В-третьих, мистер Вандермар изготовил себе кольца из черепов четырех крупных воронов, которые носит на правой руке, а у мистера Крупа никаких видимых украшений нет. В-четвертых, мистер Круп любит слова, а мистер Вандермар вечно голоден. Иными словами, они ничуть друг на друга не похожи.
Хлопнуло, взревело и взметнулось над стенами пламя – монастырь наконец-то возгорелся.
– Мозги я люблю, – согласился мистер Вандермар. – Особенно из костей высасывать.
Со стороны монастыря донесся крик, с грохотом обрушилась крыша.
– Надо же, один был жив, – удивился мистер Круп.
– Уже нет. – Мистер Вандермар затолкал в рот еще кусок сырого щенка. Свой ленч он нашел дохлым в канаве, когда они уже уходили из монастыря. Шестнадцатый век был ему по душе. – Куда теперь? – спросил он.
Мистер Круп усмехнулся – зубы у него были как катаклизм на старом кладбище.
– На четыреста лет вперед, – сказал он. – В Под-Лондон.
Мистер Вандермар переварил ответ компаньона вкупе с селезенкой щенка.
– Людей убивать?
– О да! – отозвался мистер Круп. – Это я могу вам с уверенностью гарантировать.
Глава первая
Она пряталась уже четыре дня. Четыре дня бездумного, сломя голову, бегства по переходам и туннелям. Она была голодна, устала так, как, кажется, вообще не способно устать тело, и каждую следующую дверь открывать становилось все труднее и труднее. На пятый день она нашла убежище в крохотном каменном закутке под землей, где, свернувшись калачиком, взмолилась ко всем силам охранить ее тут, дать передышку, и наконец уснула.
Мистер Круп нанял Росса на последней Передвижной Ярмарке, которая проходила в Вестминстерском аббатстве.
– Считайте его канарейкой, – сказал он мистеру Вандермару.
– Что, петь будет? – спросил означенный господин.
– Сомневаюсь. Искренне и от всего сердца сомневаюсь. – Мистер Круп расчесал пятерней обвислые оранжево-рыжие волосы. – Нет, мой чудесный друг, я рассматриваю его в переносном смысле, как своего рода птицу, которых раньше брали с собой, спускаясь в шахту.
Мистер Вандермар кивнул: до него медленно дошло. Да, канарейка.
Иных сходных с канарейкой черт у мистера Росса не было. Он был огромным, почти одного роста с мистером Вандермаром, крайне неопрятным и совершенно лишенным волос, будь то на голове, на лице или на теле. А еще он очень мало говорил, хотя не преминул упомянуть каждому нанимателю в отдельности, что убивать любит и хорошо это умеет. Последнее господ Крупа и Вандермара позабавило, как повеселило бы Чингисхана бахвальство юного монгола, только что впервые разграбившего селение или спалившего юрту. Он был канарейкой, приманкой и так этого и не узнал. Тем не менее одетый в грязную футболку и джинсы с коростой грязи мистер Росс пошел первым, а облаченные в элегантные черные костюмы господа Круп и Вандермар шагали следом.
Шорох во тьме туннеля. Нож мистера Вандермара очутился у него в руке, а потом снова исчез – теперь он слабо подрагивал почти в тридцати футах впереди. Сделав десятка полтора шагов, мистер Вандермар взял его за рукоять. На острие была насажена крыса, пасть которой беспомощно открывалась и закрывалась, пока жизнь утекала из раны в боку. Большим и указательным пальцами мистер Вандермар раздавил крысе череп.
– Теперь эта «крыса» ни на кого больше не донесет, – сказал мистер Круп и хохотнул над собственной шуткой.
Мистер Вандермар никак не отреагировал.
– Крыса, ну, осведомитель. Рассказывать – доносить? Дошло?
Сняв крысу с острия, мистер Вандермар откусил ей голову и стал задумчиво ее пережевывать.
Мистер Круп шлепнул его по рукам, сбив с ножа тушку.
– Прекратите, – сказал он.
Мистер Вандермар обиженно убрал нож.
– Приободритесь, – утешая, прошипел мистер Круп. – Всегда найдется другая крыса. А теперь – вперед! Дело делать. Людей калечить.
