А он еще собирается учить меня!
Открыв сумку, Тинкер достал пакет кофе, — ему нравился настоящий кофе, а не сушеные бобы и цикорий, которые использовали мы, жители гор. Не вставая с места, он протянул руку, достал щепки, кору, ветки и разжег костер.
Тинкер был из тех, кто любил простор и небо над головой, — четыре стены ограничивали его свободу. Болтали, что он когда-то сидел в тюрьме, и потому его тревожило замкнутое пространство. Я не обращал внимания на сплетни.
Пока мой гость возился с костром и наливал в котелок воду, я пошел к туше оленя, висевшей под навесом, отрезал от нее большой кусок мяса, разделил его на толстые ломти, приготовил их для жарки и вернулся К мельнице.
Моя мельница давала скудный доход, к тому же кукуруза была у всех на исходе, и перед отъездом я собирался продать мельницу за любую цену.
Курбишоу действительно разыскивали меня, чтобы убить, а наши горы не так велики и неприступны, чтобы затеряться в них. В конце концов меня бы обнаружили.
Однако сама мысль, что придется оставить родные места, вызывала грусть. Все здесь хранило память о моих родителях и обо мне тоже. Вот дерево, на которое я залез в первый раз. Какими высокими и непроходимыми казались тогда эти обычные кусты. А ручеек, где я впервые набрал ведро воды и гордо нес его, пока не споткнулся и едва не опрокинул на землю…
Нет такого человека, который смог бы без сожаления порвать со своим прошлым. Даже в лишениях, нужде и горе наша семья сумела сохранить доброту и сердечные отношения, мы любили друг друга. Сколько раз я сидел под деревом, восхищенно наблюдая, как ловко отец строил нашу хижину, подгонял бревна, скреплял их. А вот огород. Я копал грядки, сажал с любовью, как учила мать, выращивал каждое растение.
Тинкер наполнил мою тарелку и чашку.
— Поговорим о борьбе в другой раз.
Небрежно брошенная им фраза внезапно оборвала мое безмятежное настроение, и я снова почувствовал, как раздражение захлестывает меня. Кому понравится такое подчеркнутое превосходство? Я был молод, силен и раздувался от гордости за одержанные победы.
— Поговорим об этом сейчас, — воинственно выкрикнул я. — Если ты собираешься учить меня, то зачем откладывать?
— Ну что ты несешь! — попытался он меня урезонить. — Я твой друг. Сомневаюсь, есть ли у тебя еще кто-нибудь. Подожди. Когда тебе понадобится вздуть кого-то, приходи ко мне, и я покажу, как это делается.
Поставив чашку с кофе, я вскочил на ноги.
— Нет уж, покажи, если в самом деле умеешь драться.
С болезненной гримасой на изможденном темном лице, он медленно поднялся на ноги,
— Думаешь, это спасет тебя от поражения, или считаешь, что я ничего не смыслю в борьбе? Давай-ка, иди ко мне, если так настаиваешь!
Тинкер стоял, опустив руки, и вдруг меня осенило: какой же я дурак, если решил драться с другом. Но тут гордость взяла верх, мои пальцы сжались в кулаки, и я бросился на него.
Мне казалось, что я кончу поединок одним ударом и избавлю его от дальнейшей борьбы. Именно так я рассуждал, когда замахнулся. Вдруг длинные пальцы неожиданно схватили меня за запястье, в следующее мгновение я перевернулся в воздухе и с грохотом рухнул на землю. Происшедшее слегка охладило мой пыл и выбило дурь из головы. Я взглянул на Тинкера. Он стоял рядом и холодно смотрел, как я барахтаюсь в траве.
Гнев охватил меня, я вскочил и приготовился не дать ему сделать захват. На сей раз я оказался на земле, ударившись сильнее чем прежде. И тут он нанес мне еще один удар, причем так быстро и сокрушительно, что я даже не понял, как ему удалось достать меня.
Наконец, немного придя в себя, я взглянул на Тинкера и попытался улыбнуться.
