Ей следовало свернуть в первую дверь направо по коридору, мне же надо было пройти дальше. Однако Ира не свернула в кабинет шефа (впрочем, делать там все равно нечего — Михалыч приходит к двенадцати), а пошла за мной.
— Вы знаете, Кирилл Иванович, день рождения у меня прошел так скучно… гости были, но ничто меня не радовало: ни торт с двадцатью двумя свечками, ни полное собрание сочинений классика Буэлевина, ни даже нижнее белье — в кружавчиках, такое красивое! Да, я побежала в спальню, надела его и долго любовалась собою в зеркале, но это не главное! Ваша открытка главнее — я перечитывала ее целых пять раз. Так замечательно вы в ней меня поздравили!
«С днем рождения, Ирочка! Желаю тебе удачи на работе и счастья в личной жизни», — вспомнил я, нервничая, потому что мы как раз проходили мимо застекленного «панорамного» окна в кабинет системщиков. Системщики все как один оторвались от компьютеров и цепко следили за мной и шагающей рядом Иринкой. Я чувствовал, как их взгляды прожигают насквозь мой лоб, потом висок, а после — затылок. Когда пламенные взгляды остались за крепкой стеной, я вздохнул свободно. Впрочем, не совсем.
— Да ничего такого, Иринка, всегда рад, — промямлил я, отворяя дверь кабинета.
— Нет, что вы! — размахивала руками Иринка, отчего ее нарядный беретик аж подпрыгнул над головой. — Я так рада была, правда! К черту тортик «Наполеон», хотя, конечно, вкусный он очень — мне его бабушка печет; к черту белье, мне его этот прыщавый придурок подарил — он за мной ухлестывает, урод, но нету у него шансов… Все к черту! Хотя белье французское, оно жутко дорогое и нежное, заботится о моей коже днем и ночью, и она, кожа моя, становится как у младенца, но вот ваша открытка… Вернее, не открытка даже, а внимание, да, внимание и память, ваша феноменальная память в отношении меня па…
— Ир, — сказал я, криво улыбаясь и пытаясь спрятаться за дверью кабинета, — потом поговорим, хорошо? А открытка та стоит три пятьдесят. Хочешь — верни деньги.
— Нет! — взвизгнула она.
Я закрыл дверь на ключ и только тогда вздохнул свободно, а Макеева плаксиво пискнула с той стороны:
— Встретимся на обеде в столовой, Кирилл Иванович! Открытку вашу я все равно люблю, а ночью засунула ее под подушку, и мне всю ночь снились вы! Хотите знать, как вы мне снились?
— Ради бога, нет, — пробормотал я испуганно. Пакет с открытками (проклятая привычка, давно пора с ней завязывать — обойдется народ и без моих поздравлений) кинул на свободный стул, подхватил со стола пульт дистанционного управления и включил сплит-систему.
Видеоокно показывало барханы, над которыми кружил суховей; караван верблюдов медленно двигался вдалеке, и палящее бледно-желтое солнце выжигало небо над ним добела.
Надо достать скотч, подумал я, и перевести окно в обычный режим. Пусть показывает то, что в самом деле происходит на улице, пусть показывает грязь и холод.
У кого можно выцыганить скотч?
Я попрыгал на месте и несколько раз присел. Меня била дрожь, и черт знает почему: причиной был то ли холод, то ли Иринка. Скорее второе.
Скотч можно достать у системщиков, но идти к ним сейчас? Увольте. Ни за что и никогда, только через мой труп. Идти к этим шушукающимся сплетникам и сплетницам после того, как они видели нас с Иринкой вместе? Да лучше смерть от газа через повешение на электрическом стуле!
Я сел за компьютер и щелкнул выключателем на системном блоке, который в то же мгновение зашумел, а изображение на мониторе проявлялось медленно и неохотно, будто подморозилось. Я коснулся сенсор-панели и мгновенно подключился к сети — на чем у нас не экономят, так это на средствах связи.
Мишка.
Как он там?
Парень дотошный, наверняка уже нет не только фоток его дочери, но и самого сайта, а может, и Лерочкиного парня тоже нет, валяется на дне реки с перерезанным горлом, а к лодыжке проволокой камень прикручен с выбитым Мишкиным вензелем.
Не задумываясь, я набрал в окошке браузера нужный адрес.
Лера Шутова все так же белоснежно улыбалась с главной страницы сайта, и была она такая же голая, как вчера. Я вспомнил, что обещал Шутову не смотреть на Леру, и закрыл глаза. Вслепую попытался закрыть страничку, но пальцы съехали с сенсор-панели, и я случайно выключил компьютер.
— Сволочь, — пробормотал я для порядка, хотя злости никакой не испытывал; меня в большей степени волновало Мишкино поведение — почему он медлит?