Три года лондонской жизни не изменили Ричарда, зато изменили его восприятие города. Поначалу Ричард представлял себе Лондон таким, каким видел на картинках – серый город, даже черный город, – и потому был немало удивлен, обнаружив, что он полон красок. Это был город красного кирпича и белого камня, красных автобусов и больших черных такси, ярко-красных почтовых ящиков и зеленых парков и кладбищ.
Это был город, в котором тщились потеснить друг друга старина и нескладная новизна, нельзя сказать, что без комфорта, но уж точно без малейшего уважения к соседу. Это был город магазинов и офисов, ресторанов и жилых домов, церквей и скверов, памятников, на которые никто не обращал внимания, дворцов. Это был город со множеством районов и предместий, носивших странные названия – Кроуч-Эндерз (который Ричард неизменно называл про себя Конечными Прилипалами), Чок-Фарм (где он так и не нашел никакой меловой фермы), Эрлз-Корт, Марбл-Арч (вот тут арка действительно имелась), – и каждое место обладало своим особым колоритом. Шумный, грязный, веселый, беспокойный город, который кормился туристами, нуждался в туристах и презирал туристов. Город, в котором средняя скорость передвижения по улицам за последние три века нисколько не изменилась, а ведь пять столетий подряд тут урывками расширяли дороги и шли на шаткие компромиссы между потребностями уличного движения (конного или – в последние десятилетия – моторизованного) и нуждами пешеходов. Город, населенный и кишащий людьми всех типов и цветов кожи.
В первые дни Лондон казался ему огромным, странным и по сути своей непостижимым. Некое подобие порядка придавала только карта метро, это изящное многоцветное топографическое отображение подземных линий и станций. Понемногу он стал понимать, что карта метро – удобная фикция, которая облегчает жизнь, но не имеет никакого отношения к облику реального города над ней. «Это все равно как быть членом политической партии», – пришло как-то ему в голову, и он очень гордился этой мыслью, пока однажды после попыток объяснить на вечеринке сходство между картой метро и политикой группке сбитых с толку случайных знакомых не решил впредь оставить политические комментарии другим.
Постепенно на личном опыте и с помощью белого знания (которое сродни белому шуму, но много полезнее) он начал познавать город, и этот процесс только ускорился, едва до него дошло, что собственно лондонский Сити площадью не больше квадратной мили лежит между Олдгейт на востоке и Флит-стрит и Дворцом Правосудия при Олд-Бейли на западе. Иными словами, это всего лишь крошечный муниципальный район, приютивший теперь финансовые институты Лондона, но с него-то все и началось.
Две тысячи лет назад Лондон был небольшим кельтским поселением на северном берегу Темзы, которое римляне сперва завоевали, а потом заселили. Лондон медленно рос, пока приблизительно тысячелетие спустя не слился с крохотным королевским городком Вестминстером к западу, и как только был построен Лондонский мост, соприкоснулся с городком Саутворк сразу за рекой. Он продолжал расти, и окрестные поля, леса и пустоши понемногу исчезали под шумными улицами. Он все расширялся и расширялся, вбирая в себя другие селения и деревушки, такие как Уайтчепел и Дептфорд на востоке, Хаммерсмит и Шепхердз-Буш на западе, Кэмден и Ислингтон на севере, Баттерси и Лэмбет на юге за Темзой, поглощая их, как лужица ртути поглощает все более мелкие шарики того же металла. И в конечном итоге от них остались одни названия.
Лондон вырос в нечто огромное и противоречивое. Это было хорошее место, отличный город, но все хорошие места имеют свою цену, и есть цена, которую приходится платить всем хорошим местам.
С течением времени Ричард все чаще ловил себя на том, что воспринимает Лондон как данность; а еще спустя какое-то время стал гордиться, что не посетил ни одной достопримечательности (если не считать лондонского Тауэра, куда ему пришлось сходить с приехавшей на уик-энд тетей Мод, при которой он играл роль гида поневоле).
Джессика все это разом изменила. По выходным во всех прочих отношениях Ричард оказывался в ее обществе в таких неожиданных местах, как Национальная галерея или галерея «Тейт», где узнал, что, если долго ходить по выставочным залам, обязательно заболят ноги, что через какое-то время все великие шедевры мира сливаются в одно пятно и что разуму обычного человека просто непостижимо, сколько дерут за пирожное и чашку чая бессовестные кафетерии музеев.
– Вот твой чай, а вот твой эклер, – говорил он ей. – Гораздо дешевле было бы купить какого-нибудь Тинторетто.
