбирайте по всему району. Любую сосватаем!
Прожил прошлой зимой Павел Иванович гостем недели две в доме с мезонином, оставил по себе хорошую память и сам ко многому пригляделся. Да и не так уж сложны были для его острых глаз сын и отец. И не так важно, что он не имел никакой подготовки, чтобы их оценить как учёных. Заметил же он то, что другие едва ли видели, – какой-то особый оттенок в отношении старшего брата к жене младшего. Вероятно, без других рассуждений понял он, что Алексей Фёдорович до сих пор не нашёл жены по себе. Павел Иванович и сам женился не рано…
– Смотрите, Павел Иванович, чтобы я вас не поймал на слове!
За этими словами, возможно, последовало бы что-нибудь и более определённое, но они уже подъехали к стану.
2
Вера Георгиевна была глубоко потрясена лекцией в районном клубе. Идя домой вместе с Лидией Николаевной, она без всякой причины вдруг расплакалась. Старшая подруга обняла её, приговаривая:
– Ну же, девочка моя… успокойтесь, не надо. Ну что! Довольно, моя хорошая…
Молодая женщина старалась улыбнуться, оправдывалась сквозь слёзы:
– Правда, как глупо, я сама не знаю, что со мной, я больше не буду… – но слёзы всё текли и текли.
Лидия Николаевна привела к себе свою Верочку, послала сказать, чтобы дома её не ждали. Напоила своего друга валерианой, постелила постель на широком диване в своей спальне и очень строго сказала:
– Спите!
Дождалась мерного, ровного дыхания, постояла, не двигаясь, чуть-чуть прикоснулась к чистому лбу под волной мягких волос и тихонечко вышла.
Сидела Лидия Николаевна в своей столовой, где с большого портрета на стене смотрел на неё до сих пор любимый, ныне покойный, человек в погонах подполковника медицинской службы, и сердито стала ему говорить:
– Ну, что же ты подумаешь? Ведь он чуть не всю лекцию свалил на бедную девочку! И ведь какую лекцию, если бы ты его слышал! Что же это? Ведь я мою девочку такой никогда не видела. А он понимал, что нельзя же так? Он же на неё смотрел почти всё время…
Тут ночной монолог прервала старая няня. Она вошла, зевая:
– Ты, Лидочка, не спишь? Ты с кем здесь бранишься? О-ох, грехи… А я легла, тебя не дождавшись…
– Спи, нянечка, поздно. И я сейчас лягу.
Обе женщины ни слова не сказали в последующие дни об Алексее Фёдоровиче. Вера Георгиевна кончила обработку истории болезни Николая. Станишевский просил прислать ему копию как можно скорее…
…Стояли ясные дни второй декады августа. Не за горами и первый осенний заморозок.
Товарищ Шуйских прислал с оказией объёмистый пакет с бумагами и схемами, приложив к нему записку. В ней секретарь райкома, со свойственной ему лаконичностью и ясностью, просил Алексея Фёдоровича ознакомиться, не теряя времени, с содержанием дела, так как завтра будет за ним прислана машина – ехать в райцентр на ответственное совещание по вопросу о развитии электрификации района.
Когда районные работники обсудили своё нужное дело и приняли решение, Алексей Фёдорович отправился в дом главного врача. Радушно встретив гостя, Лидия Николаевна послала за «своей» Верочкой, не предупредив её о посетителе, а потом ушла под предлогом вечернего обхода больницы.
Алексей Фёдорович смотрел на милое лицо, слушал единственный для него голос и сам говорил, всё больше увлекаясь замечательным чувством возможности полной прекрасной искренности с человеком, делавшимся всё ближе и ближе с каждой минутой.
Лидия Николаевна волновалась, но заставила себя не торопиться с возвращением. Войдя в комнату, она сразу поняла, что все нужные слова были уже сказаны. Может быть, немного грубовато, чего они не заметили, старшая заставила «молодёжь» поцеловаться. В первый раз!
А потом? Их поздравляли кто как умел, и они не смущались этими поздравлениями. Товарищ Шуйских потребовал, чтобы нужные записи были сделаны здесь, в райцентре, без промедлений, и произнёс перед новобрачными очень краткую, но очень тёплую речь.
Председатель колхоза, Павел Иванович! Кизеров, знал, что его любимые степи забыты не будут и особенно в гости не звал – сами приедут!
А Агаша про себя жалела, что Николай Сергеевич женат. Вот если бы он был не женат… Но умная и строгая девушка крепко держит своё сердце. Ни жизнь чужую ломать, ни делиться с кем-нибудь своим чувством она не собирается. Свет не клином сошёлся!
