Женя подбросил их на ладони и проследил взглядом их падение, но ковер побуревшей листвы поглотил «хлопушки», прежде чем Женя наступил на них ногой. Словно пытаясь их найти. Женя опустился на колени в дымящуюся осенним тленом листву, но так и замер, напряженно вслушиваясь во что-то, происходящее внутри себя…
«Господи, но не трижды же перерубать один и тот же узелок?.. Мальчишка, слепой котенок, луддит, пытающийся поломать великолепно отлаженную машину, ничего не знал о движущих ее законах… А ну как не выйдет? Ну как не поломаю? Уж слишком легко мне удается пускать ее в ход… Впрочем, tertium datur. И в крайнем случае я всегда успею прибегнуть к этому tertium». Пальцы расстегнули кобуру. Женя с отчаянной нежностью прижался щекой к прохладному металлу нагана.
55
Северо-западная армия обороняла Нарву, между тем, как в Дерпте, с попустительства Великобритании, начались тайные переговоры большевицкого правительства с эстонцами.
Трижды 7-я армия красных пыталась по приказу Троцкого форсировать Нарову, и трижды была отброшена северо-западниками, измотанными наступлением и отступлением Петроградского похода. Защитникам Эстонии было не ведомо, что чем больше русской крови льется на первый снег, припорошивший крутые берега Наровы, тем больше выторгуют за их спинами эстонцы. После третьего поражения красных нарком Чичерин телеграфировал в Москву, предлагая уступить Эстонии Принаровские и Псковские земли – в обмен на уничтожение армии Юденича. Еще немного, и вечный позор Эстонии – Тартуский мир – будет подписан.
Еще немного – и генерал Лайдонер, гори он в аду до скончания дней, приказом разрешит неслыханного масштаба мародерство. Около тысячи вагонов с провиантом и одеждой, оружием и медикаментами, личными вещами северо-западников будет разграблено эстонцами.
Еще немного, и красные спокойно прекратят тщетные атаки, зная, что на другом берегу Наровы северо-западники попадут не в тыл, что тыла и имущества у них больше нет. Что переправившихся будут разоружать поодиночке, загонят за колючую проволоку. Что у них отнимут хорошие шинели и сорвут золотые нательные кресты.
Еще немного – и Талабский полк – белая кость СЗА – погибнет в ледяной воде, под пулеметами эстонцев с одной стороны, под пулеметами красных – с другой. Немногие уцелевшие свидетели скажут, что красная от крови вода – не поэтический образ.
Северо-западная армия погибала. Отрезанный от фронта Национальный центр еще жил.
56
«Лавры Буйкиса достали?» – вспомнил Олька реплику Блюмкина, последовавшую за изложением его плана.
– А собственно – если само плывет в руки?
– Плывет – лови. В одиночку – пойдешь? Во-первых, не хочу рисковать двумя, во-вторых, очень уж ты тут годишься: барства в тебе на пятерых – порода, манеры, своего почуют. Второй бы тут только впечатление ослабил. А так – идейка шик-блеск.
Олька остановился перед дверью черного хода (парадная дверь так и оставалась заколоченной досками) и постучал условным стуком: два редких и три частых удара.
– Кто? – спросили за дверью. Голос был, как ни странно, детским, и у удивленного Абардышева мелькнула мысль, что адрес Шидловского оказался ложным.
– С приветом из Ревеля.
– Сейчас, тут задвижка.
Девочка лет десяти пропустила Ольку в квартиру.
– Кто-нибудь, кроме Вас, mademoiselle, дома?
– Проходите, пожалуйста, в гостиную, г-н… – девочка вопросительно взглянула на Ольку.
– Медведев. Прапорщик Олег Медведев, к вашим услугам, mademoiselle …? – Довольный легким началом игры, Олька ответил девочке вопросительным взглядом и мягкой улыбкой.
– Баскакова.
«Ничего себе… с первых же шагов и подобные коленца… Занятно».
– Вы – дочь инженера Баскакова?
– Да.
– Я очень рад.
