он ведь и впрямь кончил как медведь под собачьей сворой. Вас это не удивляет?
– Пожалуй что нет. Полно, Нина, выпей за упокой души раба Божьего Платона… За графа Зубова, господа!
– Эх, земля ему пухом!
– Чтоб собак собаки перегрызли! – с угрозой произнесла Нина. – Ай крупнее режь, красивый! Большому куску рот радуется.
– Цыганки часто угадывают смерть, – продолжал Юрасов, обращаясь к Хрущеву. – А уж как это у них получается, один черт знает.
– «Цыганка гадала, за ручку брала», – негромко напел Рындин. – А вот я в это не верю, не в обиду будь сказано.
– Всякий цыганку видел, да не всякого цыганка любила, – уплетая хлеб с салом, заявила Нина. – А ты, безусый, еще девку не тискал. Не обижаюсь.
– Получили, корнет?
– Уничтожающим образом, – Рындин рассмеялся. – А если серьезно, ну ладно, могу поверить, блюдо там повернется, стол ножкой стукнет, пусть! Но неграмотная женщина, которая только и умеет, что дуру-бабу на базаре напугать до полусмерти да обчистить, пока та городового не крикнула…
– А не зевай! – довольно вставила Нина, одновременно стреляя глазами и отдавая должное всему, что стояло на столе.
– … и она связана с какими-то таинственными силами, которые дают ей видеть то, что недоступно образованным людям. Нонсенс.
– По-Вашему, охотник должен находить след вперед собаки.
– Я понимаю, ближе к природе, etc… Все равно, уж очень малоромантично выглядит в жизни эта Земфиро-Алековая лирика…
– Как правило, да, романтичного мало. Чаще цыгане действительно производят довольно жалкое впечатление, а их фокусы бьют скорее на невежество, чем на потусторонние силы. Вообще эта экзотика ближе к уголовщине, чем к мистике. Однако ж у нас в семье есть в хронике история одного довольно романтического предсказания, – задумчиво проговорил Раневич. – И достоверная. А предсказание нашей гостьи графу тоже впечатляет. Как увязать эти две стороны, я не знаю.
– Это несложно. – Женя, с момента появления цыганки не принимавший участия в разговоре, взглянул на Нину. – Попросту, господа, то, что вы обыкновенно считаете цыганами, всего-навсего сербияне. А эта – цыганка, – Женя отставил стакан и вгляделся внимательнее. – И не из простых.
Цыганка бросила на Женю быстрый вороватый взгляд, в котором мелькнуло напряженное внимание, – и на мгновение словно сделалась незаметнее.
– Так что, господа, мы имеем стоять рядом с табором, – насмешливо добавил Женя. – Честь имею поздравить с соседством.
– Чернецкой, Вы среди нас единственный, у кого голова на плечах! – Юрасов расхохотался. – Осел же я, что не сообразил! Нина, и много вас тут?
– С красными плохо: начальники к цыганам недобрые, с солдатов взять нечего. – Нина с веселым задором взглянула на Раневича. – Коня на прошлой неделе красного добыли, ой плохо, довели коня хорошего, чтоб у них животы полопались. Холка сбитая, губы рваные…
– И команды понимать перестал.
– Ой перестал! То ли дело ваши-то кони – чищены-холены… Худым овсом, да вовремя накормлены, ай хороши!
– Не проверить ли в конюшне, – полушутя забеспокоился Рындин.
– А имеет смысл, – улыбнулся Раневич. – Покуда мы тут лясы точим, с красавицей-гостьей.
– Вот и ходи с добром! – Нина всплеснула руками с неподдельной обидой. – Разве цыгане армию не любят? Деньги есть – сами дадите, считать не станете, ай ласки не помним? Купца да офицера цыгане любят за душу за широкую – да офицер цыганке милее.
– Что так, Нина или офицер красивее?
– И красивее – в золотых погонах ходит, в седле сидит ладно, да не за это цыганке люб. Купец от полноты щедрый, а офицер иной раз и от пустоты: веселей с офицером.
– Тем лучше. A votre sante! – Рындин, приподнявший было стакан, неожиданно поморщился. – Merde!