— Да, ты действительно знаешь кое-какие хитрости. Ты их хотел мне показать?
— Это и еще кое-что, — ответил он спокойно. — А теперь допивай кофе, а то остынет.
Мой гнев утих, здравый смысл подсказал, что, будь он моим врагом, я, вероятно, стал бы уже покойником или калекой. Пока я беспомощно валялся перед ним, он мог бы ударить меня ногой по ребрам, сломать грудную клетку или проломить череп. Такая борьба не похожа на спортивное состязание или игру. Это серьезный поединок, где часто приз — твоя жизнь.
— Ты слышал когда-нибудь о Джиме Мэйсе? — спросил он.
— Нет.
— Он чемпион мира по борьбе среди цыган и англичан. Победил лучших из них, не обладая огромной силой. Одним из первых он стал использовать ловкость в искусстве кулачного боя. Джим обучил меня боксу, и я много раз боролся с ним. Передвижения в боксе — не просто топтание на месте. Передвигаясь, ты вынуждаешь соперника сменить позицию и лишаешь его возможности нанести тебе сильный удар. Выбрав выгодную позицию для себя, ты должен расправиться с ним мгновенно. Научившись приседать и наносить скользящие удары, овладеешь тактикой ближнего боя, сможешь держать руки свободными для нападения. — Он снова наполнил чашку. — Человек, который путешествует один, вынужден быть осторожным и осмотрительным.
— Но у тебя же есть ножи.
— Да, но при правильном использовании рука не менее опасна, чем нож. — Помолчав немного, добавил: — И человека не линчуют за то, что он сделал руками.
Мы оба сидели неподвижно, и пламя костра будоражило наши воспоминания. О чем думал Тинкер, какие мысли могли прийти ему в голову? Что, о чем я не знал, тревожило его Душу? В моей же памяти всплыл тот день, когда отец оставил меня у Вилли Кэфри. Три тяжелых мешка с золотом вручил он тогда Кэфри и сказал:
— Вот мой сын, о котором я тебе говорил. Заботься о нем, и каждая третья монета — твоя.
— Ты уходишь? — спросил я.
— Да, ухожу. Мы были очень счастливы твоей матерью. Мне необходимо забыться. Странствия помогут. — Он положил руку мне на плечо. — Я вернусь, сынок. Будь хорошим мальчиком.
Отец наказал Вилли отдать меня в лучшую школу и хорошо обращаться со мной. Обещал вернуться в назначенный срок.
В первый год ко мне относились сносно, по крайней мере, поначалу я видел хоть какое-то подобие хорошего отношения. Правда, я часто слышал, как миссис Кэфри жаловалась, что я — непосильная обуза для семьи, и сколько денег они сэкономят, если перестанут думать обо мне. А Кэфри вслух размышлял о том, какую пользу принесут деньги моего отца, сколько можно купить земли и скота на такую огромную сумму.
Ее слова тревожили меня гораздо больше, чем его: в ней я чувствовал скрытую злобу. Кэфри же оказался человеком эгоистичным, жадным и самоуверенным. Ее я искренне боялся, думая, что она может убить меня. В том, что у нее есть такое намерение, я нисколько не сомневался.
Кэфри пользовался репутацией честного человека. Увы, многие люди, имеющие ее, просто никогда не подвергались проверке на честность. Для Вилли испытание золотом оказалось непосильным. Спустя год после того, как уехал отец, все переменилось. Школа оказалась не для меня. Из меня сделали бесплатного работника. Мне исполнилось тогда только одиннадцать лет; я не знал, куда пойти и к кому обратиться.
И вот пришел день, когда Дункан ударил меня.
Как и его родители, он с презрением относился ко мне, постоянно издевался и насмехался надо мной. Но когда он поднял на меня руку, я сцепился с ним насмерть.
Это была неравная борьба. Но, поняв, что он намеренно старается бить меня по лицу, я пригнулся и, когда обидчик бросился на меня, со всей силы ударил его в живот.