– Присаживайтесь, г-н прапорщик. Вам придется немного подождать. Хотите кофе?
– С удовольствием.
Девочка, с явным увлечением играющая роль хозяйки – впрочем, уже привычную, – вышла из гостиной, которую Олька внимательно оглядел, не найдя ничего особенного, кроме разве того, что это жилище было слишком неплохо сохранившимся для времен военного коммунизма. В гостиной царила атмосфера предреволюционных годов, даже гитара, небрежно брошенная на диван, казалась чем-то естественным.
Через несколько минут девочка снова вошла в комнату с чашечкой настоящего, судя по запаху, кофе в руках.
– Вы из действующей?
– Да.
57
Желтые лучи света, косо падающие в беседку, заросшую сиренью, из стеклянных окон веранды, длинными полосами ложатся на дощатый пол.
Лепестки черных роз, белый камень скамей,
Сад ночной, сад заросший печального лета,
Шелест лип вековых наших старых аллей…
Олька сидит на перилах беседки – в руках у него гитара, на плечи наброшено черное шелковое домино: в дачном поселке весь день был карнавал, для взрослых он, впрочем, уже кончился, а компании шести-семиклассников еще не хочется расходиться…
Шелест лип вековых наших старых аллей…
Негромкие слова романса уходят к вершинам сосен…
– Ну нельзя же так спать среди бела дня, г-н прапорщик, – пробормотал Сережа, поднимая тяжелую голову от диванной подушки. – Даже перед бессонной ночью…
«Сколько же я спал? Сейчас, кажется, не совсем даже и день… До чего отчетливо снилось Останкино… Но странно, почему только Олькино лицо было – из всех, кто сидел в беседке…»
Голова гудела, очень хотелось спать еще. Из гостиной доносились голоса. На секунду задержавшись перед зеркалом, чтобы пригладить щеткой волосы, Сережа вышел в гостиную.
– Признаюсь, меня несколько удивляет подобная затея, – Некрасов, стоя у окна, говорил обращаясь к кому-то, кто сидел спиной к появившемуся в дверях Сереже. Озабоченное лицо Некрасова прежде всего обратило на себя Сережино внимание. Сте-нич, кивнувший Сереже, также смотрел довольно хмуро.
– Во всяком случае, г-н штабс-капитан, таковы инструкции, данные Его Высокопревосходительством.
С оружием Сережа давно уже привык почти не расставаться, даже во время сна, особенно во время сна…
– Руки вверх, Абардышев!
Олька вскочил, выхватывая наган: пуля ударила о паркет, когда сидевший с ним рядом за столом Казаров с силой перехватил в последнюю секунду его руку. Схватка была недолгой: через несколько минут Олькины руки были стянуты за спиной бельевой веревкой.
– Садитесь. – Некрасов, еще тяжело дыша, кивком показал Абардышеву на стул.
Олька, усмехнувшись, сел.
Обернувшись к Тутти, Некрасов увидел все еще застывший в ее широко раскрытых глазах ужас. Ужас этот был вызван не тем, что на ее глазах только что разыгралась потасовка со стрельбой, нет! Свой, назвавший пароль, больше часу болтавший с ней в гостиной, игравший для нее на гитаре, оказался чужим, врагом…
– Иди к себе, Таня, – мягко произнес Некрасов. Он только в исключительных случаях называл ее Таней. Тутти вышла.
– Владимир, на всякий случай привяжите еще руки к спинке стула. Вы знаете этого человека, прапорщик, кто он?
– Я хорошо знаю этого человека, г-н штабс-капитан. Это сотрудник Чрезвычайки Олег Абардышев.
– Приятная встреча, Сережка.
– Не я ее искал.
– Искал ее я. И, грех обижаться, добился своего, правда, несколько в ином виде, чем представлялось.
– Значит – Абардышев… Мне, разумеется, знакома Ваша фамилия. И Вы, разумеется, отказываетесь давать показания.
– Вы действительно обо мне слышали, г-н Некрасов.