И я решил навестить его. У Мишки много недостатков, главный из которых превращение работы, такой важной и нужной (хоть и ненавистной), в фарс, но опоздания к его недостаткам не относятся, и к десяти он всегда на работе, чаще — раньше.
Привычно сунув сигарету за ухо, я вышел в коридор. Посмотрел направо — в курилке было пусто. Насвистывая веселый мотивчик, я двинулся по коридору в сторону Мишкиного кабинета. Проходя мимо, невзначай дернул за ручку — дверь поддалась и приоткрылась. Я просунул голову внутрь и удачно сострил:
— Эй, Мишка, как там поживает твоя юная порномодель?
Осекся.
В кабинете никого не было, вешалка стояла пустая. Возникло чувство, что Шутов, уходя, в спешке забыл запереть дверь. Я нажал на дверь плечом и прошел в кабинет, огляделся: все-таки Миша — безалаберный человек. Бумаги, вместо того чтоб лежать в специально отведенных шкафчиках и папках, валялись в полнейшем беспорядке на столе, на стуле, под монитором, на подоконнике; несколько листочков приютилось под ножкой несгораемого сейфа. Урна была забита до предела, а к стеклянной дверце шкафа было прилеплено множество листочков с надписями вроде: «попросить Михалыча о прибавке к жалованью», «исследовать сайт кровавыепытки .ком» и «тренинг перед зеркалом — говорить себе, какой я единственный и неповторимый».
Да, Мишкиному простецкому отношению к жизни можно только завидовать.
Я протопал мимо стола и уставился в окно (самое обычное, не видео), сжав подоконник до боли в кистях. Вид из Мишкиного окна мало чем отличался от того, который открывается из моего в обычном режиме: три ржавых мусорных контейнера и огороженная бетонным забором автостоянка. После того как резко подскочили цены на бензин для частного транспорта, на стоянке всегда много машин. Похоже, они стоят там просто так, бесплатно, потому что охранника нигде не видно, его будка пустовала весь последний год. А запчасти не разворовали только потому, что их негде продать. Никому они сейчас не нужны, рынок перенасыщен металлоломом. Зато в пустых автомобильных коробках любят ночевать бомжи. Ранним утром можно увидеть, как они подставляют лестницы к забору и, покинув стоянку, группками по два-три человека ковыляют в сторону храма Христа Спасителя. Там их никто не трогает. Горожане брезгуют, а милиционеры стесняются хватать бомжей на ступенях храма, и те просят милостыню, украдкой попивая водку.
Дверь скрипнула, и я вздрогнул от неожиданности. Резко обернулся, как преступник, застигнутый на месте преступления.
В кабинет заглядывал тучный, в своем вечном строгом костюме и при галстуке, начальник отдела системщиков Леонид Павлыч. Он вытянул губы в трубочку и с подозрением прищурил левый глаз, а потом пожевал губами и прищурил правый.
— Ты чего тут делаешь? — проскрипел он. Голос у Леонида Павлыча скверный, под стать мерзейшему характеру.
— Шутова жду, — честно ответил я. — Он забыл запереть дверь.
— Шутова ты не дождешься, — ворчливо ответил главный системщик и оглядел кабинет — не спер ли я чего? Потом объяснил: — Шутов в реанимации. Только что звонили из больницы. Тяжелейшее состояние. Пытаются разбудить его, чтобы подписал в завещании пункт о добровольной сдаче органов в случае смерти.
Под Новый год Лешка Громов напился, вытащил своего ручного робота на балкон и орал песни, задорно орал, с матерком и подвыванием. Мне было скучно и совсем нечего делать — не телевизор же смотреть? — поэтому я натянул старую куртку темно-синего синтетика, надел старенькие ботинки и тоже вышел на балкон — поглядеть, с какого такого счастья мой ненавистный сосед распелся.
День назад ударил слабый морозец, градуса два-три. Мой взгляд, пропущенный сквозь алкогольный фильтр, помог определить, что на Лешке белая шелковая шведка и сиреневые шорты — что ж это получается: ему мороз нипочем? Сосед стоял с коньячной бутылкой в руках, отхлебывал из нее каждые две минуты и выкрикивал слова песни. Было сложно определить, к какому жанру принадлежит песня, скорее всего, то был шансон.
Снизу неуверенно возмущались соседи, пока тихо, без мата, однако пара-тройка слов почти матерного содержания прозвучала.
Я перегнулся через перила (наши балконы были смежными), похлопал Громова по плечу, и он мигом утихомирился.
— Чего орешь, Громов?
Леша, не переставая скорбно смотреть на небосклон, протянул мне бутылку. Я принял ее с искренней благодарностью и сделал богатырский глоток. Коньяк был плохой, невыдержанный, но дареному коню в зубы не смотрят.
