беловатый, розоватый, молочного цвета и с красными прожилками. Его разновидности находили в Анатолии. Самые прекрасные образцы имели внутри вкрапления, напоминающие капли крови. Именно этого камня анатолийцы никогда не касались, уверяя, что в нем смешаны добро и зло, однако венгерские женщины охотно пользовались им вместе с другими талисманами.
Обосновавшись в Богемии, император Рудольф жил там в роскошном дворце Градчина, аллеи которого окаймляли каштаны, привезенные с Босфора, и кусты роз. Он был вынужден общаться с компанией неотесанных племянников своей жены, в том числе Сигизмундом Батори, чьей последней эскападой стала поездка в Польшу, молодым человеком, принявшим окончательное решение — возможно, первое в жизни — никогда больше не привлекать к себе внимание общества. Его дядя Андраш, которому Сигизмунд в момент каприза уступил венгерскую корону, был найден убитым на краю пропасти в Карпатах.
Иногда Эржебет выезжала на свадьбы своих родственников, куда ее приглашали из-за высокого положения, а не по доброй воле жениха или невесты. Анна, старшая дочь графини, вышла замуж через пять месяцев после смерти отца, в 1604 году, за дворянина Мик-лоша Зриньи, до смерти боявшегося своей тещи. Вторая дочь, ее любимица Катарина, была обручена с дворянином, выходцем из французской семьи, оставшейся в Венгрии после войны с турками. Его звали Жорж Друге де Зоммона, и он оказался единственным человеком, впоследствии выказавшим из любви к своей жене хоть какую-то жалость к Эржебет.
К родственникам в гости Эржебет выезжала весной или ранней осенью, когда не было жары, а по дорогам можно было или уже или еще проехать. Экипаж без остановки мчался мимо замка Шарвар: Эржебет предпочитала избегать этого места, где не один год она провела ребенком, поскольку здесь вместе с Палом Надащди жил ее заклятый враг — Меджери Рыжий, однажды предупредивший ее, что «откроет все Дьердю Турзо», пфальцграфу, родственнику Батори по браку.
Семейство Эржебет давно и сильно изменилось. Одни из ее родственников сошли в могилу из-за своего дикого, полуживотного образа жизни, другие умерли при страшных или странных обстоятельствах. И дети их жили на свете не больше нескольких лет, особенно девочки. Иштван, брат Эржебет, несмотря на свой необузданный эротизм, умер бездетным, и он был последним отпрыском этой ветви Батори. Остальные были так истощены собственным безумным существованием, что из глубин своих поместий, из своей добровольной ссылки почти не подавали признаков жизни. Жизни, которая никогда ничем не была примечательной, кроме экстравагантности или патологических аномалий.
Иногда в пути экипаж графини настигал шумную вереницу телег, набитых кухонной утварью и слугами, покрытых пылью продуваемых ветром равнин. Иногда эти люди ехали рядом с ее каретой, рассказывая о хозяйственных делах. Ей могли рассказать о провинностях и оплошностях такой-то и такой-то девушки-служанки, а она сидела между двумя фрейлинами на подушках, до некоторой степени смягчавших дорожную тряску, и смотрела прямо перед собой.
Обычно на Блютгассе приезжали, когда августинцы из монастыря напротив уже спали.
И в свой последний приезд Эржебет снова поселилась в доме, в котором 20 лет назад мучила своих служанок ради того, чтобы сиять на придворных балах.
Но кто теперь добровольно примет ужасную графиню? Меряя шагами мрачные залы, внезапно подходя К зеркалам, глядя в собственное отражение, прекрасное но никому не желанное, неспособная любить и к тому же потерявшая способность получать удовольствие, Эржебет снова и снова возвращалась в свое прошлое.
Раньше, в молодости, ее чувство гнева было вполне обычным. Задержки с прической или украшением платья было достаточно, чтобы вызвать вспышку раздражения, которая кончалась каким-нибудь жестоким наказанием нерасторопной служанки. И все. А теперь…
Кузнец, хорошо оплаченный и запуганный страшными угрозами, под покровом ночи сковал невероятное, почти неподъемное металлическое устройство, представлявшее собой цилиндрическую клетку из металлических лезвий, скрепленных железными обручами. Можно было вообразить, что она предназначена для какой-то гигантской птицы. Но внутри она была усеяна острыми шипами.