У него захватило дух. Хрюкнув, он открыл рот, а я с размаху саданул его ногой по подбородку.
Его слабую челюсть могла бы сломать и девушка, что уж говорить обо мне. Я-то был от природы сильным пареньком, привыкшим к тяжелой работе.
Дункан, бледный и перепуганный, свалился на охапку дров, которую я бросил, когда он на меня напал. В ярости я нанес ему последний удар по носу и сломал его; кровь потекла по его губам и подбородку.
Хлопнула дверь, выскочили его родители: Вилли с поднятой тростью, мать, растопырив пальцы, как клешни.
Я бросился бежать. Остановился, только когда убедился, что преследователи окончательно отстали. Меня окружал сосновый лес, и уже наступала ночь. Что делать, я не знал. Большие города пугали, поэтому мне никогда не приходило в голову оставить хорошо знакомые родные горы.
Единственным местом на земле, где я когда-то испытал счастье, была наша опустевшая хижина. К ней я и стал пробираться, отыскивая путь в лесу. Блуждая по скалам и непроходимым дебрям, прошел около тридцати миль. В первый раз в жизни я один провел в лесу три ночи. Совершенно обессиленный, добрался до дома.
Я не знал, пытались ли мои мучители разыскивать меня. Возможно, они приходили, когда я уходил на охоту. Более вероятно, что они просто обрадовались, освободившись от меня, — ведь теперь все золото досталось им.
Я прожил в одиночестве пять лет.
Но это не значит, что я никого не видел все это время. Еще при жизни матери я подружился с мальчишками из племени чероки, охотился с ними, не хуже их умел пользоваться луком и стрелами, ставить силки и ловушки. Мои приятели принадлежали к тем диким чероки, которые захватили горы, когда правительство начало переселять индейцев на запад. Отец хорошо относился к ним, и они любили меня. Я был уверен, что индейцы всегда по-доброму встретят меня и накормят. В тот первый год мне много раз пришлось прибегать к их помощи.
Живя у Кэфри, я научился возделывать огород, и теперь стал покупать или менять семена у чероки. Вскапывал грядки, сажал дыни, картофель, сеял кукурузу. Лес обеспечивал мой стол дичью, ягодами, орехами и корнеплодами.
Было бы неправдой сказать, что я ничего не боялся. По ночам меня охватывал жуткий страх, и я часто плакал, вспоминая маму и желая, чтобы отец поскорее возвратился домой.
В первые годы только мысль об отце, о том, что он скоро вернется, помогала мне выжить. Хотя уже тогда Кэфри был уверен, что отец умер, и не уставал повторять об этом. Понять, откуда в нем такая уверенность, я не мог.
Прошло три года, и я окончательно потерял надежду увидеть отца. И хотя понял это умом, вопреки всему, каждый раз, заслышав стук копыт, выбегал посмотреть, не он ли едет.
Путешествовать в те дни было далеко не безопасно. Везде — на Натчез-Трэйс, Вилднэс-Роуд и Болд-Ноб — путников подстерегали бандиты и убийцы. Покинув свои дома, люди часто исчезали навсегда. И кто мог сказать, что с ними стало?
Некоторые вещи из сундука моей матери мне пришлось обменять на куртку и штаны из оленьей кожи. За шкурки ондатры и рыжей лисы я получал у чероки все, что мне нужно.
Пришел день моего пятнадцатилетия. Мама не испекла мне праздничный пирог. Я сам поджарил яичницу из индюшачьих яиц. Все же день оказался особенным. Именно в этот солнечный день, когда я собирался сесть за стол, на дороге появился Тинкер. Я часто слышал о нем, но видел впервые. Он сел за стол рядом со мной и рассказал все новости. Потом стал иногда заходить ко мне.
Тинкер мало говорил в тот, первый раз, больше осматривался. И я решил показать ему свое хозяйство: хижину, построенную отцом (я очень ею гордился); дорогу, по которой отец ходил к роднику, когда нужно было поливать огород; сосновый лес и речку.