– Что, чувствуется? Вечером наложу анестезирующее.
– Ай врач? – живо спросила Нина. – Тут в крайней избе девушка, из ваших, Настей зовут. Плохо, тиф. Помереть может. Я ее довела до избы – на дороге нашла, а баба там дура. Пойдешь?
– Что ж ты молчала?! – в сердцах бросил Хрущев, привычным жестом потянувшись к сумке.
– Вот сказала же… – с недоумением повела плечами Нина.
– В каком доме?
– По этой стороне крайний. Ветла рядом.
– Ты давно ее нашла?
– Ай только что… Плохо дело: волосы скоро клочьями полезут. Да крови мало – ребенка она скинула… Другая б уж померла.
Хрущев вышел.
Каждому из присутствующих сделалось вдруг гнетуще стыдно за свое веселье, как за грязный поступок. Исчез и оживленный интерес к цыганке, которую всю заслонила собой укоряющая тень неизвестной женщины. Чьей сестрой, чьей женой она была?
– Погадала бы ты, что ли, Нина, – хмуро нарушил молчание Раневич. – Мне, к примеру.
– Как Зубову? – усмехнулся Юрасов. – Впрочем, и впрямь погадай. Благо и карты на столе.
– Этими нельзя. – Цыганка с явной неохотой вытащила откуда-то из складок грязной шелковой шали колоду с темно-зеленой, почти черной рубашкой. В овале посреди рубашки змея с женской головой обвивалась вокруг дерева, осыпанного красными яблоками. Эти донельзя замусоленные карты были крупнее обычных игральных. – Ай погадать?
– Погадай на Чернецкого! – с деланной насмешливостью бросил Рындин, кивнув цыганке на Женю. Нина отрицательно замотала головой.
– Оставьте ее, корнет, – уронил Женя. – Вы же видите, что я ее чем-то пугаю.
– Пусть тогда гадает на кого хочет. На кого-нибудь из нас.
– Нет, не стану. Не хочу.
– А эта сивилла тактична, – почти про себя произнес со смешком Раневич.
– А впрочем… – Женя подошел к столу и чисто гимназическим жестом пододвинув одной рукой стул, уселся верхом. – Мне тоже стало любопытно. Послушай, – Женя с приветливой усмешкой взглянул на цыганку, – погадай мне на человека одних со мной лет, но противоположной масти.
Цыганка начала тасовать карты. Первой на липкую клеенку стола упала бубновая семерка.
– Ой, лихо твоему светлому! – нараспев протянула Нина
– Да, похоже, что моему светлому сейчас достается на орехи. – Женя качнулся на стуле. – А рядом – лестничный пролет, все верно: не уйдешь, не объедешь, иди, голубчик, куда дорожка ведет… Вавилонская башня… эх ты, только старого шута не хватало… Слушай, а какого черта тут затесалась эта дама?
– Женщина молодая, большая любовь – дама-то червонная…
– Сейчас?
– На чем сердце успокоится… Будет… Не скоро еще.
– И на том спасибо.
– Вот уж не думал, Чернецкой, что Вы эдаким манером увлекаетесь картишками.
– А великолепная математическая тренировка – Женя снова закачался на стуле.
– Опасность падает… Слезы падают… – раскладывая, продолжала цыганка. – До смерти счастья не будет…
– Погоди – большая любовь без счастья?
– Так карты говорят, – ответила цыганка. – Старухи бы наши объяснили.
– Погоди-ка! – Женя повернулся к цыганке и, взяв у нее колоду, продолжил расклад. – Ключ… мастер-зиждитель… Ну и ну… Очень много червей… А этот король, рядом с шутом?
– Ненадолго придет, много сделает, любовь в нем большая…
– Любопытно… А дальше?
– Ну что, Хрущев?!
Женя бросил карты, не положив последней.
– Да черт знает что, – с бессильной злобой ответил вошедший врач. – Девочка лет восемнадцати, не больше, из хорошей семьи, совершенно одна, в тифу, истощена предельно». Везти с собой – не вынесет дороги, оставлять на глупых баб – уморят. Если не выкинут… А выступаем – завтра. Не знаю я, что делать! Послал покуда вестового за местным фельдшером.