– Что же… и без Ваших показаний ясно, что Ваш визит может означать только одно – провал Шидловского. По счастью, у Шидловского были адреса только пяти конспиративных квартир. Но эта была очень выгодна. – Некрасов, расхаживающий по комнате, остановился. – Господа офицеры! В нашем распоряжении имеется часа полтора, может быть – больше, но рисковать нельзя. Г-н подпоручик, Вы отправляетесь сейчас вместе с mademoiselle Баскаковой. На всякий случай пройдите по второму этажу к черному ходу первого подъезда и выйдите там. Вы, г-н поручик, выйдете парадным ходом первого подъезда. Ждите меня у рынка.
На несколько минут в квартире воцарилась суета поспешных сборов: рассовывались по карманам бумаги, чертежи, планы… Что-то поспешно сжигалось.
– Что же, г-н прапорщик. Я сейчас выйду черным ходом третьего подъезда и отправлюсь вместе с поручиком по подозрительным явкам. Вы же, ровно через пять минут после моего ухода, разберетесь с агентом, да, ваш наган не подходит – и так уже была стрельба, возьмите. – Некрасов перекинул Сереже небольшой пистолет. – Выйдете третьим подъездом через парадное. Встречаемся у Владимира Ялмаровича, Большая Спасская, двадцать семь. Все!
Юрий вышел из комнаты. На выражение Сережиного лица он не обратил внимания, вероятнее всего – он даже не заметил этого выражения.
Приказ был дан.
58
…Дверь черного хода захлопнулась за Некрасовым. Сережа медленно повернулся к Абардышеву.
– На твоем месте я бы тебя сейчас шлепнул без всяких угрызений совести, – проговорил Олька твердо. – Смотри на это проще, Сережка.
– Я не хочу тебя убивать, – Сережа подошел к Абардышеву и, вытащив из кармана перочинный нож, перерезал веревку на его скрученных за спинкой стула руках. – Иди.
– Не торопись. Ты знаешь, – Олька с видимым удовольствием разминал онемевшие руки, но не поднимался со стула, – куда ты сейчас хочешь меня отпустить?
– Нет.
– Отсюда я отправлюсь только в Чека. И, может статься, не далее чем к утру мы с тобой поменяемся местами. Оставляя мне жизнь, ты очень рискуешь.
– Я привык.
– Привыкни убивать.
– Не могу, Олька. Уходи, слышишь? Твоя совесть чиста – ты меня предупредил.
– Подумай еще.
– Эта квартира все равно провалилась – через несколько минут здесь никого не будет, даже меня. Прежде чем ты свяжешься со своими приятелями, я буду уже в другом и пока безопасном месте.
«Большая Спасская, двадцать семь… Да, это у Владимира Ялмаровича… А ведь Олька слышал, как Некрасов назвал адрес!»
Сережа вздрогнул: глаза его встретились со спокойными Олькиными глазами, и он понял, что Абардышев угадал его мысль.
– Видишь, я был прав. Я мог бы сейчас воспользоваться твоим благородством, но это было бы бесчестно. Надо уметь чисто проигрывать. – Олька казался очень спокоен.
– Олька, я не хочу тебя убивать. – Сережа нервно поигрывал пистолетом. – Я знаю, ты – человек чести. Поклянись мне, что ты забудешь этот адрес. Этого будет довольно, чтобы я тебя отпустил. Иди в Чеку, пытайся меня найти по всему городу – только поклянись забыть этот адрес!
С пистолетом в руке Сережа стоял в нескольких шагах от сидящего Ольки.
– Не могу, Сережка. Прости, но если ты отпустишь меня, оперотряд через час будет на Большой Спасской. Ничего не поделаешь, придется тебе меня все-таки шлепнуть.
– Да. Если хочешь сказать что-нибудь – говори.
– Хочу. Давай выпьем – у тебя ведь тут наверняка что-нибудь найдется. Вас, сволочей, мировой капитал неплохо снабжает, – Олька рассмеялся.
– Не жалуемся, – улыбнулся Сережа.
– Скоро пожалуетесь. Чухна-то вас разграбила, а бриташки это знают, и наплевать.
