– Отец? – спрашивает она. – Твой дневник. Кто его убрал? Кто мог его спрятать?
Но отец тускнеет, она уже забывает. Она зовет его, но он ее не слышит, и хотя из дальнего далека доносится его голос, она уже не различает слов.
В мире бодрствующих д'Верь чуть слышно стонет. Потом перекатывается на спину, забрасывает локоть на лицо, раз-другой всхрапывает и засыпает снова – на сей раз без сновидений.
Ричард знает, что оно его ждет. С каждым туннелем, по которому он идет, с каждым поворотом, с каждым ответвлением это ощущение становится все настойчивее, все тяжелее. Он знает, что оно здесь. С каждым шагом предчувствие надвигающейся катастрофы все усиливается. И когда он заворачивает за последний угол и видит его, обрамленного каменными стенами, поджидающего, ему, наверное, следовало бы испытать облегчение. Но испытывает он один только ужас. В его сне оно размером с планету.
В мире не осталось ничего, кроме Зверя, от боков которого валит пар. Обломки старинного оружия торчат у него из шкуры точно щетина. На его рогах и бивнях – запекшаяся кровь. Зверь – тучный, громадный и злобный.
И вдруг эта злобная туша устремляется к нему. Он замахивается (но поднимается не его рука) и бросает в чудовище копье.
В несущихся на него красных звериных глазах стоит издевка и тупая злоба, он ясно видит их в ту долю секунды, которая, казалось, тянется вечно. И вот Зверь уже…
Вода была холодной и в лицо Ричарду ударила точно кулак. Глаза у него разом открылись, от холода занялся дух. Сверху вниз на него смотрела Охотник, держа в руках пустой деревянный ушат. Ричард с трудом поднял руку. Волосы у него были мокрыми. Стерев воду с лица, он поежился.
– Совсем не обязательно было это делать, – пробормотал он.
Во рту был такой привкус, будто несколько мелких зверьков пользовались им как отхожим местом, а потом сами растворились во что-то неприятно зеленое. Он попытался встать, но вынужден был снова рухнуть на солому.
– У-ух! – сказал он вместо объяснения.
– Как твоя голова? – тоном профессионала спросила Охотник.
– Бывало и лучше, – ответил Ричард.
От двери Охотник притащила волоком по полу конюшни еще один ушат, на сей раз полный. Зачерпнув из него, она плеснула водой в лицо д'Вери.
– Не знаю, что вы пили. Но, сдается, оно было очень крепкое.
Веки д'Вери дрогнули.
– Неудивительно, что Атлантида утонула, – пробормотал Ричард. – Если они все себя так по утрам чувствовали, то помереть, наверное, было большим счастьем. Где мы?
Охотница плеснула в лицо д'Вери еще пригоршню воды.
– В конюшне друга.
Ричард огляделся по сторонам. И верно, стойло отчасти походило на конюшню. Интересно, для лошадей ли оно, спросил себя он. Да и вообще какие лошади могут жить под землей? На стене было что-то нарисовано: изогнувшаяся змеей латинская «S», а может, кириллическая «3» (а может быть, просто змея? Ричард все равно не смог бы распознать) в окружении семи звезд.
Неуверенно подняв руку, д'Верь для пробы потрогала себя за голову, будто вообще была не уверена, что там найдет.
– Ух, – прошептала она. – Темпль и Арч! Наверное, я умерла.
– Нет, – ответила Охотник.
– А жаль.
Охотник помогла ей встать на ноги.
– Что ж, – сонно пробормотала д'Верь, – он нас предупреждал, что вино крепкое.
А потом она вдруг очнулась окончательно и бесповоротно, очень болезненно, очень быстро. Схватив Ричарда за плечо, девушка указала на герб на стене, на змеящуюся «S» и окружающие ее звезды. Она охнула от страха, и вид у нее стал совсем как у мыши, сообразившей, что проснулась она в кошачьей корзинке.
– Серпентина! – сказала она Ричарду и Охотнику. – Это же рисунок с герба Серпентины. Вставай, Ричард! Надо бежать… пока она не обнаружила нас здесь.
– А ты что думала, дитя? – спросил от входа сухой голос. – Будто можешь войти в дом Серпентины, а она об этом не узнает?
Д'Верь распласталась по деревянной стене конюшни. Ее била дрожь. Невзирая на стук в висках, до Ричарда вдруг дошло, что он никогда прежде не видел д'Верь настолько перепуганной.