– Ох и… А фельдшер наверное есть?
– На днях был. Сейчас-то сиделка с ней, я распорядился. Так ведь и сиделки с ней не оставишь, – Хрущев нервно заходил по избе, – любая дура обмолвится, так ведь большевички за ноги сиделку-то повесят… они на Красный Крест…
– Но это же вообще немыслимо: оставить больную женщину так, в местности, куда придут красные… – сквозь зубы проговорил Рындин.
– Прикажете свернуть отступление? – Раневич бросил сломавшуюся спичку и зачиркал новой.
– Послушай-ка… – Женя взглянул на цыганку. – Откуда она шла?
– Из Питера.
– Через фронт? Одна?
– С кем-то: когда заболела, бросили, испугались.
– Ты ее около Гатчины подобрала?
– Ну, – цыганка взглянула на свою руку, и Женя поймал этот взгляд, кинутый на небольшое кольцо с поцарапанным, чистой воды, мерцающим багровыми и золотыми искрами сапфиром.
– У нее взяла?
– Сама дала, спасибо говорила. Гордая. – Цыганка неуверенно взглянула на Женю. – Ай вернуть?..
– Верни. – Женя с кошачьей мягкостью повернулся ближе к цыганке, доверительным жестом положил ей руку на плечо. – Послушай… Нинуцэ… как ты думаешь, эта девушка может выжить?
– Другая бы померла. – Доброжелательно-ласковое обращение Жени, казалось, чем-то пугало цыганку. – Лечить – выживет. Злая жить.
– Злая жить… Как бы нам ей помочь, Нинуцэ? Скажи, кто у вас старший?
– Георгэ.
– А ты его дочка?
– Да.
– Хорошо… Так ты говоришь, старухи бы объяснили, что значит, когда карта показывает счастливую любовь без счастья?
– Старухи из табора не ходят.
– А может, мне в табор заглянуть? Где вы стоите?
Цыганка отпрянула из-под Жениной руки, но Женины пальцы мягко удержали ее плечо.
– Плохое время, гостям не рады, знаю. Да ведь гость разный бывает, Нинуцэ. – В голосе Жени зазвучали бархатные завораживающие нотки, но его обращенный на Нину взгляд в какой-то момент поразил сидевшего рядом Рындина: Женя смотрел на молодую женщину так, как смотрят с карандашом в руке в карту-двухверстку – отмечая дороги, броды, мосты, населенные пункты. Столько расчетливого прохладного безразличия было в этом как будто доброжелательном взгляде, что Рындину сделалось до тошноты неприятно.
– В парке.
– Дворцовом?
– Да.
– Ну и отлично. – Женя поднялся. – Ты иди пока. Я следом.
– Черт дери, подпоручик, нашли время волочиться, – с хмурым неодобрением заметил Юрасов, когда в невысоких окнах мелькнула яркая шаль Нины.
– Вы не вполне уяснили мои намерения, г-н поручик, – холодно ответил Женя, надевая шинель.
– Vous dites?
– Что Вы думаете предпринять относительно этой девушки? – спросил Женя, обернувшись к Хрущеву.
– Что-что… В крайнем случае придется брать на санитарную подводу – все равно здесь ей умирать. Хоть умрет по-человечески.
– Крайнего случая нет. Будет неплохо, если мне удастся договориться, чтобы эту девушку приютили цыгане. Если есть какая-то надежда, она тогда выздоровеет.
– Да Вы что, ополоумели, Чернецкой?! – выражая общее возмущение, изумленно воскликнул Юрасов. – Вы хотя бы понимаете, что Вы несете?
– Подпоручик, бывают случаи, когда мальчишество граничит с преступлением, – осуждающе произнес Хрущев. – Да и кто Вам это позволит?
– Разумеется, скорее вы позволите человеку умереть так, чтобы совесть у всех осталась спокойна. А мне наплевать на мою совесть, но я хочу предоставить этой девушке шанс выжить там, где вы предлагаете только «по-человечески» умереть, и в этом я отвечаю словом дворянина и боевого офицера. – Надменное и неподвижное выражение, как упавшее забрало, скрыло Женино лицо. – Полагаю, этого довольно?