– Вранье.
– Как бы мы еще с ними за вашей спиной споемся.
– Минут десять еще есть. – Сережа подошел к резному буфету, извлек из него бутылку виски и стаканы, поставил все на стол. – Слушай, тебе ведь тоже не хочется, чтобы я размахивал у тебя перед носом своей пушкой все эти десять минут?
– Идет. Убирай пушку, я твой пленник под честное слово. – Олька опять засмеялся. – Совсем как в детстве, когда мы играли в индейцев, помнишь? В Останкино? Prosit!
– Prosit! – Зазвенело стекло.
– Сволочь ты все-таки, Сережка… Связал по рукам и ногам… Хуже веревки – так-то я точно не высвобожусь…
– Могу, конечно, снова тебя связать…
– Спасибо, Вы крайне любезны.
«Сидим и смеемся и пьем, как в гимназии. И все идеи сейчас кажутся какой-то не существующей реально абстракцией. И все-таки эта абстракция существует, и ее железный закон подчиняет все. И только потому, что мы с Олькой Абардышевым, с Олькой, с которым восемь лет было высижено за одной партой, с которым мы играли в индейцев на даче – книжные мальчики в матросских костюмчиках, и менялись этими потрепанными приключенческими книгами, вместе ездили в манеж и за полночь спорили в старших классах, – только потому, что мы находимся по разные стороны пресловутых баррикад, я через несколько минут должен убить его. И, зная это, мы сидим сейчас и, не испытывая ничего плохого друг к другу, смеемся вместе. И ничего нельзя поделать».
Последнюю из этих стремительно мелькающих в голове мыслей Сережа проговорил вслух.
– Кое-что все-таки можно… – Абардышев улыбнулся с какой-то странной иронией. – Знаешь, я, собственно, мог бы отправиться туда и без твоей помощи.
– С какой стати ты предлагаешь мне воспользоваться подобной любезностью?
– Попробую объяснить. Прежде всего я исхожу тут из своих интересов. Я всегда думал, что мой конец будет самоубийством и, честно говоря, предпочел бы такой конец всякому другому… Это – первая причина. Есть и вторая – я действительно хочу избавить от этой неприятной обязанности тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
«Господи, но не трижды же перерубать один и тот же узелок?.. Мальчишка, слепой котенок, луддит, пытающийся поломать великолепно отлаженную машину, ничего не знал о движущих ее законах… А ну как не выйдет? Ну как не поломаю? Уж слишком легко мне удается пускать ее в ход… Впрочем, tertium datur. И в крайнем случае я всегда успею прибегнуть к этому tertium». Пальцы расстегнули кобуру. Женя с отчаянной нежностью прижался щекой к прохладному металлу нагана.
55
Северо-западная армия обороняла Нарву, между тем, как в Дерпте, с попустительства Великобритании, начались тайные переговоры большевицкого правительства с эстонцами.
Трижды 7-я армия красных пыталась по приказу Троцкого форсировать Нарову, и трижды была отброшена северо-западниками, измотанными наступлением и отступлением Петроградского похода. Защитникам Эстонии было не ведомо, что чем больше русской крови льется на первый снег, припорошивший крутые берега Наровы, тем больше выторгуют за их спинами эстонцы. После третьего поражения красных нарком Чичерин телеграфировал в Москву, предлагая уступить Эстонии Принаровские и Псковские земли – в обмен на уничтожение армии Юденича. Еще немного, и вечный позор Эстонии – Тартуский мир – будет подписан.
Еще немного – и генерал Лайдонер, гори он в аду до скончания дней, приказом разрешит неслыханного масштаба мародерство. Около тысячи вагонов с провиантом и одеждой, оружием и медикаментами, личными вещами северо-западников будет разграблено эстонцами.
Еще немного, и красные спокойно прекратят тщетные атаки, зная, что на другом берегу Наровы северо-западники попадут не в тыл, что тыла и имущества у них больше нет. Что переправившихся будут разоружать поодиночке, загонят за колючую проволоку. Что у них отнимут хорошие шинели и сорвут золотые нательные кресты.