В дверях стояла Серпентина. Одета она была в белый кожаный корсет, высокие белые кожаные сапоги и остатки того, что по виду когда-то давным-давно было свадебным шедевром портновского искусства из шелка и кружев, который теперь был порван в клочья и заляпан грязью. Она возвышалась надо всеми: высокая прическа касалась дверной притолоки. Волосы седые. С властного лица смотрели проницательные глаза, губы сжались в жесткую линию. На д'Верь она поглядела так, будто ужас считала положенной ей данью, будто не только привыкла к страху, но уже ожидала его, даже находила в нем удовольствие.
– Успокойся, – сказала д'Вери Охотник.
– Но это же Серпентина, – заскулила д'Верь. – Одна из Семи Сестер.
Серпентина изящно наклонила голову и лишь потом оттолкнулась от косяка и направилась к ним. Позади нее оказалась худая женщина со строгим лицом и черными волосами до пояса, длинное черное платье было стянуто так, что талия казалась осиной. Спутница Серпентины не произнесла ни слова, а ее госпожа подошла к Охотнику.
– Охотник когда-то давным-давно работала на меня, – сказала Серпентина и, подняв изящную белую руку, нежно погладила пальцем Охотника по карамельной щеке жестом собственническим и любовным одновременно. – Ты сохранилась лучше меня, Охотник. – Охотник опустила глаза. – Ее друзья – мои друзья, дитя, – сказала Серпентина. – Так ты д'Верь?
– Да, – пересохшими губами произнесла девушка. Серпентина повернулась к Ричарду.
– А ты кто такой? – спросила она без особого интереса.
– Ричард, – назвался он.
– Я Серпентина, – учтиво сказала она.
– Я так и понял, – ответил Ричард.
– Всех вас ждет еда, если у вас есть желание позавтракать.
– О господи, нет, – вежливо простонал Ричард. Д'Верь промолчала. Она все еще вжималась в стену, все еще слегка дрожала, как осиновый лист на осеннем ветерке. Тот факт, что Охотник принесла их сюда как в безопасную гавань, нисколько не умерял ее ужаса.
– А что у тебя на завтрак? – поинтересовалась Охотник. Серпентина обернулась к застывшей в дверном проеме женщине с осиной талией.
– И что же? – подстегнула она.
Женщина улыбнулась самой холодной улыбкой, какую только видел на человеческом лице Ричард, и монотонно возвестила:
– Яичница-глазунья яйца-пашот дичь под карри маринованный лук маринованная сельдь копченая сельдь соленая сельдь грибное жаркое соленый бекон фаршированные кабачки тушеная баранина с овощами студень из телячьей ноги…
Ричард открыл рот, чтобы умолять ее остановиться, но было слишком поздно. Его внезапно, с силой, ужасно стошнило.
Ему хотелось, чтобы кто-то поддержал его, сказал, что все будет хорошо, что вскоре он почувствует себя лучше, чтобы кто-нибудь дал ему стакан воды и аспирин и отвел назад в кровать. Но никто ничего не сделал, а кровать осталась в другой жизни. Блевотину с рук и лица он смыл водой из деревянного ушата. Потом прополоскал рот. А затем, слегка пошатываясь, проследовал за четырьмя женщинами к завтраку.
– Передай телячий студень, – попросила с набитым ртом Охотник.
Столовая Серпентины располагалась на самой маленькой платформе метро, какую только видел Ричард. Длиной она была около двенадцати футов, и значительную ее часть занимал обеденный стол, покрытый дамастовой скатертью, на которой красовался парадный серебряный сервиз. Стол ломился от кошмарно пахнущей еды. Ричард решил, что хуже всего воняют маринованные перепелиные яйца.
Кожа у него была липкой на ощупь, глаза как будто кто-то переставил – правый на место левого, – и по общему впечатлению, пока он спал, череп ему заменили на другой, на два или три размера меньше.
В нескольких футах прогремел поезд метро, поднятый им ветер пронесся над столом, взметнул углы скатерти. Шум и лязг прошили голову Ричарда, как раскаленный шип – коровьи мозги. Ричард застонал.
– Вижу, твой герой плохо переносит спиртное, – бесстрастно заметила Серпентина.
– Он не мой герой, – возразила д'Верь.
– Боюсь, я все же права. Со временем научаешься распознавать обожание. Наверное, что-то во взгляде. – Она повернулась к женщине в черном, которая была, очевидно, кем-то вроде мажордома. – Укрепляющую настойку для джентльмена.
Скупо улыбнувшись, женщина уплыла прочь. Д'Верь ковыряла грибное жаркое.
– Мы очень благодарны вам за все, леди Серпентина, – сказала она.
Серпентина дернула углом рта.
– Просто Серпентина, дитя. Терпеть не могу глупых званий и воображаемых титулов. Итак, ты старшая дочь Портико.
– Да.
Серпентина обмакнула палец в горько-соленый соус, в котором как будто плавали несколько мелких миног. Облизнув его, она одобрительно кивнула.