Тинкер подмечал все, но время от времени задавал вопросы, которые приводили меня в замешательство. Особенно насчет золота.
Однажды он спросил, есть ли у меня золотые монеты, заметив, что за золото сможет кое-что достать.
И я рассказал ему, как все наше золото досталось Вилли Кэфри, а Тинкер попросил меня подробнее обрисовать, как выглядели эти монеты.
— Твой отец, — сказал он, — должно быть, много путешествовал.
— Сэкетты не особенно любили путешествовать, — ответил я, — но говорят, что много лет назад, прежде чем поселиться в Колонии, большинство их были моряками.
— Как твой отец?
— Отец? Никогда не слышал ничего подобного.
Тинкер указал на узел, который я завязал на веревке.
— Хороший тугой узел. Отец научил тебя этому?
— Конечно. Называется беседочный узел. Он научил меня завязывать узлы, прежде чем писать. Двойной, беседочный, корабельный — я знаю все виды узлов.
— Морских узлов, — уточнил Тинкер.
— Думаю, что не только моряки умеют завязывать узлы.
Кроме мешка кукурузной муки, старого сундука, где хранились вещи моей матери, отцовской винтовки «баллард», да садовых инструментов, в хижине ничего не было.
В сундуке хранилась небольшая шкатулка — восемь дюймов в длину и четыре в ширину, — сделанная из тикового дерева. В ней мать держала семейные бумаги и кое-какие безделушки, имевшие для нее какую-то ценность.
«Баллард» — старое, никуда негодное ружье, с ним нечего делать на Западе. Поэтому я решил обменять его сразу, как только продам мельницу, или же при первом удобном случае. Если я встречусь с бандитами или дикими индейцами, то мне нужно новое, настоящее ружье.
Сейчас Тинкер сидел у костра и курил. Наконец огонек его трубки погас, и он произнес:
— Мы отправимся на рассвете. Устраивает?
Мне предложение понравилось. Наступил рассвет, и мы спустились с гор в последний раз.
По дороге я остановился и оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Открыв сумку, Тинкер достал пакет кофе, — ему нравился настоящий кофе, а не сушеные бобы и цикорий, которые использовали мы, жители гор. Не вставая с места, он протянул руку, достал щепки, кору, ветки и разжег костер.
Тинкер был из тех, кто любил простор и небо над головой, — четыре стены ограничивали его свободу. Болтали, что он когда-то сидел в тюрьме, и потому его тревожило замкнутое пространство. Я не обращал внимания на сплетни.
Пока мой гость возился с костром и наливал в котелок воду, я пошел к туше оленя, висевшей под навесом, отрезал от нее большой кусок мяса, разделил его на толстые ломти, приготовил их для жарки и вернулся К мельнице.
Моя мельница давала скудный доход, к тому же кукуруза была у всех на исходе, и перед отъездом я собирался продать мельницу за любую цену.
Курбишоу действительно разыскивали меня, чтобы убить, а наши горы не так велики и неприступны, чтобы затеряться в них. В конце концов меня бы обнаружили.
Однако сама мысль, что придется оставить родные места, вызывала грусть. Все здесь хранило память о моих родителях и обо мне тоже. Вот дерево, на которое я залез в первый раз. Какими высокими и непроходимыми казались тогда эти обычные кусты. А ручеек, где я впервые набрал ведро воды и гордо нес его, пока не споткнулся и едва не опрокинул на землю…
Нет такого человека, который смог бы без сожаления порвать со своим прошлым. Даже в лишениях, нужде и горе наша семья сумела сохранить доброту и сердечные отношения, мы любили друг друга. Сколько раз я сидел под деревом, восхищенно наблюдая, как ловко отец строил нашу хижину, подгонял бревна, скреплял их. А вот огород. Я копал грядки, сажал с любовью, как учила мать, выращивал каждое растение.
Тинкер наполнил мою тарелку и чашку.
— Поговорим о борьбе в другой раз.