Круто повернувшись, Женя вышел, не дожидаясь ответа.
– Это называется «положить шар в лузу», – тонко усмехнулся Раневич. – Выражать несогласие далее можно только у барьера. Его понесло как лошадь.
– Может быть, помешательство и заразительная штука. – В голосе Рындина прозвучала неуверенность. – Но мне что-то начинает казаться, что в этих словах насчет совести какая-то справедливость есть.
– Есть – большевистского пошиба, – брезгливо скривился Юрасов.
– Я врач, – хмуро заговорил Хрущев, – и не все ли мне равно, каков пошиб, если это обернуть в пользу человека?
– Мы знакомы по Германской: Вам не кажется странным, что тогда таких колебаний не возникало?
– Согласен, когда речь идет о себе, приятней чистоплотно истечь кровью, чем использовать грязные бинты. Но предложить, нет, навязать то же самое другому, слабому?
– Превосходно! Давайте перепоручим больную в черт знает какие руки только потому, что это взбрело в голову Чернецкому.
– Знаете, Юрасов, – тонкие губы Раневича тронула легкая улыбка, – я не больше Вашего доверяю соплеменникам Вашей очаровательной питерской приятельницы, но как бы ни велики были мои сомнения, слову Чернецкого я бы без колебаний доверил свою сестру.
54
«Итого – все в порядке. Черт же меня дернул впутаться в не относящиеся ко мне истории с сомнительным моим добром?»
Начинало незаметно смеркаться. Женя углублялся все дальше в осеннюю обнаженность парка, просторную и туманно-прозрачную из-за недавно пролившихся последних дождей, словно подчиняясь инстинкту раненого зверя, отыскивающего укромное убежище. Несколько раз он оборачивался: четкий очерк дворцовых построек, недалеко от которых и стоял оставленный Женей табор, был еще виден, и Женя прибавлял шагу.
Несколько крупных белых ягод «хлопушек», чудом сохранившихся на мокрых ветках кустарника, привлекли его внимание; невольно – по детской привычке – сорвав ягоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Пожалуй что нет. Полно, Нина, выпей за упокой души раба Божьего Платона… За графа Зубова, господа!
– Эх, земля ему пухом!
– Чтоб собак собаки перегрызли! – с угрозой произнесла Нина. – Ай крупнее режь, красивый! Большому куску рот радуется.
– Цыганки часто угадывают смерть, – продолжал Юрасов, обращаясь к Хрущеву. – А уж как это у них получается, один черт знает.
– «Цыганка гадала, за ручку брала», – негромко напел Рындин. – А вот я в это не верю, не в обиду будь сказано.
– Всякий цыганку видел, да не всякого цыганка любила, – уплетая хлеб с салом, заявила Нина. – А ты, безусый, еще девку не тискал. Не обижаюсь.
– Получили, корнет?
– Уничтожающим образом, – Рындин рассмеялся. – А если серьезно, ну ладно, могу поверить, блюдо там повернется, стол ножкой стукнет, пусть! Но неграмотная женщина, которая только и умеет, что дуру-бабу на базаре напугать до полусмерти да обчистить, пока та городового не крикнула…
– А не зевай! – довольно вставила Нина, одновременно стреляя глазами и отдавая должное всему, что стояло на столе.
– … и она связана с какими-то таинственными силами, которые дают ей видеть то, что недоступно образованным людям. Нонсенс.
– По-Вашему, охотник должен находить след вперед собаки.
– Я понимаю, ближе к природе, etc… Все равно, уж очень малоромантично выглядит в жизни эта Земфиро-Алековая лирика…
– Как правило, да, романтичного мало. Чаще цыгане действительно производят довольно жалкое впечатление, а их фокусы бьют скорее на невежество, чем на потусторонние силы. Вообще эта экзотика ближе к уголовщине, чем к мистике. Однако ж у нас в семье есть в хронике история одного довольно романтического предсказания, – задумчиво проговорил Раневич. – И достоверная. А предсказание нашей гостьи графу тоже впечатляет. Как увязать эти две стороны, я не знаю.