Еще немного – и Талабский полк – белая кость СЗА – погибнет в ледяной воде, под пулеметами эстонцев с одной стороны, под пулеметами красных – с другой. Немногие уцелевшие свидетели скажут, что красная от крови вода – не поэтический образ.
Северо-западная армия погибала. Отрезанный от фронта Национальный центр еще жил.
56
«Лавры Буйкиса достали?» – вспомнил Олька реплику Блюмкина, последовавшую за изложением его плана.
– А собственно – если само плывет в руки?
– Плывет – лови. В одиночку – пойдешь? Во-первых, не хочу рисковать двумя, во-вторых, очень уж ты тут годишься: барства в тебе на пятерых – порода, манеры, своего почуют. Второй бы тут только впечатление ослабил. А так – идейка шик-блеск.
Олька остановился перед дверью черного хода (парадная дверь так и оставалась заколоченной досками) и постучал условным стуком: два редких и три частых удара.
– Кто? – спросили за дверью. Голос был, как ни странно, детским, и у удивленного Абардышева мелькнула мысль, что адрес Шидловского оказался ложным.
– С приветом из Ревеля.
– Сейчас, тут задвижка.
Девочка лет десяти пропустила Ольку в квартиру.
– Кто-нибудь, кроме Вас, mademoiselle, дома?
– Проходите, пожалуйста, в гостиную, г-н… – девочка вопросительно взглянула на Ольку.
– Медведев. Прапорщик Олег Медведев, к вашим услугам, mademoiselle …? – Довольный легким началом игры, Олька ответил девочке вопросительным взглядом и мягкой улыбкой.
– Баскакова.
«Ничего себе… с первых же шагов и подобные коленца… Занятно».
– Вы – дочь инженера Баскакова?
– Да.
– Я очень рад.
– Присаживайтесь, г-н прапорщик. Вам придется немного подождать. Хотите кофе?
– С удовольствием.
Девочка, с явным увлечением играющая роль хозяйки – впрочем, уже привычную, – вышла из гостиной, которую Олька внимательно оглядел, не найдя ничего особенного, кроме разве того, что это жилище было слишком неплохо сохранившимся для времен военного коммунизма. В гостиной царила атмосфера предреволюционных годов, даже гитара, небрежно брошенная на диван, казалась чем-то естественным.
Через несколько минут девочка снова вошла в комнату с чашечкой настоящего, судя по запаху, кофе в руках.
– Вы из действующей?
– Да.
57
Желтые лучи света, косо падающие в беседку, заросшую сиренью, из стеклянных окон веранды, длинными полосами ложатся на дощатый пол.
Лепестки черных роз, белый камень скамей,
Сад ночной, сад заросший печального лета,
Шелест лип вековых наших старых аллей…
Олька сидит на перилах беседки – в руках у него гитара, на плечи наброшено черное шелковое домино: в дачном поселке весь день был карнавал, для взрослых он, впрочем, уже кончился, а компании шести-семиклассников еще не хочется расходиться…
Шелест лип вековых наших старых аллей…
Негромкие слова романса уходят к вершинам сосен…
– Ну нельзя же так спать среди бела дня, г-н прапорщик, – пробормотал Сережа, поднимая тяжелую голову от диванной подушки. – Даже перед бессонной ночью…
«Сколько же я спал? Сейчас, кажется, не совсем даже и день… До чего отчетливо снилось Останкино… Но странно, почему только Олькино лицо было – из всех, кто сидел в беседке…»
Голова гудела, очень хотелось спать еще. Из гостиной доносились голоса. На секунду задержавшись перед зеркалом, чтобы пригладить щеткой волосы, Сережа вышел в гостиную.
– Признаюсь, меня несколько удивляет подобная затея, – Некрасов, стоя у окна, говорил обращаясь к кому-то, кто сидел спиной к появившемуся в дверях Сереже. Озабоченное лицо Некрасова прежде всего обратило на себя Сережино внимание. Сте-нич, кивнувший Сереже, также смотрел довольно хмуро.