– Не преувеличивай, – весело отвечала Джессика. – И вообще в «Тейт» нет ни одного Тинторетто.
– Надо мне было взять тот вишневый пирог, – говорил он. – Тогда они могли бы позволить себе еще одного Ван Гога.
– Нет, – в полном соответствии с истиной возражала Джессика. – Не могли бы.
С Джессикой Ричард познакомился во Франции, куда однажды поехал на уик-энд два года назад. Точнее, обнаружил этот шедевр в Лувре, когда пытался отыскать знакомых по офису, организовавших эту поездку. Изумленно рассматривая колоссальную скульптуру, он сделал шаг назад и наткнулся на Джессику, которая любовалась исключительно крупным и исторически значимым алмазом. Он попытался извиниться перед ней по-французски, на котором едва-едва говорил, но быстро сломался, начал извиняться по-английски, потом попробовал по-французски извиниться за то, что извинялся по-английски, пока не заметил, что Джессика англичанка настолько, насколько это вообще возможно. Но к тому времени она уже решила, что он должен – в качестве извинения – купить ей дорогой французский сандвич и стакан несусветно дорогого газированного яблочного напитка. Вот, собственно, как все и началось.
Ему так и не удалось убедить Джессику, что на самом деле он не из тех, кто ходит по художественным галереям.
По выходным, когда они не ходили на выставки или в музеи, Ричард плелся за Джессикой, которая отправлялась за покупками – покупки она обычно делала в привилегированном Найтсбридже, в нескольких минутах пешком и в еще меньшем числе минут на такси от ее квартиры за Кенсингтонским дворцом [1] . Ричард сопровождал любимую в ее турне по таким громадным и устрашающим заведениям, как «Харродс» и «Харви энд Николс», универмагам, в которых Джессика могла приобрести все – от драгоценностей и книг до продуктов на неделю.
Ричард благоговел перед Джессикой – она была красивой, с ней часто было весело, и она определенно шла наверх. Джессика же видела в Ричарде неисчерпаемый потенциал, который, будучи должным образом развит и направлен подходящей женщиной, сделает его прекрасной принадлежностью семейной жизни. Если бы только он был пособраннее, иногда сетовала она про себя и дарила ему книги с названиями в духе «Одевайтесь для успеха» или «Сто двадцать пять привычек преуспевающего человека» и руководства о том, как вести бизнес наподобие военной кампании, а Ричард всегда благодарил и всегда собирался их прочитать. В отделе мужской моды «Харви энд Николс» она покупала ему одежду, какую, по ее мнению, ему следовало носить (он и носил, во всяком случае – по будням), а через год со дня их знакомства Джессика сказала, что, на ее взгляд, пора идти покупать обручальное кольцо для помолвки.
– Почему ты еще с ней? – спросил полтора года спустя Гарри из Корпоративных Финансов. – Она же просто Медуза Горгона.
Но Ричард только покачал головой.
– Да нет, она очень милая, если узнать ее поближе. Гарри поставил на место пластмассового тролля, которого взял со стола Ричарда.
– Удивительно, как она еще позволяет тебе в них играть.
– Просто никогда разговор не заходил, – отозвался Ричард, беря в руки одного из троллей – у этого был клок оранжевых волос, а на физиономии несколько недоуменное выражение, будто он сам не знает, как сюда попал.
На самом деле разговор заходил. Но Джессика убедила себя, что Ричардова коллекция троллей просто признак привлекательной эксцентричности, сравнимой с коллекцией ангелов мистера Стоктона. Джессика как раз организовывала передвижную выставку этой коллекции и пришла к выводу, что великие люди всегда что-нибудь собирают. Но вообще-то Ричард троллей не собирал. Однажды он нашел одного на тротуаре у входа в офис и в тщетной попытке привнести в рабочее пространство толику индивидуальности аккуратно поставил на мониторе. В следующие несколько месяцев появились остальные: подарки коллег, заметивших, что Ричард питает слабость к этим безобразным созданьицам. Неизменно с благодарностью принимая подарки, Ричард расставлял их в стратегических местах по своему столу: вокруг телефонов и фотографии Джессики в рамке.
Сегодня на лоб любимой была наклеена желтая бумажка с напоминанием.
Была вторая половина пятницы.