– Это несложно. – Женя, с момента появления цыганки не принимавший участия в разговоре, взглянул на Нину. – Попросту, господа, то, что вы обыкновенно считаете цыганами, всего-навсего сербияне. А эта – цыганка, – Женя отставил стакан и вгляделся внимательнее. – И не из простых.
Цыганка бросила на Женю быстрый вороватый взгляд, в котором мелькнуло напряженное внимание, – и на мгновение словно сделалась незаметнее.
– Так что, господа, мы имеем стоять рядом с табором, – насмешливо добавил Женя. – Честь имею поздравить с соседством.
– Чернецкой, Вы среди нас единственный, у кого голова на плечах! – Юрасов расхохотался. – Осел же я, что не сообразил! Нина, и много вас тут?
– С красными плохо: начальники к цыганам недобрые, с солдатов взять нечего. – Нина с веселым задором взглянула на Раневича. – Коня на прошлой неделе красного добыли, ой плохо, довели коня хорошего, чтоб у них животы полопались. Холка сбитая, губы рваные…
– И команды понимать перестал.
– Ой перестал! То ли дело ваши-то кони – чищены-холены… Худым овсом, да вовремя накормлены, ай хороши!
– Не проверить ли в конюшне, – полушутя забеспокоился Рындин.
– А имеет смысл, – улыбнулся Раневич. – Покуда мы тут лясы точим, с красавицей-гостьей.
– Вот и ходи с добром! – Нина всплеснула руками с неподдельной обидой. – Разве цыгане армию не любят? Деньги есть – сами дадите, считать не станете, ай ласки не помним? Купца да офицера цыгане любят за душу за широкую – да офицер цыганке милее.
– Что так, Нина или офицер красивее?
– И красивее – в золотых погонах ходит, в седле сидит ладно, да не за это цыганке люб. Купец от полноты щедрый, а офицер иной раз и от пустоты: веселей с офицером.
– Тем лучше. A votre sante! – Рындин, приподнявший было стакан, неожиданно поморщился. – Merde!
– Что, чувствуется? Вечером наложу анестезирующее.
– Ай врач? – живо спросила Нина. – Тут в крайней избе девушка, из ваших, Настей зовут. Плохо, тиф. Помереть может. Я ее довела до избы – на дороге нашла, а баба там дура. Пойдешь?
– Что ж ты молчала?! – в сердцах бросил Хрущев, привычным жестом потянувшись к сумке.
– Вот сказала же… – с недоумением повела плечами Нина.
– В каком доме?
– По этой стороне крайний. Ветла рядом.
– Ты давно ее нашла?
– Ай только что… Плохо дело: волосы скоро клочьями полезут. Да крови мало – ребенка она скинула… Другая б уж померла.
Хрущев вышел.
Каждому из присутствующих сделалось вдруг гнетуще стыдно за свое веселье, как за грязный поступок. Исчез и оживленный интерес к цыганке, которую всю заслонила собой укоряющая тень неизвестной женщины. Чьей сестрой, чьей женой она была?
– Погадала бы ты, что ли, Нина, – хмуро нарушил молчание Раневич. – Мне, к примеру.
– Как Зубову? – усмехнулся Юрасов. – Впрочем, и впрямь погадай. Благо и карты на столе.
– Этими нельзя. – Цыганка с явной неохотой вытащила откуда-то из складок грязной шелковой шали колоду с темно-зеленой, почти черной рубашкой. В овале посреди рубашки змея с женской головой обвивалась вокруг дерева, осыпанного красными яблоками. Эти донельзя замусоленные карты были крупнее обычных игральных. – Ай погадать?
– Погадай на Чернецкого! – с деланной насмешливостью бросил Рындин, кивнув цыганке на Женю. Нина отрицательно замотала головой.
– Оставьте ее, корнет, – уронил Женя. – Вы же видите, что я ее чем-то пугаю.
– Пусть тогда гадает на кого хочет. На кого-нибудь из нас.
– Нет, не стану. Не хочу.
– А эта сивилла тактична, – почти про себя произнес со смешком Раневич.