Небрежно брошенная им фраза внезапно оборвала мое безмятежное настроение, и я снова почувствовал, как раздражение захлестывает меня. Кому понравится такое подчеркнутое превосходство? Я был молод, силен и раздувался от гордости за одержанные победы.
— Поговорим об этом сейчас, — воинственно выкрикнул я. — Если ты собираешься учить меня, то зачем откладывать?
— Ну что ты несешь! — попытался он меня урезонить. — Я твой друг. Сомневаюсь, есть ли у тебя еще кто-нибудь. Подожди. Когда тебе понадобится вздуть кого-то, приходи ко мне, и я покажу, как это делается.
Поставив чашку с кофе, я вскочил на ноги.
— Нет уж, покажи, если в самом деле умеешь драться.
С болезненной гримасой на изможденном темном лице, он медленно поднялся на ноги,
— Думаешь, это спасет тебя от поражения, или считаешь, что я ничего не смыслю в борьбе? Давай-ка, иди ко мне, если так настаиваешь!
Тинкер стоял, опустив руки, и вдруг меня осенило: какой же я дурак, если решил драться с другом. Но тут гордость взяла верх, мои пальцы сжались в кулаки, и я бросился на него.
Мне казалось, что я кончу поединок одним ударом и избавлю его от дальнейшей борьбы. Именно так я рассуждал, когда замахнулся. Вдруг длинные пальцы неожиданно схватили меня за запястье, в следующее мгновение я перевернулся в воздухе и с грохотом рухнул на землю. Происшедшее слегка охладило мой пыл и выбило дурь из головы. Я взглянул на Тинкера. Он стоял рядом и холодно смотрел, как я барахтаюсь в траве.
Гнев охватил меня, я вскочил и приготовился не дать ему сделать захват. На сей раз я оказался на земле, ударившись сильнее чем прежде. И тут он нанес мне еще один удар, причем так быстро и сокрушительно, что я даже не понял, как ему удалось достать меня.
Наконец, немного придя в себя, я взглянул на Тинкера и попытался улыбнуться.
— Да, ты действительно знаешь кое-какие хитрости. Ты их хотел мне показать?
— Это и еще кое-что, — ответил он спокойно. — А теперь допивай кофе, а то остынет.
Мой гнев утих, здравый смысл подсказал, что, будь он моим врагом, я, вероятно, стал бы уже покойником или калекой. Пока я беспомощно валялся перед ним, он мог бы ударить меня ногой по ребрам, сломать грудную клетку или проломить череп. Такая борьба не похожа на спортивное состязание или игру. Это серьезный поединок, где часто приз — твоя жизнь.
— Ты слышал когда-нибудь о Джиме Мэйсе? — спросил он.
— Нет.
— Он чемпион мира по борьбе среди цыган и англичан. Победил лучших из них, не обладая огромной силой. Одним из первых он стал использовать ловкость в искусстве кулачного боя. Джим обучил меня боксу, и я много раз боролся с ним. Передвижения в боксе — не просто топтание на месте. Передвигаясь, ты вынуждаешь соперника сменить позицию и лишаешь его возможности нанести тебе сильный удар. Выбрав выгодную позицию для себя, ты должен расправиться с ним мгновенно. Научившись приседать и наносить скользящие удары, овладеешь тактикой ближнего боя, сможешь держать руки свободными для нападения. — Он снова наполнил чашку. — Человек, который путешествует один, вынужден быть осторожным и осмотрительным.
— Но у тебя же есть ножи.
— Да, но при правильном использовании рука не менее опасна, чем нож. — Помолчав немного, добавил: — И человека не линчуют за то, что он сделал руками.
Мы оба сидели неподвижно, и пламя костра будоражило наши воспоминания. О чем думал Тинкер, какие мысли могли прийти ему в голову? Что, о чем я не знал, тревожило его Душу? В моей же памяти всплыл тот день, когда отец оставил меня у Вилли Кэфри. Три тяжелых мешка с золотом вручил он тогда Кэфри и сказал:
— Вот мой сын, о котором я тебе говорил. Заботься о нем, и каждая третья монета — твоя.