По приказанию графини всегда ночью это жуткое приспособление, подвешенное под сводами подвала венского дома, при помощи рычагов опускалось на пол.
Появлялась Дорко, тащившая по подвальным ступеням за распущенные волосы обнаженную служанку. Она запихивала девушку в ужасную клетку и запирала ее там. Затем устройство поднималось наверх. К этому моменту появлялась графиня. Одетая в белое льняное белье, она медленно входила и садилась на стул под клеткой.
Дорко, схватив острый железный штырь или раскаленную докрасна кочергу, старалась ткнуть узницу, которая, откинувшись назад, натыкалась на шипы клетки. С каждым ударом поток крови усиливался и падал на безучастно сидевшую внизу женщину, полубессознательно уставившуюся в пустоту неподвижным взглядом.
Именно отсюда, из подвала, раздавались крики, будившие монахов напротив и вызывавшие их гнев на этот проклятый протестантский дом.
Когда все было кончено, девушка в клетке падала, потеряв сознание и медленно умирая («вся в маленьких дырочках», как заметил впоследствии следователь), приходила Каталина Беньеши, в обязанности которой входило смывать кровь до последней капли. Затем в подвал спускалась похоронная партия слуг со старым гробом. В Вене, где жертвы графини были не столь многочисленны, как в Чейте, их хоронили по ночам на кладбище под предлогом того, что в доме вспыхнула эпидемия. Или Дорко и Каталина несли тела жертв на следующий вечер в ближайшее поле.
Эржебет, придя в себя, подбирала подол своей длинной, ставшей липкой сорочки, требовала света и, покрытая стекавшими струйками крови, возвращалась в покои в сопровождении двух старых слуг.
Легенды обобщают слухи, облекая отдельные факты в универсальную и понятную форму. Из-под плаща Жиля де Рэ в подобных случаях выскакивала черная собака, а здесь из-под платья Эржебет появлялась волчица, покорно следовавшая за нею. А вот еще легенда: «И каждый раз, когда Эржебет Батори хотела стать еще белее, она опять начинала купаться в крови». Августинцы, должно быть, приходили в ужас от кровавых оргий в доме напротив, когда по утрам натыкались на небольшие лужицы красноватой воды между камнями, которыми была выложена аллея, где Дорко и Каталина опустошали свои ведра. Но ни монахи, ни другие люди не осмеливались произнести ни слова. Имя графини было слишком известно, слишком хорошо защищено близостью к дому Габсбургов.
Поздно вечером после захода солнца, когда город и магазины освещались фонарями и улицы оживали, Эржебет отправлялась в сопровождении слуг за новыми притираниями для кожи или бархатом, привезенным из Италии.
Она была так прекрасна в своих пышных нарядах и драгоценностях, ступала так по-королевски, что была уверена — ею будут восхищаться, где бы она ни появилась. Она также знала, что люди боятся ее и город полнится всякими слухами о ней. Графиня предпочитала забывать об этом или просто бросала вызов судьбе, абсолютно уверенная в силе имени Батори и воздействия ее собственных чар. Она никогда не выходила без своего сморщенного талисмана, завернутого и спрятанного в красный шелковый мешочек, вшитый в ее корсет рядом с сердцем. Иногда, во время пира, кончиками длинных пальцев она касалась его, обводя глазами гостей-мужчин в поисках знака, который выдал бы, что тот или иной настроен против нее.
Когда Эржебет решила отправиться в Пресбург, это было целое событие, поскольку ей пришлось посетить все семьи, связанные родством с ее собственной семьей, к тому же она была обязана совершить путешествие со всеми подобающими церемониями. И еще было необходимо принять в расчет возможные нападения разбойников, скрывавшихся в лесах около Вага. Выезжала она из Чейте. В течение нескольких дней в близлежащей деревне ожидали ее приезда, и, когда о этом наконец объявили, все слуги и крестьяне собрались на площади, чтобы пожелать графине доброго пути.