– Я не слишком жаловала твоего отца. Все эти глупости с объединением Подмирья. Пустые бредни. Глупый человечек. Сам искал на свою голову неприятностей. В последнюю нашу встречу я ему сказала, что, если он еще раз придет сюда, я превращу его в слепозмейку. – Она повернулась к д'Вери. – Кстати, как поживает твой отец?
– Он мертв, – ответила д'Верь.
Вид у Серпентины стал весьма удовлетворенный.
– Вот видишь? Именно это я и имела в виду. Д'Верь промолчала.
Серпентина поймала что-то, шевелившееся в ее седой прическе, придирчиво осмотрела и, раздавив между большим и указательным пальцами, бросила на платформу. Потом повернулась к Охотнику, которая уничтожала небольшую гору маринованной селедки.
– Значит, вернулась охотиться на Зверя? Охотник с полным ртом кивнула.
– Тогда тебе, разумеется, понадобится копье, – сказала Серпентина.
У стула Ричарда возникла женщина с осиной талией, в руках она держала небольшой поднос, на котором стоял стаканчик с даже не ярко, а агрессивно изумрудной жидкостью. Ричард уставился на питье, потом перевел взгляд на д'Верь.
– Что вы ему подали? – спросила д'Верь.
– Ему это не повредит, – с морозной улыбкой ответила Серпентина. – Вы же гости.
Ричард опрокинул в себя зеленую жидкость, ощутив на языке тимьян, мяту и вкус зимнего утра. Почувствовал, как она проваливается вниз, и приготовился сделать все, чтобы она не вышла обратно. Но вместо этого вдохнул полной грудью и с некоторым удивлением обнаружил, что голова у него больше не болит.
И что он умирает от голода.
По природе своей Старый Бейли был не из тех, кто рожден на свет, чтобы рассказывать анекдоты. Несмотря на такой свой недостаток, он в этом упорствовал. Анекдоты, которые он настойчиво рассказывал, обычно бывали тягомотными, необычайно длинными и заканчивались печальной остротой, которую в пяти случаях из десяти Старый Бейли, подходя к концу своего повествования, уже никак не мог вспомнить. Единственная его публика состояла из небольшой плененной аудитории птиц, которые – в особенности грачи – воспринимали эти анекдоты как глубоко философские притчи, заключавшие в себе проникновенные озарения относительно того, что значит быть человеком, и которые и впрямь время от времени просили им что-нибудь рассказать.
– Ладно, ладно, ладно, – довольно ворчал Старый Бейли. – Остановите меня, если вы уже раньше это слышали. Жили-были муж с женой. Нет, старик со старухой. Нет-нет, не у синего моря. Старик не рыбачил, но был глухой как пень. В том-то и соль. Извините. Так вот жили-были старуха и глухой старик.
Огромный старый грач прокаркал вопрос. Старый Бейли потер подбородок и пожал плечами:
– Где жили? Да какая разница! Это же анекдот. В анекдоте ничего про это не сказано. И однажды старуха решила старика приласкать.
Грач изумленно каркнул.
– Не бывает? Как это не бывает? Ну вот она и говорит: «Ты мне защита и оборона». А старик – ну ее бить и приговаривать: «Я тебе не щипана ворона! Я тебе не щипана ворона!» Понимаешь? Он не расслышал. Очень смешно, просто умора.
Скворцы вежливо засвистели. Грачи покивали и склонили головы набок. Самый старый прокаркал что-то Старому Бейли.
– Еще? С бурным весельем у меня туговато, знаешь ли. Дай-ка подумать…
Из палатки донесся какой-то шум. Низкий пульсирующий звук, будто биение далекого сердца. Старый Бейли поспешил внутрь. Звук исходил от старого деревянного сундучка, в котором Старый Бейли хранил свои самые ценные вещи. Он откинул крышку.
Пульсирующий звук стал гораздо громче. Поверх сокровищ Старого Бейли лежал маленький серебряный ларчик. Осторожно протянув старческую, с узловатыми пальцами руку, он нерешительно взял его. Изнутри сиял и ритмично пульсировал, точно биение сердца, красный свет, пробиваясь через серебряную филигрань и трещины, выскальзывая из-под застежек.
– Он в беде, – сказал Старый Бейли. Самый старый грач вопросительно каркнул.
– Нет, это не анекдот. Это маркиз, – ответил ему Старый Бейли. – Он в большой беде.
Ричард до половины опустошил вторую наполненную с горкой тарелку, когда Серпентина отодвинула от стола стул.
– Думаю, на сегодня с меня достаточно гостеприимства, – сказала она. – Доброго вам дня, дитя, молодой человек… Охотник… – Она помедлила, потом провела скрюченным, похожим на коготь пальцем по скуле Охотника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46