Ричард давно заметил, что события – ужасные трусы: никогда не случаются по одному, всегда сбиваются в стаи и обваливаются все разом. Взять хотя бы эту конкретную пятницу. Джессика как минимум десять раз ему напомнила, что это самый важный день в его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Хлопнуло, взревело и взметнулось над стенами пламя – монастырь наконец-то возгорелся.
– Мозги я люблю, – согласился мистер Вандермар. – Особенно из костей высасывать.
Со стороны монастыря донесся крик, с грохотом обрушилась крыша.
– Надо же, один был жив, – удивился мистер Круп.
– Уже нет. – Мистер Вандермар затолкал в рот еще кусок сырого щенка. Свой ленч он нашел дохлым в канаве, когда они уже уходили из монастыря. Шестнадцатый век был ему по душе. – Куда теперь? – спросил он.
Мистер Круп усмехнулся – зубы у него были как катаклизм на старом кладбище.
– На четыреста лет вперед, – сказал он. – В Под-Лондон.
Мистер Вандермар переварил ответ компаньона вкупе с селезенкой щенка.
– Людей убивать?
– О да! – отозвался мистер Круп. – Это я могу вам с уверенностью гарантировать.
Глава первая
Она пряталась уже четыре дня. Четыре дня бездумного, сломя голову, бегства по переходам и туннелям. Она была голодна, устала так, как, кажется, вообще не способно устать тело, и каждую следующую дверь открывать становилось все труднее и труднее. На пятый день она нашла убежище в крохотном каменном закутке под землей, где, свернувшись калачиком, взмолилась ко всем силам охранить ее тут, дать передышку, и наконец уснула.
Мистер Круп нанял Росса на последней Передвижной Ярмарке, которая проходила в Вестминстерском аббатстве.
– Считайте его канарейкой, – сказал он мистеру Вандермару.
– Что, петь будет? – спросил означенный господин.
– Сомневаюсь. Искренне и от всего сердца сомневаюсь. – Мистер Круп расчесал пятерней обвислые оранжево-рыжие волосы. – Нет, мой чудесный друг, я рассматриваю его в переносном смысле, как своего рода птицу, которых раньше брали с собой, спускаясь в шахту.
Мистер Вандермар кивнул: до него медленно дошло. Да, канарейка.
Иных сходных с канарейкой черт у мистера Росса не было. Он был огромным, почти одного роста с мистером Вандермаром, крайне неопрятным и совершенно лишенным волос, будь то на голове, на лице или на теле. А еще он очень мало говорил, хотя не преминул упомянуть каждому нанимателю в отдельности, что убивать любит и хорошо это умеет. Последнее господ Крупа и Вандермара позабавило, как повеселило бы Чингисхана бахвальство юного монгола, только что впервые разграбившего селение или спалившего юрту. Он был канарейкой, приманкой и так этого и не узнал. Тем не менее одетый в грязную футболку и джинсы с коростой грязи мистер Росс пошел первым, а облаченные в элегантные черные костюмы господа Круп и Вандермар шагали следом.
Шорох во тьме туннеля. Нож мистера Вандермара очутился у него в руке, а потом снова исчез – теперь он слабо подрагивал почти в тридцати футах впереди. Сделав десятка полтора шагов, мистер Вандермар взял его за рукоять. На острие была насажена крыса, пасть которой беспомощно открывалась и закрывалась, пока жизнь утекала из раны в боку. Большим и указательным пальцами мистер Вандермар раздавил крысе череп.
– Теперь эта «крыса» ни на кого больше не донесет, – сказал мистер Круп и хохотнул над собственной шуткой.
Мистер Вандермар никак не отреагировал.
– Крыса, ну, осведомитель. Рассказывать – доносить? Дошло?
Сняв крысу с острия, мистер Вандермар откусил ей голову и стал задумчиво ее пережевывать.
Мистер Круп шлепнул его по рукам, сбив с ножа тушку.
– Прекратите, – сказал он.
Мистер Вандермар обиженно убрал нож.
– Приободритесь, – утешая, прошипел мистер Круп. – Всегда найдется другая крыса. А теперь – вперед! Дело делать. Людей калечить.
Три года лондонской жизни не изменили Ричарда, зато изменили его восприятие города. Поначалу Ричард представлял себе Лондон таким, каким видел на картинках – серый город, даже черный город, – и потому был немало удивлен, обнаружив, что он полон красок. Это был город красного кирпича и белого камня, красных автобусов и больших черных такси, ярко-красных почтовых ящиков и зеленых парков и кладбищ.