— Один празднуешь? — спросил Громов.
— Да.
— Я тоже. Один наедине с Богом.
— Значит, все-таки не один?
— Один. Бога нет.
— О! Так ты тоже стал атеистом? Поздравляю!
Громов нахмурился:
— Полев, иногда ты кажешься мне умным человеком, а иногда не понимаешь элементарных вещей. Бога нет со мной. Рядом. А так — он есть. Повсюду. Доказанный религией факт.
— С каких пор религия что-то доказывает, Громов?
— Помолчи, а? И так тошно. Я без Бога тут стою, а ты лезешь не в свое дело.
— Ыгы.
Солнце, похожее на яичницу-глазунью, медленно уплывало за черный горизонт, заставляя думать о бренности всего сущего, и Леша выдал:
— Красиво, сука, заходит.
— Ты мне лучше объясни, почему-таки один? — поинтересовался я, кивая на стоящего столбом Колю. — Ладно Бог, а мелкий твой как же?
— Да какой он, к чертям, мелкий, — прошептал Громов-старший, сплевывая на хрустящее от мороза белье, которое вывесили нижние соседи, — только и повторяет…
— Мурка ненавидит ездить пумой лошади… — Лешка захлопнул Колин рот ладонью и уныло пробормотал:
— Ну вот. Потом он сказал:
— За нами следят.
— Чего?
— Следят за нами, говорю. Мы вчера с Коленькой ходили за покупками, так какой-то тип в сером плаще за нами увязался. Думал, я его не замечаю, но я-то все видел! А за пару дней до этого другой по пятам шел: тоже весь в сером, будто крыса из канализации, и морда такая же, крысиная.
— Чем отличается крыса из канализации от крысы не из канализации? — спросил я.
— Не знаю. Но что за нами следят — факт. Первого я заманил в подворотню и настучал хорошенечко по башке. Второй не повелся, остался ждать меня у арки.
— У тебя паранойя, Громов, — сказал я. Похолодало, и я отхлебнул еще коньячку. На этот раз его вкус не показался мне таким уж мерзким. — За тобой не следит даже Бог. Всем плевать на тебя, Громов.
Он не ответил, но я увидел, как по его щеке катится одинокая слезинка.
Меня чуть не стошнило. С трудом, но сдержался. Отвернулся, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок; отхлебнул из бутылки и вроде бы успокоил.
Потом хотел сказать еще что-то, но посмотрел на Лешку и застыл с открытым ртом: у него в руках была точно такая же бутылка, как у меня. И он пил из нее! Я посмотрел на свою руку — коньяк на месте, замерзшее бутылочное стекло холодит ладонь.
— Эй, Громов, как ты это делаешь?
— Чего «делаешь»?
— Твоя бутылка у меня! Почему же она и у тебя?
Громов поглядел на меня пристально:
— Ты что, успел уже выпить?
— На работе, — признался я, — сегодня не работали, с утра приняли по пять капель, а потом еще по семь. Но не просто так, а за дело: коллега наш в реанимацию попал, хулиганы его избили, и теперь он балансирует на грани между жизнью и смертью, поэтому мы и выпили за него. Улучшили Мишкину карму, слив во время застолья его грешки на себя. Появилась надежда, что он выкарабкается.
— Что за бред?
— Начальник системщиков так сказал, Павлыч. Он выпил больше всех и признался, что мечтает стать то ли буддистом, то ли иудаистом — я плохо усвоил, кем именно, потому что принял тоже немало, но что про карму речь велась — точно.
— Так вот, — сказал в ответ Громов, — если бы ты, любезный друг, с утра не принимал и не якшался с язычниками, то сохранил бы некоторую ясность рассудка и сообразил бы, что бутылка у нас не одна и та же, что их две и они очень даже разные. Ты сумел бы тогда догадаться, что существует ненулевая вероятность того, что я купил под Новый год не одну бутылку коньяка, а две или даже три! Это во-первых. А во-вторых, твой Павлыч скотина та еще, раз отворачивается от истинного Бога и ударяется в язычество.
— В буддизм, Громов!
— Один хрен. Для Бога все другие религии равны, и даже самый положительный буддист будет гореть в аду, а у самого мерзопакостного христианина есть шанс выкарабкаться.
Я схватился за голову:
— Леша, не грузи, — и сделал еще глоток.
— Мандарин не едет потомкам любовницы оказию хочет оказать, — сказал Коля и чихнул.
