Видеть Сергий мог в редком ракурсе – снизу, вывернув шею, – и скоро в его поле зрения попал храм. Храм напоминал маленькую, уплощенную пирамиду, поднятую на толстых, словно сдувшихся колоннах. Здание располагалось не у самого берега, но к его стенам вела искусственная бухта, облицованная гладким гранитом. Причем, не ступени вели к мутной воде, а пологие пандусы. Перед колоннадой храма высились две уродливые статуи, изображавшие Себека, бога пучин с крокодильей головой. Еще десять колонн, круглых и тонких, стояли в ряд между изваяниями полубогов-получудовищ. В колонны были вделаны бронзовые кольца и свисали кожаные ремни с пряжками.
Пленников своих хем нечеры подвели, а кого и поднесли, и привязали ремнями к колоннам, затянув пряжки и засупонив концы ремней в бронзовые скобы.
Сергия привязали с краю, рядом с ним оказался Уахенеб.
– Нас хотят скормить крокодилам? – поинтересовался Лобанов.
Уахенеб устало кивнул. Хем нечеры закончили свою работу и удалились. Из храма вышел сгорбленный, худой жрец со стриженной головой, похожий на узника концлагеря. Его белые сандалии и схенти дополняла того же цвета накидка, на куриной шее болталось ожерелье из синих фаянсовых и золотых бус. Он заговорил высоким, противным голосом, а Уахенеб переводил:
– Брат Зухос дал нам знак. Хвала Себеку, богохульники поставлены перед лицом бога. Да познают они его мощь и склонятся перед ним в свой последний час!
– Будь другом, – процедил Сергий, – переведи ему мои слова, – Вывернув голову, он громко и отчетливо произнес: – Чтоб тебе Анубис кишки повыдирал, павиан краснозадый, старое крокодилье дерьмо!
Уахенеб громко и отчетливо перевел. Жреца передернуло, он провопил проклятия тонким голосом, и потряс костлявым кулачком, а после повернулся к Нилу и запел, звонко хлопая в ладоши.
Взбодрившийся было Уахенеб снова пал духом, бормоча перевод:
– О Себек, владыка бездонных пучин, приди и возьми приношение! Да будешь ты доволен служением нашим, о эмсех, гроза Хапи и страж берегов его!
Жрец, удовлетворившись, ушел, не скрывая злорадной усмешки, делавшей его похожим на известный плакатик «Не влезай – убьет!»
Сергий перевел взгляд на воды бухты. Муть плескалась в ее гранитных берегах, а кое-где на каменных плитах тянулись следы грязи – там выползали крокодилы. Вода вдруг пошла кругами, раздалась, пропуская костяные надбровные бугры зухоса. Глаза холодно и равнодушно глянули на привязанных людей. Всплеск – и крокодил ушел под воду. Но вскоре вынырнул снова, уже гораздо ближе. Высунул из воды огромную пасть, уж никак не менее четырех локтей в глубину, усеянную могучими зубами, и глухой рев разнесся по берегу, дробясь на отголоски в колоннадах храма. Из святилища тут же донеслось хоровое пение, Сергий разобрал только два слова: «эмсех» и «Себек».
Рядом с первым крокодилом показался еще один, подплыл третий. Первому показалось, что делить жертву на троих глупо, и полез по пандусу вверх. Кто-то охнул, то ли Эдик, то ли Искандер. Вылезавшее страшилище, чудилось, никогда не кончится. Уже на двадцать локтей показалось мощное туловище, а хвост доселе скрывался в воде. Медленно переступая широко распяленными лапами, крокодил вытянул себя на пандус. Сергий с болезненным интересом глядел в холодные глаза зухоса. Змей он терпеть не мог, а вот к крокодилам относился равнодушно. Но теперь… Когда эта мерзкая тварь открывает пасть в четырех шагах от тебя… Неужто все?!
Раздался тихий посвист, и крокодил неуклюже повернулся на звук, поднимая голову. В тот же миг две длинные стрелы вошли крокодилу в горло, одна за другой, засев по самое оперение. Исполинский эмсех скрутился в дугу, и разжался пружиной, с такой силой стегнув по колонне, к которой был привязан Сергий, что ее гранитный ствол переломился надвое. Лобанов упал, притянутый тяжестью камня, и хвост промахнул над ним. На берегу показался Акун с огромным луком, потом выбежал Регебал, вооруженный мечом. Над Сергием склонился бледный Кадмар. По лицу галла катились горошины пота, а глаза были пусты, как у совы днем.
– Не поранился? – спросил он, заикаясь.
– Да нет, вроде… – прокряхтел Роксолан, пытаясь перевернуться на спину.
– Щас я!
Кадмар живо перерезал ремни, и Сергий поднялся на ноги. Галл тут же обернулся к Уахенебу, освобождая и его.