Процессию возглавляли пять вооруженных до зубов гайдуков, отлично сидящих в седлах. Затем следовала карета, которую несколько раз вычистили так, что она блестела на солнце, запряженная четверкой лошадей. За каретой тянулись еще пять экипажей, с которыми у слуг не было стольких хлопот, поскольку в них сидели горничные и белошвейки, упираясь ногами в сундуки, наполненные всевозможными припасами и подарками. Подарки состояли из вышивки и кружев, а также бутылок с вином — продукцией собственных виноградников графини. Замыкали конвой еще пять гайдуков, одним своим присутствием подчеркивая высокий ранг путешественницы.
В обязанности Дорко входило надзирать за группой из 12 служанок, белошвеек и горничных. Отъезд происходил без излишней сентиментальности. Накануне Эр-жебет объезжала свои поместья, чтобы установить налог, и, возвращаясь в замок, распределяла работу среди домашних слуг, остававшихся здесь: «И надеюсь, что после возвращения я увижу, что мои распоряжения выполнены». Только такие слова можно было надеяться услышать от Эржебет Батори на прощание.
Проезжая города Трнава и Модра, в Пресбург она обычно прибывала вечером. Из Рацикдорфа, в пяти милях от столицы, уже виднелся высившийся над городом замок. В этом месте один из гайдуков почтительно спрашивал графиню, через какие ворота кортеж въедет в город. Церемониал был постоянным, и ответ всегда следовал один и тот же: «Вы смеете спрашивать это каждый раз, как будто не знаете, через какие ворота я въезжаю!» Хотя в Пресбург вело четверо ворот, короли и знатные феодалы всегда въезжали через одни, по Венской дороге.
Поскольку кортеж находился у противоположной окраины города, ему пришлось сделать полукруг. Наконец длинная процессия на полном скаку исчезла под воротами Видрица. Это были почетные ворота. За ними следовала крепостная стена, окружавшая большой город внутри.
Дальше дорога шла через гетто. Маленькие железные ворота приходилось всякий раз открывать, потому что после захода солнца евреям не разрешалось выходить в город. В гетто преобладала совершенно иная публика. Там нельзя было встретить ни одного христианина, мужчины носили длинные бороды, женщины с бледными лицами ходили с распущенными волосами, и все обитатели были в потрепанной, засаленной одежде. Они низко кланялись проезжавшей мимо Эржебет, но ее вооруженная стража заставляла их отскакивать назад.
Затем кортеж следовал по «длинной дороге», которая фактически соединяла ворота Видрица с воротами Лау-ринска. Неподалеку от последних высилась башня, в которой допрашивались преступники. Она зловеще вздымалась над кварталом тюрем и страданий. Неподалеку находился большой постоялый двор «Дикарь» для иностранных дипломатов и тех венгерских вельмож, у которых в Пресбурге не было владений.
У Эржебет Батори таковые были, но после тишины Чейте она предпочитала оживленную жизнь в «Дикаре». Она заранее нанимала для себя целый этаж.
Гайдуки сносили огромные сундуки с вещами и подарками на отведенный для графини этаж. Очень скоро начинали появляться посыльные от разных благородных семейств. Освеженная и тщательно одетая, графиня принимала их в главном покое своих апартаментов. Эмиссары приносили письма, в которых Эржебет Батори умоляли почтить своим благородным присутствием дом такого-то и такого-то. Она всегда отказывала, с благодарностью и по очень веским причинам, польщенная приглашениями, но предпочитавшая сохранять свободу и абсолютную власть в пределах своих апартаментов. Хозяин постоялого двора всегда знал, кто сейчас находится в Пресбурге, а кого в городе нет, и был хорошо осведомлен обо всех последних сплетнях. Его информация представляла ценность, и Эржебет не пренебрегала расспросами людей низкого сословия, поскольку они находились ближе к жизни улицы и знали скрытые мотивы бесчисленных событий и таким образом могли быть весьма полезны для графини в ее собственных тайных планах, поскольку и в номерах постоялого двора, и на балах, где она проводила много вечеров, Эржебет постоянно была одержима одними и теми же темными и тайными мыслями.
Гайдуки, слуги и Дорко жили в нижней части двора, у конюшен, и там вели жизнь гораздо более интересную, чем в Чейте. Гайдуки, например, посещали харчевни. Они были хорошо одеты и не страдали от отсутствия денег. Дорко посылала их в те места, где можно было найти крестьянских девушек, пришедших в город в поисках работы, которых потом беспрепятственно увозили в Чейте. Однажды таким образом мегера наняла десять девушек. Других она выбирала среди служанок и белошвеек в домах друзей Эржебет.