…А как дышится на рассвете, а воздух какой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Ты хоть и не пьяница, а помни – ни капли! И о пакете никому ни слова! И лучше вообще ни с кем в разговоры не пускайся. Помалкивай! И не спи! Выспишься после вручения пакета. Адрес есть на пакете. Ты его не вынимай понапрасну. Вот он тебе на отдельной бумажке – не потеряй. В столице погости, если понравится…
Тагилов сидел молча, глядя в сторону. Слушал внимательно и постукивал костылём. Поднял голову и посмотрел пронизывающими серыми глазами на Алексея Фёдоровича. Потом глянул на «командира полка».
– Это как на войне?
– Да, Пётр Кондратьевич, и я на тебя полагаюсь. Мы с тобой отвечаем за большое дело. Если бы тебя не было, я сам бы поехал.
Ястребиные глаза опять прошлись по лицам.
– Доставлю. Будет сделано!
– Ты, Пётр Кондратьевич, там нашего Николая Сергеевича мать и жену увидишь. Ты о болезни скажи так: чуть поболел и здоров. А то напугаешь! – закончил напутствие Кизеров.
Ястребиный взор смягчился. Пётр Тагилов понимающе кивнул головой, положил в карман письма братьев домой, крепко пожал руки на прощанье и, ловко помогая себе костылём, пошёл за Павлом Ивановичем, который нёс на плече солидный мешок с деревенским угощением жильцам дома с мезонином, – так уж полагается по старому русскому обычаю.
Алексей Фёдорович смотрел им вслед и думал: «Какие у нас люди!» Потом, чему-то обрадовавшись, подхватил на руки Шуру-Сашуру и крепка поцеловал её в смуглую щёку.
Девочка взвизгнула, засмеялась, выскользнула из осторожно-неумелых рук, отскочила «для безопасности» на порог, потёрла щёку и спросила:
– А ты всегда такой колючий?
Николай, не узнавая брата, смеялся над его непривычной резвостью:
– Он, как ёж, колючий, ты его берегись!.. А ты, Алёша, становишься экспансивным. Я тебе советую, на всякий случай, бриться здесь каждый день. Знаешь, ты становишься любезным с дамами! Это – ново!
Девочка, не решаясь покинуть порог, сообщила:
– Папаня бреется через день и тоже бывает колючий!
Не смущаясь, Алексей Фёдорович широко улыбался и потирал подбородок. Правда, нужно побриться…
6
Павел Иванович встретил друга из районной милиции и усадил в самолёт своего гонца в Москву. Поглядев вслед самолёту, друзья не спеша пошли, мирно беседуя, по дороге.
Что мог сказать «командир полка» о Заклинкине? Ничего, если серьёзно подумать. Совсем ничего! Но Евгений Геннадьевич Меньшиков, начальник районной милиции, слушал его внимательно…
Николай Сергеевич решил взять брата на «домашнее» озеро.
Вновь прибывший их любезно проводил, оттолкнул лодку и направился в кузницу.
Фёдор Григорьевич, вместо приветствия, радостно гаркнул:
– На заре нынче птица валом валила на Гагарье! Если не взял ружьё, – бери моё, мне нынче некогда!
– А у тебя гость?
– Уехал, да ну его к лешему!
– Что так?
– А так!
Однако время сказать, что председатель колхоза не сразу узнал об отъезде Заклинкина. А когда узнал, крепко сжал зубы Павел Иванович. И про себя выругался крепко. Правильно почувствовал Заклинкин своим лисьим чутьём: решительный, верящий себе «командир полка» хотел задержать незваного гостя. Пусть будет превышение власти, пусть накажут за самоуправство – там посмотрим!
А в кузнице Фёдор Кизеров повернулся спиной к начальнику районного отделения милиции и сорвал своё дурное настроение на молотобойце:
– Зазевался, бей!
Евгений Геннадьевич повернулся к выходу, но перезвон молотков опять прервался, и кузнец закричал вслед:
– Геннадьич! Слышь! Меньшиков! Постой! Там у меня этот ферт оставил мешок и ружьё! Охотник! Ружьё забыл! Ты у меня их прими!
«Действительно, странно», – подумал Евгений Геннадьевич. А кузнец Фёдор (ведь вот обозлился мужик) всё добавлял:
– Какой он московский! Я знаю московских! Он – прощалыга!
– Раз вещи оставил, значит, вернётся или напишет…
– А ну его… Возиться с ним! – и Фёдор начал сильно ругаться. – Принимай! Не примешь? Так я бабе велю выкинуть в озеро!..
В доме кузнеца, под лавкой, Меньшиков обнаружил новенькую двустволку с начинавшими ржаветь стволами – не чищены после стрельбы, – и резиновый плавательный костюм. Зная решительный характер Фёдора Григорьевича, Меньшиков взял вещи, спасая их от неминуемого потопления.