– Во всяком случае, г-н штабс-капитан, таковы инструкции, данные Его Высокопревосходительством.
С оружием Сережа давно уже привык почти не расставаться, даже во время сна, особенно во время сна…
– Руки вверх, Абардышев!
Олька вскочил, выхватывая наган: пуля ударила о паркет, когда сидевший с ним рядом за столом Казаров с силой перехватил в последнюю секунду его руку. Схватка была недолгой: через несколько минут Олькины руки были стянуты за спиной бельевой веревкой.
– Садитесь. – Некрасов, еще тяжело дыша, кивком показал Абардышеву на стул.
Олька, усмехнувшись, сел.
Обернувшись к Тутти, Некрасов увидел все еще застывший в ее широко раскрытых глазах ужас. Ужас этот был вызван не тем, что на ее глазах только что разыгралась потасовка со стрельбой, нет! Свой, назвавший пароль, больше часу болтавший с ней в гостиной, игравший для нее на гитаре, оказался чужим, врагом…
– Иди к себе, Таня, – мягко произнес Некрасов. Он только в исключительных случаях называл ее Таней. Тутти вышла.
– Владимир, на всякий случай привяжите еще руки к спинке стула. Вы знаете этого человека, прапорщик, кто он?
– Я хорошо знаю этого человека, г-н штабс-капитан. Это сотрудник Чрезвычайки Олег Абардышев.
– Приятная встреча, Сережка.
– Не я ее искал.
– Искал ее я. И, грех обижаться, добился своего, правда, несколько в ином виде, чем представлялось.
– Значит – Абардышев… Мне, разумеется, знакома Ваша фамилия. И Вы, разумеется, отказываетесь давать показания.
– Вы действительно обо мне слышали, г-н Некрасов.
– Что же… и без Ваших показаний ясно, что Ваш визит может означать только одно – провал Шидловского. По счастью, у Шидловского были адреса только пяти конспиративных квартир. Но эта была очень выгодна. – Некрасов, расхаживающий по комнате, остановился. – Господа офицеры! В нашем распоряжении имеется часа полтора, может быть – больше, но рисковать нельзя. Г-н подпоручик, Вы отправляетесь сейчас вместе с mademoiselle Баскаковой. На всякий случай пройдите по второму этажу к черному ходу первого подъезда и выйдите там. Вы, г-н поручик, выйдете парадным ходом первого подъезда. Ждите меня у рынка.
На несколько минут в квартире воцарилась суета поспешных сборов: рассовывались по карманам бумаги, чертежи, планы… Что-то поспешно сжигалось.
– Что же, г-н прапорщик. Я сейчас выйду черным ходом третьего подъезда и отправлюсь вместе с поручиком по подозрительным явкам. Вы же, ровно через пять минут после моего ухода, разберетесь с агентом, да, ваш наган не подходит – и так уже была стрельба, возьмите. – Некрасов перекинул Сереже небольшой пистолет. – Выйдете третьим подъездом через парадное. Встречаемся у Владимира Ялмаровича, Большая Спасская, двадцать семь. Все!
Юрий вышел из комнаты. На выражение Сережиного лица он не обратил внимания, вероятнее всего – он даже не заметил этого выражения.
Приказ был дан.
58
…Дверь черного хода захлопнулась за Некрасовым. Сережа медленно повернулся к Абардышеву.
– На твоем месте я бы тебя сейчас шлепнул без всяких угрызений совести, – проговорил Олька твердо. – Смотри на это проще, Сережка.
– Я не хочу тебя убивать, – Сережа подошел к Абардышеву и, вытащив из кармана перочинный нож, перерезал веревку на его скрученных за спинкой стула руках. – Иди.
– Не торопись. Ты знаешь, – Олька с видимым удовольствием разминал онемевшие руки, но не поднимался со стула, – куда ты сейчас хочешь меня отпустить?
– Нет.
– Отсюда я отправлюсь только в Чека. И, может статься, не далее чем к утру мы с тобой поменяемся местами. Оставляя мне жизнь, ты очень рискуешь.