Это был город, в котором тщились потеснить друг друга старина и нескладная новизна, нельзя сказать, что без комфорта, но уж точно без малейшего уважения к соседу. Это был город магазинов и офисов, ресторанов и жилых домов, церквей и скверов, памятников, на которые никто не обращал внимания, дворцов. Это был город со множеством районов и предместий, носивших странные названия – Кроуч-Эндерз (который Ричард неизменно называл про себя Конечными Прилипалами), Чок-Фарм (где он так и не нашел никакой меловой фермы), Эрлз-Корт, Марбл-Арч (вот тут арка действительно имелась), – и каждое место обладало своим особым колоритом. Шумный, грязный, веселый, беспокойный город, который кормился туристами, нуждался в туристах и презирал туристов. Город, в котором средняя скорость передвижения по улицам за последние три века нисколько не изменилась, а ведь пять столетий подряд тут урывками расширяли дороги и шли на шаткие компромиссы между потребностями уличного движения (конного или – в последние десятилетия – моторизованного) и нуждами пешеходов. Город, населенный и кишащий людьми всех типов и цветов кожи.
В первые дни Лондон казался ему огромным, странным и по сути своей непостижимым. Некое подобие порядка придавала только карта метро, это изящное многоцветное топографическое отображение подземных линий и станций. Понемногу он стал понимать, что карта метро – удобная фикция, которая облегчает жизнь, но не имеет никакого отношения к облику реального города над ней. «Это все равно как быть членом политической партии», – пришло как-то ему в голову, и он очень гордился этой мыслью, пока однажды после попыток объяснить на вечеринке сходство между картой метро и политикой группке сбитых с толку случайных знакомых не решил впредь оставить политические комментарии другим.
Постепенно на личном опыте и с помощью белого знания (которое сродни белому шуму, но много полезнее) он начал познавать город, и этот процесс только ускорился, едва до него дошло, что собственно лондонский Сити площадью не больше квадратной мили лежит между Олдгейт на востоке и Флит-стрит и Дворцом Правосудия при Олд-Бейли на западе. Иными словами, это всего лишь крошечный муниципальный район, приютивший теперь финансовые институты Лондона, но с него-то все и началось.
Две тысячи лет назад Лондон был небольшим кельтским поселением на северном берегу Темзы, которое римляне сперва завоевали, а потом заселили. Лондон медленно рос, пока приблизительно тысячелетие спустя не слился с крохотным королевским городком Вестминстером к западу, и как только был построен Лондонский мост, соприкоснулся с городком Саутворк сразу за рекой. Он продолжал расти, и окрестные поля, леса и пустоши понемногу исчезали под шумными улицами. Он все расширялся и расширялся, вбирая в себя другие селения и деревушки, такие как Уайтчепел и Дептфорд на востоке, Хаммерсмит и Шепхердз-Буш на западе, Кэмден и Ислингтон на севере, Баттерси и Лэмбет на юге за Темзой, поглощая их, как лужица ртути поглощает все более мелкие шарики того же металла. И в конечном итоге от них остались одни названия.
Лондон вырос в нечто огромное и противоречивое. Это было хорошее место, отличный город, но все хорошие места имеют свою цену, и есть цена, которую приходится платить всем хорошим местам.
С течением времени Ричард все чаще ловил себя на том, что воспринимает Лондон как данность; а еще спустя какое-то время стал гордиться, что не посетил ни одной достопримечательности (если не считать лондонского Тауэра, куда ему пришлось сходить с приехавшей на уик-энд тетей Мод, при которой он играл роль гида поневоле).
Джессика все это разом изменила. По выходным во всех прочих отношениях Ричард оказывался в ее обществе в таких неожиданных местах, как Национальная галерея или галерея «Тейт», где узнал, что, если долго ходить по выставочным залам, обязательно заболят ноги, что через какое-то время все великие шедевры мира сливаются в одно пятно и что разуму обычного человека просто непостижимо, сколько дерут за пирожное и чашку чая бессовестные кафетерии музеев.
– Вот твой чай, а вот твой эклер, – говорил он ей. – Гораздо дешевле было бы купить какого-нибудь Тинторетто.
– Не преувеличивай, – весело отвечала Джессика. – И вообще в «Тейт» нет ни одного Тинторетто.