В «Дикаре» графиня больше не вела деревенский образ жизни, подобный чейтскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Обосновавшись в Богемии, император Рудольф жил там в роскошном дворце Градчина, аллеи которого окаймляли каштаны, привезенные с Босфора, и кусты роз. Он был вынужден общаться с компанией неотесанных племянников своей жены, в том числе Сигизмундом Батори, чьей последней эскападой стала поездка в Польшу, молодым человеком, принявшим окончательное решение — возможно, первое в жизни — никогда больше не привлекать к себе внимание общества. Его дядя Андраш, которому Сигизмунд в момент каприза уступил венгерскую корону, был найден убитым на краю пропасти в Карпатах.
Иногда Эржебет выезжала на свадьбы своих родственников, куда ее приглашали из-за высокого положения, а не по доброй воле жениха или невесты. Анна, старшая дочь графини, вышла замуж через пять месяцев после смерти отца, в 1604 году, за дворянина Мик-лоша Зриньи, до смерти боявшегося своей тещи. Вторая дочь, ее любимица Катарина, была обручена с дворянином, выходцем из французской семьи, оставшейся в Венгрии после войны с турками. Его звали Жорж Друге де Зоммона, и он оказался единственным человеком, впоследствии выказавшим из любви к своей жене хоть какую-то жалость к Эржебет.
К родственникам в гости Эржебет выезжала весной или ранней осенью, когда не было жары, а по дорогам можно было или уже или еще проехать. Экипаж без остановки мчался мимо замка Шарвар: Эржебет предпочитала избегать этого места, где не один год она провела ребенком, поскольку здесь вместе с Палом Надащди жил ее заклятый враг — Меджери Рыжий, однажды предупредивший ее, что «откроет все Дьердю Турзо», пфальцграфу, родственнику Батори по браку.
Семейство Эржебет давно и сильно изменилось. Одни из ее родственников сошли в могилу из-за своего дикого, полуживотного образа жизни, другие умерли при страшных или странных обстоятельствах. И дети их жили на свете не больше нескольких лет, особенно девочки. Иштван, брат Эржебет, несмотря на свой необузданный эротизм, умер бездетным, и он был последним отпрыском этой ветви Батори. Остальные были так истощены собственным безумным существованием, что из глубин своих поместий, из своей добровольной ссылки почти не подавали признаков жизни. Жизни, которая никогда ничем не была примечательной, кроме экстравагантности или патологических аномалий.
Иногда в пути экипаж графини настигал шумную вереницу телег, набитых кухонной утварью и слугами, покрытых пылью продуваемых ветром равнин. Иногда эти люди ехали рядом с ее каретой, рассказывая о хозяйственных делах. Ей могли рассказать о провинностях и оплошностях такой-то и такой-то девушки-служанки, а она сидела между двумя фрейлинами на подушках, до некоторой степени смягчавших дорожную тряску, и смотрела прямо перед собой.
Обычно на Блютгассе приезжали, когда августинцы из монастыря напротив уже спали.
И в свой последний приезд Эржебет снова поселилась в доме, в котором 20 лет назад мучила своих служанок ради того, чтобы сиять на придворных балах.
Но кто теперь добровольно примет ужасную графиню? Меряя шагами мрачные залы, внезапно подходя К зеркалам, глядя в собственное отражение, прекрасное но никому не желанное, неспособная любить и к тому же потерявшая способность получать удовольствие, Эржебет снова и снова возвращалась в свое прошлое.
Раньше, в молодости, ее чувство гнева было вполне обычным. Задержки с прической или украшением платья было достаточно, чтобы вызвать вспышку раздражения, которая кончалась каким-нибудь жестоким наказанием нерасторопной служанки. И все. А теперь…
Кузнец, хорошо оплаченный и запуганный страшными угрозами, под покровом ночи сковал невероятное, почти неподъемное металлическое устройство, представлявшее собой цилиндрическую клетку из металлических лезвий, скрепленных железными обручами. Можно было вообразить, что она предназначена для какой-то гигантской птицы. Но внутри она была усеяна острыми шипами.
По приказанию графини всегда ночью это жуткое приспособление, подвешенное под сводами подвала венского дома, при помощи рычагов опускалось на пол.