– Я привык.
– Привыкни убивать.
– Не могу, Олька. Уходи, слышишь? Твоя совесть чиста – ты меня предупредил.
– Подумай еще.
– Эта квартира все равно провалилась – через несколько минут здесь никого не будет, даже меня. Прежде чем ты свяжешься со своими приятелями, я буду уже в другом и пока безопасном месте.
«Большая Спасская, двадцать семь… Да, это у Владимира Ялмаровича… А ведь Олька слышал, как Некрасов назвал адрес!»
Сережа вздрогнул: глаза его встретились со спокойными Олькиными глазами, и он понял, что Абардышев угадал его мысль.
– Видишь, я был прав. Я мог бы сейчас воспользоваться твоим благородством, но это было бы бесчестно. Надо уметь чисто проигрывать. – Олька казался очень спокоен.
– Олька, я не хочу тебя убивать. – Сережа нервно поигрывал пистолетом. – Я знаю, ты – человек чести. Поклянись мне, что ты забудешь этот адрес. Этого будет довольно, чтобы я тебя отпустил. Иди в Чеку, пытайся меня найти по всему городу – только поклянись забыть этот адрес!
С пистолетом в руке Сережа стоял в нескольких шагах от сидящего Ольки.
– Не могу, Сережка. Прости, но если ты отпустишь меня, оперотряд через час будет на Большой Спасской. Ничего не поделаешь, придется тебе меня все-таки шлепнуть.
– Да. Если хочешь сказать что-нибудь – говори.
– Хочу. Давай выпьем – у тебя ведь тут наверняка что-нибудь найдется. Вас, сволочей, мировой капитал неплохо снабжает, – Олька рассмеялся.
– Не жалуемся, – улыбнулся Сережа.
– Скоро пожалуетесь. Чухна-то вас разграбила, а бриташки это знают, и наплевать.
– Вранье.
– Как бы мы еще с ними за вашей спиной споемся.
– Минут десять еще есть. – Сережа подошел к резному буфету, извлек из него бутылку виски и стаканы, поставил все на стол. – Слушай, тебе ведь тоже не хочется, чтобы я размахивал у тебя перед носом своей пушкой все эти десять минут?
– Идет. Убирай пушку, я твой пленник под честное слово. – Олька опять засмеялся. – Совсем как в детстве, когда мы играли в индейцев, помнишь? В Останкино? Prosit!
– Prosit! – Зазвенело стекло.
– Сволочь ты все-таки, Сережка… Связал по рукам и ногам… Хуже веревки – так-то я точно не высвобожусь…
– Могу, конечно, снова тебя связать…
– Спасибо, Вы крайне любезны.
«Сидим и смеемся и пьем, как в гимназии. И все идеи сейчас кажутся какой-то не существующей реально абстракцией. И все-таки эта абстракция существует, и ее железный закон подчиняет все. И только потому, что мы с Олькой Абардышевым, с Олькой, с которым восемь лет было высижено за одной партой, с которым мы играли в индейцев на даче – книжные мальчики в матросских костюмчиках, и менялись этими потрепанными приключенческими книгами, вместе ездили в манеж и за полночь спорили в старших классах, – только потому, что мы находимся по разные стороны пресловутых баррикад, я через несколько минут должен убить его. И, зная это, мы сидим сейчас и, не испытывая ничего плохого друг к другу, смеемся вместе. И ничего нельзя поделать».
Последнюю из этих стремительно мелькающих в голове мыслей Сережа проговорил вслух.
– Кое-что все-таки можно… – Абардышев улыбнулся с какой-то странной иронией. – Знаешь, я, собственно, мог бы отправиться туда и без твоей помощи.
– С какой стати ты предлагаешь мне воспользоваться подобной любезностью?
– Попробую объяснить. Прежде всего я исхожу тут из своих интересов. Я всегда думал, что мой конец будет самоубийством и, честно говоря, предпочел бы такой конец всякому другому… Это – первая причина. Есть и вторая – я действительно хочу избавить от этой неприятной обязанности тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64