— Ты уходишь? — спросил я.
— Да, ухожу. Мы были очень счастливы твоей матерью. Мне необходимо забыться. Странствия помогут. — Он положил руку мне на плечо. — Я вернусь, сынок. Будь хорошим мальчиком.
Отец наказал Вилли отдать меня в лучшую школу и хорошо обращаться со мной. Обещал вернуться в назначенный срок.
В первый год ко мне относились сносно, по крайней мере, поначалу я видел хоть какое-то подобие хорошего отношения. Правда, я часто слышал, как миссис Кэфри жаловалась, что я — непосильная обуза для семьи, и сколько денег они сэкономят, если перестанут думать обо мне. А Кэфри вслух размышлял о том, какую пользу принесут деньги моего отца, сколько можно купить земли и скота на такую огромную сумму.
Ее слова тревожили меня гораздо больше, чем его: в ней я чувствовал скрытую злобу. Кэфри же оказался человеком эгоистичным, жадным и самоуверенным. Ее я искренне боялся, думая, что она может убить меня. В том, что у нее есть такое намерение, я нисколько не сомневался.
Кэфри пользовался репутацией честного человека. Увы, многие люди, имеющие ее, просто никогда не подвергались проверке на честность. Для Вилли испытание золотом оказалось непосильным. Спустя год после того, как уехал отец, все переменилось. Школа оказалась не для меня. Из меня сделали бесплатного работника. Мне исполнилось тогда только одиннадцать лет; я не знал, куда пойти и к кому обратиться.
И вот пришел день, когда Дункан ударил меня.
Как и его родители, он с презрением относился ко мне, постоянно издевался и насмехался надо мной. Но когда он поднял на меня руку, я сцепился с ним насмерть.
Это была неравная борьба. Но, поняв, что он намеренно старается бить меня по лицу, я пригнулся и, когда обидчик бросился на меня, со всей силы ударил его в живот.
У него захватило дух. Хрюкнув, он открыл рот, а я с размаху саданул его ногой по подбородку.
Его слабую челюсть могла бы сломать и девушка, что уж говорить обо мне. Я-то был от природы сильным пареньком, привыкшим к тяжелой работе.
Дункан, бледный и перепуганный, свалился на охапку дров, которую я бросил, когда он на меня напал. В ярости я нанес ему последний удар по носу и сломал его; кровь потекла по его губам и подбородку.
Хлопнула дверь, выскочили его родители: Вилли с поднятой тростью, мать, растопырив пальцы, как клешни.
Я бросился бежать. Остановился, только когда убедился, что преследователи окончательно отстали. Меня окружал сосновый лес, и уже наступала ночь. Что делать, я не знал. Большие города пугали, поэтому мне никогда не приходило в голову оставить хорошо знакомые родные горы.
Единственным местом на земле, где я когда-то испытал счастье, была наша опустевшая хижина. К ней я и стал пробираться, отыскивая путь в лесу. Блуждая по скалам и непроходимым дебрям, прошел около тридцати миль. В первый раз в жизни я один провел в лесу три ночи. Совершенно обессиленный, добрался до дома.
Я не знал, пытались ли мои мучители разыскивать меня. Возможно, они приходили, когда я уходил на охоту. Более вероятно, что они просто обрадовались, освободившись от меня, — ведь теперь все золото досталось им.
Я прожил в одиночестве пять лет.
Но это не значит, что я никого не видел все это время. Еще при жизни матери я подружился с мальчишками из племени чероки, охотился с ними, не хуже их умел пользоваться луком и стрелами, ставить силки и ловушки. Мои приятели принадлежали к тем диким чероки, которые захватили горы, когда правительство начало переселять индейцев на запад. Отец хорошо относился к ним, и они любили меня. Я был уверен, что индейцы всегда по-доброму встретят меня и накормят. В тот первый год мне много раз пришлось прибегать к их помощи.