Приласкав свою маленькую приятельницу Шуру-Сашуру, он навёл разговор на Заклинкина. Оказалось, что проявление толиной «любознательности» имело свидетеля. Шустрая змейка сообщала папаниному и своему другу:
– А этот длинный дядька с усиками, что у дяди Фёдора жил, сюда приходил и чемодан-то дяди Николая открывал!
– А как же ты это видела, хозяйка? Ты здесь была? – удивился Евгений Геннадьевич.
– Нет, я с улицы смотрела.
– А он чего-нибудь взял?
– Брал в руки бумажку, посмотрел и назад положил.
– А ты никому не говорила?
– Нет, я забыла…
– Ну и ладно, умница! Дядька просто ошибся…
Человек больших практических знаний и опыта, раздумывая над скудными данными и наблюдениями, относящимися к Заклинкину, Меньшиков разводил руками: «Всё, вроде, пустое… Ниточек не то что на верёвочку, на тонкий шнурочек не наберётся. Хотя бы стащил что из чемодана! Нет, пустое дело! Взял бумажку, назад положил… Уехать сильно торопился – вещи забыл… Чорт же его знает! Мало ли какие чудаки по свету шатаются. Жаль, что не видел я его!..»
А Заклинкин, ещё в то время когда он сидел на колхозной пшенице и с облегчением ощущал стремительное увеличение расстояния между собой и «проклятым» председателем лебяженского колхоза (а ведь как хорошо всё шло!), проклинал свою забывчивость. Не раз вспоминал он и в поезде об оставленных в Лебяжьем ружье и плавательном костюме.
Здесь школа Андрея Ивановича Щербиненко оказалась недостаточной. Почему же? Потому что одно дело – это рассуждать об опасности далёкой, незримой, ощущаемой только разумом. Послушен разум и гонит неприятную мысль. Так легко быть храбрым.
Но очень и очень большим, глубоким и чёрным кажется глазок пистолетного дула, гуляющий в крепкой чужой руке перед носом! Это целая бездна! И, чтобы остаться спокойным, глядя смерти в лицо, нужно иметь и душу, и такие свойства души, которых ни за какие деньги не купишь, – ни на какую валюту!
Глава четвёртая
НА ЗЕМЛЕ
1
Чем южнее, чем ближе к тропикам, тем стремительнее происходят смены дня и ночи. Зори коротки. Быстро всходит солнце и быстро заходит. День сменяется ночью, и ночь уступает дню без сумерек, без мягкой прелести вечерних и утренних часов. Безлунные ночи непроглядно черны. Днём же расплавленным свинцом льёт солнце беспощадный жар.
В среднеазиатских же пустынях, за несколько минут до захода, солнце собирает над собой лёгкие перья облаков, и, всё небо на западе сияет чудной игрой ежесекундно меняющихся красок. Но оглянитесь назад. Вы увидите, как от голых исполинских гор на пустыню шаг за шагом идёт мрак.
Но в наших широтах смена ночи и дня происходит по-иному.
Вот наступает утро.
Смутные пятна строений, деревьев, кустов начинают приобретать очертания. Тёмное небо слегка бледнеет. Звёзды тускнеют. Глаз вновь обретает возможность ощущать перспективу. На озере – лёгкий туман приподнимается и вновь падает вниз. Пискнула пташка. Минута – ей ответит другая. И, вдыхая свежий воздух, не успеешь заметить, как стало светло. Восток розовеет, желтеет, и вдруг вспыхнет – сверкнули лучи и вышло оно, наше родное, доброе красное солнышко! Все ему рады: «День пришёл! За работу!»
А дышится как на рассвете, а бодрость какая! Ну как тут не жить, не любить, не творить?!
* * *
Для своего второго «урока» Алексею Фёдоровичу председатель колхоза выбрал подобное раннее утро:
– Нравится вам у нас, Алексей Фёдорович?
– Очень нравится!
– А вы у нас подольше поживите. Через неделю кончим с уборкой зерновых. Дела пойдут помельче, будем посвободнее. Начнём гулять всем районом! У нас для начала три свадьбы сыграют, – потом у соседей!..
Павел Иванович ехал в полевой стан и вёз с собой Алексея Фёдоровича после его дежурства на озере Большие Мочищи.
– Вы вот подумайте, Алексей Фёдорович, есть у нас поговорка одна, груба, да верна! Вы ведь не курите? Это не обязательно, даже хорошо! Не пьёте? Хорошо! Пить, так в меру! А вот не женаты? Это дело другое…
Павел Иванович смеялся:
– Да вы посмотрите кругом, какие у нас девушки! В столице себе не нашли – мы вам найдём!
В словах председателя колхоза звучала уже не шутка.