– Надо мне было взять тот вишневый пирог, – говорил он. – Тогда они могли бы позволить себе еще одного Ван Гога.
– Нет, – в полном соответствии с истиной возражала Джессика. – Не могли бы.
С Джессикой Ричард познакомился во Франции, куда однажды поехал на уик-энд два года назад. Точнее, обнаружил этот шедевр в Лувре, когда пытался отыскать знакомых по офису, организовавших эту поездку. Изумленно рассматривая колоссальную скульптуру, он сделал шаг назад и наткнулся на Джессику, которая любовалась исключительно крупным и исторически значимым алмазом. Он попытался извиниться перед ней по-французски, на котором едва-едва говорил, но быстро сломался, начал извиняться по-английски, потом попробовал по-французски извиниться за то, что извинялся по-английски, пока не заметил, что Джессика англичанка настолько, насколько это вообще возможно. Но к тому времени она уже решила, что он должен – в качестве извинения – купить ей дорогой французский сандвич и стакан несусветно дорогого газированного яблочного напитка. Вот, собственно, как все и началось.
Ему так и не удалось убедить Джессику, что на самом деле он не из тех, кто ходит по художественным галереям.
По выходным, когда они не ходили на выставки или в музеи, Ричард плелся за Джессикой, которая отправлялась за покупками – покупки она обычно делала в привилегированном Найтсбридже, в нескольких минутах пешком и в еще меньшем числе минут на такси от ее квартиры за Кенсингтонским дворцом [1] . Ричард сопровождал любимую в ее турне по таким громадным и устрашающим заведениям, как «Харродс» и «Харви энд Николс», универмагам, в которых Джессика могла приобрести все – от драгоценностей и книг до продуктов на неделю.
Ричард благоговел перед Джессикой – она была красивой, с ней часто было весело, и она определенно шла наверх. Джессика же видела в Ричарде неисчерпаемый потенциал, который, будучи должным образом развит и направлен подходящей женщиной, сделает его прекрасной принадлежностью семейной жизни. Если бы только он был пособраннее, иногда сетовала она про себя и дарила ему книги с названиями в духе «Одевайтесь для успеха» или «Сто двадцать пять привычек преуспевающего человека» и руководства о том, как вести бизнес наподобие военной кампании, а Ричард всегда благодарил и всегда собирался их прочитать. В отделе мужской моды «Харви энд Николс» она покупала ему одежду, какую, по ее мнению, ему следовало носить (он и носил, во всяком случае – по будням), а через год со дня их знакомства Джессика сказала, что, на ее взгляд, пора идти покупать обручальное кольцо для помолвки.
– Почему ты еще с ней? – спросил полтора года спустя Гарри из Корпоративных Финансов. – Она же просто Медуза Горгона.
Но Ричард только покачал головой.
– Да нет, она очень милая, если узнать ее поближе. Гарри поставил на место пластмассового тролля, которого взял со стола Ричарда.
– Удивительно, как она еще позволяет тебе в них играть.
– Просто никогда разговор не заходил, – отозвался Ричард, беря в руки одного из троллей – у этого был клок оранжевых волос, а на физиономии несколько недоуменное выражение, будто он сам не знает, как сюда попал.
На самом деле разговор заходил. Но Джессика убедила себя, что Ричардова коллекция троллей просто признак привлекательной эксцентричности, сравнимой с коллекцией ангелов мистера Стоктона. Джессика как раз организовывала передвижную выставку этой коллекции и пришла к выводу, что великие люди всегда что-нибудь собирают. Но вообще-то Ричард троллей не собирал. Однажды он нашел одного на тротуаре у входа в офис и в тщетной попытке привнести в рабочее пространство толику индивидуальности аккуратно поставил на мониторе. В следующие несколько месяцев появились остальные: подарки коллег, заметивших, что Ричард питает слабость к этим безобразным созданьицам. Неизменно с благодарностью принимая подарки, Ричард расставлял их в стратегических местах по своему столу: вокруг телефонов и фотографии Джессики в рамке.
Сегодня на лоб любимой была наклеена желтая бумажка с напоминанием.
Была вторая половина пятницы.
Ричард давно заметил, что события – ужасные трусы: никогда не случаются по одному, всегда сбиваются в стаи и обваливаются все разом. Взять хотя бы эту конкретную пятницу. Джессика как минимум десять раз ему напомнила, что это самый важный день в его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46