– А впрочем… – Женя подошел к столу и чисто гимназическим жестом пододвинув одной рукой стул, уселся верхом. – Мне тоже стало любопытно. Послушай, – Женя с приветливой усмешкой взглянул на цыганку, – погадай мне на человека одних со мной лет, но противоположной масти.
Цыганка начала тасовать карты. Первой на липкую клеенку стола упала бубновая семерка.
– Ой, лихо твоему светлому! – нараспев протянула Нина
– Да, похоже, что моему светлому сейчас достается на орехи. – Женя качнулся на стуле. – А рядом – лестничный пролет, все верно: не уйдешь, не объедешь, иди, голубчик, куда дорожка ведет… Вавилонская башня… эх ты, только старого шута не хватало… Слушай, а какого черта тут затесалась эта дама?
– Женщина молодая, большая любовь – дама-то червонная…
– Сейчас?
– На чем сердце успокоится… Будет… Не скоро еще.
– И на том спасибо.
– Вот уж не думал, Чернецкой, что Вы эдаким манером увлекаетесь картишками.
– А великолепная математическая тренировка – Женя снова закачался на стуле.
– Опасность падает… Слезы падают… – раскладывая, продолжала цыганка. – До смерти счастья не будет…
– Погоди – большая любовь без счастья?
– Так карты говорят, – ответила цыганка. – Старухи бы наши объяснили.
– Погоди-ка! – Женя повернулся к цыганке и, взяв у нее колоду, продолжил расклад. – Ключ… мастер-зиждитель… Ну и ну… Очень много червей… А этот король, рядом с шутом?
– Ненадолго придет, много сделает, любовь в нем большая…
– Любопытно… А дальше?
– Ну что, Хрущев?!
Женя бросил карты, не положив последней.
– Да черт знает что, – с бессильной злобой ответил вошедший врач. – Девочка лет восемнадцати, не больше, из хорошей семьи, совершенно одна, в тифу, истощена предельно». Везти с собой – не вынесет дороги, оставлять на глупых баб – уморят. Если не выкинут… А выступаем – завтра. Не знаю я, что делать! Послал покуда вестового за местным фельдшером.
– Ох и… А фельдшер наверное есть?
– На днях был. Сейчас-то сиделка с ней, я распорядился. Так ведь и сиделки с ней не оставишь, – Хрущев нервно заходил по избе, – любая дура обмолвится, так ведь большевички за ноги сиделку-то повесят… они на Красный Крест…
– Но это же вообще немыслимо: оставить больную женщину так, в местности, куда придут красные… – сквозь зубы проговорил Рындин.
– Прикажете свернуть отступление? – Раневич бросил сломавшуюся спичку и зачиркал новой.
– Послушай-ка… – Женя взглянул на цыганку. – Откуда она шла?
– Из Питера.
– Через фронт? Одна?
– С кем-то: когда заболела, бросили, испугались.
– Ты ее около Гатчины подобрала?
– Ну, – цыганка взглянула на свою руку, и Женя поймал этот взгляд, кинутый на небольшое кольцо с поцарапанным, чистой воды, мерцающим багровыми и золотыми искрами сапфиром.
– У нее взяла?
– Сама дала, спасибо говорила. Гордая. – Цыганка неуверенно взглянула на Женю. – Ай вернуть?..
– Верни. – Женя с кошачьей мягкостью повернулся ближе к цыганке, доверительным жестом положил ей руку на плечо. – Послушай… Нинуцэ… как ты думаешь, эта девушка может выжить?
– Другая бы померла. – Доброжелательно-ласковое обращение Жени, казалось, чем-то пугало цыганку. – Лечить – выживет. Злая жить.
– Злая жить… Как бы нам ей помочь, Нинуцэ? Скажи, кто у вас старший?
– Георгэ.
– А ты его дочка?
– Да.
– Хорошо… Так ты говоришь, старухи бы объяснили, что значит, когда карта показывает счастливую любовь без счастья?
– Старухи из табора не ходят.
– А может, мне в табор заглянуть? Где вы стоите?
Цыганка отпрянула из-под Жениной руки, но Женины пальцы мягко удержали ее плечо.