– Да мы вас женим – вот выбирайте по всему району. Любую сосватаем!
Прожил прошлой зимой Павел Иванович гостем недели две в доме с мезонином, оставил по себе хорошую память и сам ко многому пригляделся. Да и не так уж сложны были для его острых глаз сын и отец. И не так важно, что он не имел никакой подготовки, чтобы их оценить как учёных. Заметил же он то, что другие едва ли видели, – какой-то особый оттенок в отношении старшего брата к жене младшего. Вероятно, без других рассуждений понял он, что Алексей Фёдорович до сих пор не нашёл жены по себе. Павел Иванович и сам женился не рано…
– Смотрите, Павел Иванович, чтобы я вас не поймал на слове!
За этими словами, возможно, последовало бы что-нибудь и более определённое, но они уже подъехали к стану.
2
Вера Георгиевна была глубоко потрясена лекцией в районном клубе. Идя домой вместе с Лидией Николаевной, она без всякой причины вдруг расплакалась. Старшая подруга обняла её, приговаривая:
– Ну же, девочка моя… успокойтесь, не надо. Ну что! Довольно, моя хорошая…
Молодая женщина старалась улыбнуться, оправдывалась сквозь слёзы:
– Правда, как глупо, я сама не знаю, что со мной, я больше не буду… – но слёзы всё текли и текли.
Лидия Николаевна привела к себе свою Верочку, послала сказать, чтобы дома её не ждали. Напоила своего друга валерианой, постелила постель на широком диване в своей спальне и очень строго сказала:
– Спите!
Дождалась мерного, ровного дыхания, постояла, не двигаясь, чуть-чуть прикоснулась к чистому лбу под волной мягких волос и тихонечко вышла.
Сидела Лидия Николаевна в своей столовой, где с большого портрета на стене смотрел на неё до сих пор любимый, ныне покойный, человек в погонах подполковника медицинской службы, и сердито стала ему говорить:
– Ну, что же ты подумаешь? Ведь он чуть не всю лекцию свалил на бедную девочку! И ведь какую лекцию, если бы ты его слышал! Что же это? Ведь я мою девочку такой никогда не видела. А он понимал, что нельзя же так? Он же на неё смотрел почти всё время…
Тут ночной монолог прервала старая няня. Она вошла, зевая:
– Ты, Лидочка, не спишь? Ты с кем здесь бранишься? О-ох, грехи… А я легла, тебя не дождавшись…
– Спи, нянечка, поздно. И я сейчас лягу.
Обе женщины ни слова не сказали в последующие дни об Алексее Фёдоровиче. Вера Георгиевна кончила обработку истории болезни Николая. Станишевский просил прислать ему копию как можно скорее…
…Стояли ясные дни второй декады августа. Не за горами и первый осенний заморозок.
Товарищ Шуйских прислал с оказией объёмистый пакет с бумагами и схемами, приложив к нему записку. В ней секретарь райкома, со свойственной ему лаконичностью и ясностью, просил Алексея Фёдоровича ознакомиться, не теряя времени, с содержанием дела, так как завтра будет за ним прислана машина – ехать в райцентр на ответственное совещание по вопросу о развитии электрификации района.
Когда районные работники обсудили своё нужное дело и приняли решение, Алексей Фёдорович отправился в дом главного врача. Радушно встретив гостя, Лидия Николаевна послала за «своей» Верочкой, не предупредив её о посетителе, а потом ушла под предлогом вечернего обхода больницы.
Алексей Фёдорович смотрел на милое лицо, слушал единственный для него голос и сам говорил, всё больше увлекаясь замечательным чувством возможности полной прекрасной искренности с человеком, делавшимся всё ближе и ближе с каждой минутой.
Лидия Николаевна волновалась, но заставила себя не торопиться с возвращением. Войдя в комнату, она сразу поняла, что все нужные слова были уже сказаны. Может быть, немного грубовато, чего они не заметили, старшая заставила «молодёжь» поцеловаться. В первый раз!
А потом? Их поздравляли кто как умел, и они не смущались этими поздравлениями. Товарищ Шуйских потребовал, чтобы нужные записи были сделаны здесь, в райцентре, без промедлений, и произнёс перед новобрачными очень краткую, но очень тёплую речь.
Председатель колхоза, Павел Иванович! Кизеров, знал, что его любимые степи забыты не будут и особенно в гости не звал – сами приедут!
А Агаша про себя жалела, что Николай Сергеевич женат. Вот если бы он был не женат… Но умная и строгая девушка крепко держит своё сердце. Ни жизнь чужую ломать, ни делиться с кем-нибудь своим чувством она не собирается. Свет не клином сошёлся!
…А как дышится на рассвете, а воздух какой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38