Появлялась Дорко, тащившая по подвальным ступеням за распущенные волосы обнаженную служанку. Она запихивала девушку в ужасную клетку и запирала ее там. Затем устройство поднималось наверх. К этому моменту появлялась графиня. Одетая в белое льняное белье, она медленно входила и садилась на стул под клеткой.
Дорко, схватив острый железный штырь или раскаленную докрасна кочергу, старалась ткнуть узницу, которая, откинувшись назад, натыкалась на шипы клетки. С каждым ударом поток крови усиливался и падал на безучастно сидевшую внизу женщину, полубессознательно уставившуюся в пустоту неподвижным взглядом.
Именно отсюда, из подвала, раздавались крики, будившие монахов напротив и вызывавшие их гнев на этот проклятый протестантский дом.
Когда все было кончено, девушка в клетке падала, потеряв сознание и медленно умирая («вся в маленьких дырочках», как заметил впоследствии следователь), приходила Каталина Беньеши, в обязанности которой входило смывать кровь до последней капли. Затем в подвал спускалась похоронная партия слуг со старым гробом. В Вене, где жертвы графини были не столь многочисленны, как в Чейте, их хоронили по ночам на кладбище под предлогом того, что в доме вспыхнула эпидемия. Или Дорко и Каталина несли тела жертв на следующий вечер в ближайшее поле.
Эржебет, придя в себя, подбирала подол своей длинной, ставшей липкой сорочки, требовала света и, покрытая стекавшими струйками крови, возвращалась в покои в сопровождении двух старых слуг.
Легенды обобщают слухи, облекая отдельные факты в универсальную и понятную форму. Из-под плаща Жиля де Рэ в подобных случаях выскакивала черная собака, а здесь из-под платья Эржебет появлялась волчица, покорно следовавшая за нею. А вот еще легенда: «И каждый раз, когда Эржебет Батори хотела стать еще белее, она опять начинала купаться в крови». Августинцы, должно быть, приходили в ужас от кровавых оргий в доме напротив, когда по утрам натыкались на небольшие лужицы красноватой воды между камнями, которыми была выложена аллея, где Дорко и Каталина опустошали свои ведра. Но ни монахи, ни другие люди не осмеливались произнести ни слова. Имя графини было слишком известно, слишком хорошо защищено близостью к дому Габсбургов.
Поздно вечером после захода солнца, когда город и магазины освещались фонарями и улицы оживали, Эржебет отправлялась в сопровождении слуг за новыми притираниями для кожи или бархатом, привезенным из Италии.
Она была так прекрасна в своих пышных нарядах и драгоценностях, ступала так по-королевски, что была уверена — ею будут восхищаться, где бы она ни появилась. Она также знала, что люди боятся ее и город полнится всякими слухами о ней. Графиня предпочитала забывать об этом или просто бросала вызов судьбе, абсолютно уверенная в силе имени Батори и воздействия ее собственных чар. Она никогда не выходила без своего сморщенного талисмана, завернутого и спрятанного в красный шелковый мешочек, вшитый в ее корсет рядом с сердцем. Иногда, во время пира, кончиками длинных пальцев она касалась его, обводя глазами гостей-мужчин в поисках знака, который выдал бы, что тот или иной настроен против нее.
Когда Эржебет решила отправиться в Пресбург, это было целое событие, поскольку ей пришлось посетить все семьи, связанные родством с ее собственной семьей, к тому же она была обязана совершить путешествие со всеми подобающими церемониями. И еще было необходимо принять в расчет возможные нападения разбойников, скрывавшихся в лесах около Вага. Выезжала она из Чейте. В течение нескольких дней в близлежащей деревне ожидали ее приезда, и, когда о этом наконец объявили, все слуги и крестьяне собрались на площади, чтобы пожелать графине доброго пути.
Процессию возглавляли пять вооруженных до зубов гайдуков, отлично сидящих в седлах. Затем следовала карета, которую несколько раз вычистили так, что она блестела на солнце, запряженная четверкой лошадей. За каретой тянулись еще пять экипажей, с которыми у слуг не было стольких хлопот, поскольку в них сидели горничные и белошвейки, упираясь ногами в сундуки, наполненные всевозможными припасами и подарками. Подарки состояли из вышивки и кружев, а также бутылок с вином — продукцией собственных виноградников графини. Замыкали конвой еще пять гайдуков, одним своим присутствием подчеркивая высокий ранг путешественницы.