Регебал подскочил к эмсеху, тяжело израненному стрелами, и рубанул на уровне глаз. Крокодил вздернул голову, и дак всадил клинок под нижнюю челюсть, просаживая обе.
Освобожденные Гефестай и Тиндарид мигом вооружились мечами, принесенными Кадмаром, и бросились на крокодилов, отыгрываясь за свои страхи.
– Уходим! – в который уж раз за этот день скомандовал Сергий. – Жаркое потом съедим – будет еще время!
А крокодилы, скользя по илу, елозя в выпущенной из них крови, словно взбесились – двое из них сцепились между собой, один другому откусил верхнюю челюсть, а потом оба набросились на подстреленного, вырывая у того из брюха куски мяса и сатанея от крови. Низкий рев, похожий на сиплое мычание, покрывал все звуки, то возносясь, то нисходя. Чудовища метались, вертелись бешеной каруселью, хватая зубами все подряд – хвосты и лапы, колонны с привязью. Из храма выбежал главный жрец и застенал от горя. Но горевать ему пришлось недолго – крокодил с откушенной челюстью метнулся к нему, и огрызка, кровавого и зубастого, хватило, чтобы перекусить человека пополам. Голова жреца упала по одну сторону от изуродованной пасти, а костлявый таз с ногами – по другую. Эмсехи замычали и кинулись делить добычу.
– Пошли отсюда! – крикнул Акун, вскидывая лук. – Завалили всю посевную…
Хем нечера, выбегавшего из тени колоннады, стрела пронзила и отбросила на пару шагов.
– Сергий! – прокричала Неферит, выглядывая из-за пальмы. – Ты жив?!
– А как же! – весело проорал Лобанов. – Я ж говорил, рано закружились стервятники. Живучие мы!
Деревенька, где стоял дом Уахенеба, занимала берег между белой скалой и крошечным храмом, и спускалась террасами по отлогому склону – несколько кривых, узких и пыльных улиц, зажатых низкими глинобитными оградами. Спасибо финиковым пальмам на межах – они оживляли унылый пейзаж, и даже убогие домишки, слепленные из серого ила, не оскорбляли взгляд на фоне пышной, глянцевой зелени.
Участок Уахенеба занимал дальний конец деревушки, напротив храмика, чьи древние колонны заплетал одичавший виноград. Угодья на участке четко делились – две нижние делянки, заливаемые Нилом, отводились под ячмень, пшеницу и овощи, на третьей деляне росли пальмы, а четвертая была отдана под оливы и виноград – его лозы заткали все навесы из жердей, окружавшие дом. Собственно, на участке стояло три дома – три одинаковых куба из серо-зеленого ила, с плоскими крышами, без окон, но с квадратными отверстиями в потолке. Хлынь хороший дождь, и дома эти растают, как соль в кипятке, расплывутся серой жижей. Но дожди над Египтом – это уже из области чудесного.
Три дома стояли уступчиками, соединяясь стенами, и второй дом, расположенный чуть выше по склону, словно выглядывал из-за крыши первого, а третий выдвигался из-за угла второго. На крыши вели плетеные лесенки – ночь проводили наверху, а двери «запирались» шуршащими циновками из тростника. Замков в деревне не знали – от кого тут прятаться? И, главное, что прятать людям, «не знающим вещей»?
Антеф, дядя Уахенеба, седой, битый жизнью роме, был рад гостям и очень смущался, что некуда их посадить – на весь дом имелся единственный табурет.
– Мы не гордые… – успокоил его Сергий, и опустился на циновку.
Сын Антефа, Рамери, вечно голодный здоровяк, добродушный деревенский увалень, топтался под навесом, густо заплетенным виноградом, и не знал, куда девать длинные костистые руки. Жена Антефа, Небем, простая женщина с ранними морщинками на лице, хлопотала по хозяйству, выкладывая на чистую скатерть местные яства, скудный набор землепашца: корневища и сердцевина стебля папируса, подсушенные на огне и сбрызнутые касторовым маслом, лепешки из растолченных семян лотоса, а на сладкое – компот из фиников.
Сергий подозвал к себе Уахенеба, и шепнул:
– Сехери недалеко?
– Да нет, – удивился Уахенеб вопросу, – здесь, рядом, у храма.
– Под носовой полупалубой лежит холщовый мешок, – растолковал Сергий, – там деньги. Возьми кольцо золота и сбегай в лавку. Вина купи, мяса, фруктов, пшеничных лепешек. Рамери прихвати, чтоб помог донести!
– А… сколько брать? – растерялся Уахенеб.
– На все!
Уахенеб вылупил глаза и побежал исполнять поручение вместе с Рамери, который очень обрадовался: наконец-то нашлось дело для его рук.
– Куда это Уахенеб побежал? – старательно выговорил по-эллински Антеф.