– Плохое время, гостям не рады, знаю. Да ведь гость разный бывает, Нинуцэ. – В голосе Жени зазвучали бархатные завораживающие нотки, но его обращенный на Нину взгляд в какой-то момент поразил сидевшего рядом Рындина: Женя смотрел на молодую женщину так, как смотрят с карандашом в руке в карту-двухверстку – отмечая дороги, броды, мосты, населенные пункты. Столько расчетливого прохладного безразличия было в этом как будто доброжелательном взгляде, что Рындину сделалось до тошноты неприятно.
– В парке.
– Дворцовом?
– Да.
– Ну и отлично. – Женя поднялся. – Ты иди пока. Я следом.
– Черт дери, подпоручик, нашли время волочиться, – с хмурым неодобрением заметил Юрасов, когда в невысоких окнах мелькнула яркая шаль Нины.
– Вы не вполне уяснили мои намерения, г-н поручик, – холодно ответил Женя, надевая шинель.
– Vous dites?
– Что Вы думаете предпринять относительно этой девушки? – спросил Женя, обернувшись к Хрущеву.
– Что-что… В крайнем случае придется брать на санитарную подводу – все равно здесь ей умирать. Хоть умрет по-человечески.
– Крайнего случая нет. Будет неплохо, если мне удастся договориться, чтобы эту девушку приютили цыгане. Если есть какая-то надежда, она тогда выздоровеет.
– Да Вы что, ополоумели, Чернецкой?! – выражая общее возмущение, изумленно воскликнул Юрасов. – Вы хотя бы понимаете, что Вы несете?
– Подпоручик, бывают случаи, когда мальчишество граничит с преступлением, – осуждающе произнес Хрущев. – Да и кто Вам это позволит?
– Разумеется, скорее вы позволите человеку умереть так, чтобы совесть у всех осталась спокойна. А мне наплевать на мою совесть, но я хочу предоставить этой девушке шанс выжить там, где вы предлагаете только «по-человечески» умереть, и в этом я отвечаю словом дворянина и боевого офицера. – Надменное и неподвижное выражение, как упавшее забрало, скрыло Женино лицо. – Полагаю, этого довольно?
Круто повернувшись, Женя вышел, не дожидаясь ответа.
– Это называется «положить шар в лузу», – тонко усмехнулся Раневич. – Выражать несогласие далее можно только у барьера. Его понесло как лошадь.
– Может быть, помешательство и заразительная штука. – В голосе Рындина прозвучала неуверенность. – Но мне что-то начинает казаться, что в этих словах насчет совести какая-то справедливость есть.
– Есть – большевистского пошиба, – брезгливо скривился Юрасов.
– Я врач, – хмуро заговорил Хрущев, – и не все ли мне равно, каков пошиб, если это обернуть в пользу человека?
– Мы знакомы по Германской: Вам не кажется странным, что тогда таких колебаний не возникало?
– Согласен, когда речь идет о себе, приятней чистоплотно истечь кровью, чем использовать грязные бинты. Но предложить, нет, навязать то же самое другому, слабому?
– Превосходно! Давайте перепоручим больную в черт знает какие руки только потому, что это взбрело в голову Чернецкому.
– Знаете, Юрасов, – тонкие губы Раневича тронула легкая улыбка, – я не больше Вашего доверяю соплеменникам Вашей очаровательной питерской приятельницы, но как бы ни велики были мои сомнения, слову Чернецкого я бы без колебаний доверил свою сестру.
54
«Итого – все в порядке. Черт же меня дернул впутаться в не относящиеся ко мне истории с сомнительным моим добром?»
Начинало незаметно смеркаться. Женя углублялся все дальше в осеннюю обнаженность парка, просторную и туманно-прозрачную из-за недавно пролившихся последних дождей, словно подчиняясь инстинкту раненого зверя, отыскивающего укромное убежище. Несколько раз он оборачивался: четкий очерк дворцовых построек, недалеко от которых и стоял оставленный Женей табор, был еще виден, и Женя прибавлял шагу.
Несколько крупных белых ягод «хлопушек», чудом сохранившихся на мокрых ветках кустарника, привлекли его внимание; невольно – по детской привычке – сорвав ягоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64