Живя у Кэфри, я научился возделывать огород, и теперь стал покупать или менять семена у чероки. Вскапывал грядки, сажал дыни, картофель, сеял кукурузу. Лес обеспечивал мой стол дичью, ягодами, орехами и корнеплодами.
Было бы неправдой сказать, что я ничего не боялся. По ночам меня охватывал жуткий страх, и я часто плакал, вспоминая маму и желая, чтобы отец поскорее возвратился домой.
В первые годы только мысль об отце, о том, что он скоро вернется, помогала мне выжить. Хотя уже тогда Кэфри был уверен, что отец умер, и не уставал повторять об этом. Понять, откуда в нем такая уверенность, я не мог.
Прошло три года, и я окончательно потерял надежду увидеть отца. И хотя понял это умом, вопреки всему, каждый раз, заслышав стук копыт, выбегал посмотреть, не он ли едет.
Путешествовать в те дни было далеко не безопасно. Везде — на Натчез-Трэйс, Вилднэс-Роуд и Болд-Ноб — путников подстерегали бандиты и убийцы. Покинув свои дома, люди часто исчезали навсегда. И кто мог сказать, что с ними стало?
Некоторые вещи из сундука моей матери мне пришлось обменять на куртку и штаны из оленьей кожи. За шкурки ондатры и рыжей лисы я получал у чероки все, что мне нужно.
Пришел день моего пятнадцатилетия. Мама не испекла мне праздничный пирог. Я сам поджарил яичницу из индюшачьих яиц. Все же день оказался особенным. Именно в этот солнечный день, когда я собирался сесть за стол, на дороге появился Тинкер. Я часто слышал о нем, но видел впервые. Он сел за стол рядом со мной и рассказал все новости. Потом стал иногда заходить ко мне.
Тинкер мало говорил в тот, первый раз, больше осматривался. И я решил показать ему свое хозяйство: хижину, построенную отцом (я очень ею гордился); дорогу, по которой отец ходил к роднику, когда нужно было поливать огород; сосновый лес и речку.
Тинкер подмечал все, но время от времени задавал вопросы, которые приводили меня в замешательство. Особенно насчет золота.
Однажды он спросил, есть ли у меня золотые монеты, заметив, что за золото сможет кое-что достать.
И я рассказал ему, как все наше золото досталось Вилли Кэфри, а Тинкер попросил меня подробнее обрисовать, как выглядели эти монеты.
— Твой отец, — сказал он, — должно быть, много путешествовал.
— Сэкетты не особенно любили путешествовать, — ответил я, — но говорят, что много лет назад, прежде чем поселиться в Колонии, большинство их были моряками.
— Как твой отец?
— Отец? Никогда не слышал ничего подобного.
Тинкер указал на узел, который я завязал на веревке.
— Хороший тугой узел. Отец научил тебя этому?
— Конечно. Называется беседочный узел. Он научил меня завязывать узлы, прежде чем писать. Двойной, беседочный, корабельный — я знаю все виды узлов.
— Морских узлов, — уточнил Тинкер.
— Думаю, что не только моряки умеют завязывать узлы.
Кроме мешка кукурузной муки, старого сундука, где хранились вещи моей матери, отцовской винтовки «баллард», да садовых инструментов, в хижине ничего не было.
В сундуке хранилась небольшая шкатулка — восемь дюймов в длину и четыре в ширину, — сделанная из тикового дерева. В ней мать держала семейные бумаги и кое-какие безделушки, имевшие для нее какую-то ценность.
«Баллард» — старое, никуда негодное ружье, с ним нечего делать на Западе. Поэтому я решил обменять его сразу, как только продам мельницу, или же при первом удобном случае. Если я встречусь с бандитами или дикими индейцами, то мне нужно новое, настоящее ружье.
Сейчас Тинкер сидел у костра и курил. Наконец огонек его трубки погас, и он произнес:
— Мы отправимся на рассвете. Устраивает?
Мне предложение понравилось. Наступил рассвет, и мы спустились с гор в последний раз.
По дороге я остановился и оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19