– Щас придет!
Уахенеб пришел действительно «щас» – обернулся мигом. Вдвоем с Рамери он приволок сыру, два кувшина густого абидосского вина и целый жбан пива, корзину фруктов и стопку свежих, горячих еще лепешек, завернутых в чистую ткань. Родичи Уахенеба только охнули, а Небем тут же сбегала в сараюшку и принесла «сервиз» из деревянных чаш и мисок, покрытых тонким, полустертым узором. И пошел пир!
Антеф осоловел, впервые испробовав хорошего вина, и запел песню о храбрых мореходах. Сергей ему аккомпанировал, выстукивая дробь пальцами по пустому кувшину – мелодия была хороша, на манер простеньких студенческих напевов, из той поры, когда стоило выучить три аккорда, и тренькай на здоровье, гитара стерпит…
– Маасен пет, маасен та, – выводил Антеф, – мака шебсен эр маау!
– «Они видели небо, они видели землю, – тихонько переводила Неферит, – и храбры были их сердца, более, чем у львов».
– Текст мне нравится! – оценил Сергий.
И вот наступил закономерный этап любой пирушки, когда гости разбредаются поодиночке, или компаниями, уединяясь для диспутов или флирта – это уж кому как. Искандер с помощью Уахенеба повествовал о битве с крокодилами, а Рамери вздыхал завистливо, крякал и шлепал себя ладонями по мускулистым ляжкам. Гефестай выяснял названия созвездий, высыпавших на черное небо, и тот же Уахенеб разрывался, переводя кушану ответы Небем:
– Малую Медведицу мы зовем Бегемотихой, а Большая Медведица будет Бычья Нога! Пояс Ориона – это Сах…
А Эдик теребил Уахенеба с третьей стороны, выспрашивая, почему египтяне верят, что рай существует, но отрицают ад.
– Мы не отрицаем ад, – ответила за бедного Уахенеба Неферит, – мы не знаем, что это, и не хотим вдаваться в жуткие подробности. У нас все просто – человек умирает, и его душа является на суд Осириса, в Чертог Двух Истин. Душа умершего изложит богу «Проповедь отрицания», то есть поклянется в невинности. Но Осирису не лгут – бог взвешивает душу, и если та не отягощена грехами, она попадает в прекрасные Поля Иалу. Но если душа отягощена злом, ее пожирает Амт, чудовище с телом бегемота, лапами и гривой льва и головой крокодила. И все! Смерть души – это окончательная смерть…
– Пойду я спать… – зевнул Сергий.
Он не поленился забраться на самую высокую крышу и, довольно стеная, разлегся на стопке циновок. Не перина, но спать можно. Дрема давно искала его, и вот, нашла. Сонное течение мыслей перебила тревожная нота: перекушенный жрец говорил о знаке Зухоса… Каком знаке? Кто его подал? Сам Зухос? Это вряд ли… Неужто эта сволочь кого-то приставила следить за ними? И они, наивные и бесхитростные, бродят по нильской долине, не ведая о «наружном наблюдении»? Надо будет завтра проверить, насчет «наружки»… Тут же свет опрокинутой Луны застился соблазнительным силуэтом Неферит. Губы Сергия тут же пересохли.
– Ты здесь? – прошептала девушка.
– Здесь…
Неферит стянула с себя тунику, и присела рядом с Сергием, огладила ладонями его ноги, наклонилась и потерлась отвердевшими сосками о грудь Лобанова. Он обнял девушку и прижал к себе, покрывая поцелуями ее лицо. Задыхаясь, он вмял пальцы в тугую ягодицу Неферит, в ту, что была здорова, а другой ладонью сжал левую грудь девушки.
– Какой ты горячий! – севшим голосом промурлыкала Неферит. – Еще не настал день и не пришел час… Я не готова расплести для тебя «девичий локон»…
– Но почему? – жарко выдохнул Сергий.
– Не все может быть открыто… – менторским тоном промолвила девушка. – Ты же говорил, что тебе даже видеть меня – удовольствие?
– А трогать, касаться, гладить, целовать и мять – услада еще большая!
– Ты хочешь мною обладать?
– Да! Да!
– Я сама отдамся тебе… когда настанет день и придет час! Лежи и не шевелись, я открою тебе маленькую тайну лобзаний Хатхор…
Неферит легла на Сергия, целуя его то коротко, то долго, легким касанием губ или оставляя следы. Девушка, медленно извиваясь, постепенно сползала к его ногам. Ее жадный рот припадал к шее Сергия и к плечам его, потом спустился на грудь, а после на живот. Лобанов лежал, вбирая в себя волшебные ощущения от прикосновений гладкого, горячего, шелковистого, упругого, но – вот странность! – «лобзания Хатхор» не возбуждали его, не наполняли пыланием, а успокаивали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47