В обязанности Дорко входило надзирать за группой из 12 служанок, белошвеек и горничных. Отъезд происходил без излишней сентиментальности. Накануне Эр-жебет объезжала свои поместья, чтобы установить налог, и, возвращаясь в замок, распределяла работу среди домашних слуг, остававшихся здесь: «И надеюсь, что после возвращения я увижу, что мои распоряжения выполнены». Только такие слова можно было надеяться услышать от Эржебет Батори на прощание.
Проезжая города Трнава и Модра, в Пресбург она обычно прибывала вечером. Из Рацикдорфа, в пяти милях от столицы, уже виднелся высившийся над городом замок. В этом месте один из гайдуков почтительно спрашивал графиню, через какие ворота кортеж въедет в город. Церемониал был постоянным, и ответ всегда следовал один и тот же: «Вы смеете спрашивать это каждый раз, как будто не знаете, через какие ворота я въезжаю!» Хотя в Пресбург вело четверо ворот, короли и знатные феодалы всегда въезжали через одни, по Венской дороге.
Поскольку кортеж находился у противоположной окраины города, ему пришлось сделать полукруг. Наконец длинная процессия на полном скаку исчезла под воротами Видрица. Это были почетные ворота. За ними следовала крепостная стена, окружавшая большой город внутри.
Дальше дорога шла через гетто. Маленькие железные ворота приходилось всякий раз открывать, потому что после захода солнца евреям не разрешалось выходить в город. В гетто преобладала совершенно иная публика. Там нельзя было встретить ни одного христианина, мужчины носили длинные бороды, женщины с бледными лицами ходили с распущенными волосами, и все обитатели были в потрепанной, засаленной одежде. Они низко кланялись проезжавшей мимо Эржебет, но ее вооруженная стража заставляла их отскакивать назад.
Затем кортеж следовал по «длинной дороге», которая фактически соединяла ворота Видрица с воротами Лау-ринска. Неподалеку от последних высилась башня, в которой допрашивались преступники. Она зловеще вздымалась над кварталом тюрем и страданий. Неподалеку находился большой постоялый двор «Дикарь» для иностранных дипломатов и тех венгерских вельмож, у которых в Пресбурге не было владений.
У Эржебет Батори таковые были, но после тишины Чейте она предпочитала оживленную жизнь в «Дикаре». Она заранее нанимала для себя целый этаж.
Гайдуки сносили огромные сундуки с вещами и подарками на отведенный для графини этаж. Очень скоро начинали появляться посыльные от разных благородных семейств. Освеженная и тщательно одетая, графиня принимала их в главном покое своих апартаментов. Эмиссары приносили письма, в которых Эржебет Батори умоляли почтить своим благородным присутствием дом такого-то и такого-то. Она всегда отказывала, с благодарностью и по очень веским причинам, польщенная приглашениями, но предпочитавшая сохранять свободу и абсолютную власть в пределах своих апартаментов. Хозяин постоялого двора всегда знал, кто сейчас находится в Пресбурге, а кого в городе нет, и был хорошо осведомлен обо всех последних сплетнях. Его информация представляла ценность, и Эржебет не пренебрегала расспросами людей низкого сословия, поскольку они находились ближе к жизни улицы и знали скрытые мотивы бесчисленных событий и таким образом могли быть весьма полезны для графини в ее собственных тайных планах, поскольку и в номерах постоялого двора, и на балах, где она проводила много вечеров, Эржебет постоянно была одержима одними и теми же темными и тайными мыслями.
Гайдуки, слуги и Дорко жили в нижней части двора, у конюшен, и там вели жизнь гораздо более интересную, чем в Чейте. Гайдуки, например, посещали харчевни. Они были хорошо одеты и не страдали от отсутствия денег. Дорко посылала их в те места, где можно было найти крестьянских девушек, пришедших в город в поисках работы, которых потом беспрепятственно увозили в Чейте. Однажды таким образом мегера наняла десять девушек. Других она выбирала среди служанок и белошвеек в домах друзей Эржебет.
В «Дикаре» графиня больше не вела деревенский образ жизни, подобный чейтскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65