— Прикольный у тебя робот, Громов, — похвалил я, — даже чихать умеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Вы знаете, Кирилл Иванович, день рождения у меня прошел так скучно… гости были, но ничто меня не радовало: ни торт с двадцатью двумя свечками, ни полное собрание сочинений классика Буэлевина, ни даже нижнее белье — в кружавчиках, такое красивое! Да, я побежала в спальню, надела его и долго любовалась собою в зеркале, но это не главное! Ваша открытка главнее — я перечитывала ее целых пять раз. Так замечательно вы в ней меня поздравили!
«С днем рождения, Ирочка! Желаю тебе удачи на работе и счастья в личной жизни», — вспомнил я, нервничая, потому что мы как раз проходили мимо застекленного «панорамного» окна в кабинет системщиков. Системщики все как один оторвались от компьютеров и цепко следили за мной и шагающей рядом Иринкой. Я чувствовал, как их взгляды прожигают насквозь мой лоб, потом висок, а после — затылок. Когда пламенные взгляды остались за крепкой стеной, я вздохнул свободно. Впрочем, не совсем.
— Да ничего такого, Иринка, всегда рад, — промямлил я, отворяя дверь кабинета.
— Нет, что вы! — размахивала руками Иринка, отчего ее нарядный беретик аж подпрыгнул над головой. — Я так рада была, правда! К черту тортик «Наполеон», хотя, конечно, вкусный он очень — мне его бабушка печет; к черту белье, мне его этот прыщавый придурок подарил — он за мной ухлестывает, урод, но нету у него шансов… Все к черту! Хотя белье французское, оно жутко дорогое и нежное, заботится о моей коже днем и ночью, и она, кожа моя, становится как у младенца, но вот ваша открытка… Вернее, не открытка даже, а внимание, да, внимание и память, ваша феноменальная память в отношении меня па…
— Ир, — сказал я, криво улыбаясь и пытаясь спрятаться за дверью кабинета, — потом поговорим, хорошо? А открытка та стоит три пятьдесят. Хочешь — верни деньги.
— Нет! — взвизгнула она.
Я закрыл дверь на ключ и только тогда вздохнул свободно, а Макеева плаксиво пискнула с той стороны:
— Встретимся на обеде в столовой, Кирилл Иванович! Открытку вашу я все равно люблю, а ночью засунула ее под подушку, и мне всю ночь снились вы! Хотите знать, как вы мне снились?
— Ради бога, нет, — пробормотал я испуганно. Пакет с открытками (проклятая привычка, давно пора с ней завязывать — обойдется народ и без моих поздравлений) кинул на свободный стул, подхватил со стола пульт дистанционного управления и включил сплит-систему.
Видеоокно показывало барханы, над которыми кружил суховей; караван верблюдов медленно двигался вдалеке, и палящее бледно-желтое солнце выжигало небо над ним добела.
Надо достать скотч, подумал я, и перевести окно в обычный режим. Пусть показывает то, что в самом деле происходит на улице, пусть показывает грязь и холод.
У кого можно выцыганить скотч?
Я попрыгал на месте и несколько раз присел. Меня била дрожь, и черт знает почему: причиной был то ли холод, то ли Иринка. Скорее второе.
Скотч можно достать у системщиков, но идти к ним сейчас? Увольте. Ни за что и никогда, только через мой труп. Идти к этим шушукающимся сплетникам и сплетницам после того, как они видели нас с Иринкой вместе? Да лучше смерть от газа через повешение на электрическом стуле!
Я сел за компьютер и щелкнул выключателем на системном блоке, который в то же мгновение зашумел, а изображение на мониторе проявлялось медленно и неохотно, будто подморозилось. Я коснулся сенсор-панели и мгновенно подключился к сети — на чем у нас не экономят, так это на средствах связи.
Мишка.
Как он там?
Парень дотошный, наверняка уже нет не только фоток его дочери, но и самого сайта, а может, и Лерочкиного парня тоже нет, валяется на дне реки с перерезанным горлом, а к лодыжке проволокой камень прикручен с выбитым Мишкиным вензелем.
Не задумываясь, я набрал в окошке браузера нужный адрес.
Лера Шутова все так же белоснежно улыбалась с главной страницы сайта, и была она такая же голая, как вчера. Я вспомнил, что обещал Шутову не смотреть на Леру, и закрыл глаза. Вслепую попытался закрыть страничку, но пальцы съехали с сенсор-панели, и я случайно выключил компьютер.
— Сволочь, — пробормотал я для порядка, хотя злости никакой не испытывал; меня в большей степени волновало Мишкино поведение — почему он медлит?
И я решил навестить его. У Мишки много недостатков, главный из которых превращение работы, такой важной и нужной (хоть и ненавистной), в фарс, но опоздания к его недостаткам не относятся, и к десяти он всегда на работе, чаще — раньше.
Привычно сунув сигарету за ухо, я вышел в коридор. Посмотрел направо — в курилке было пусто. Насвистывая веселый мотивчик, я двинулся по коридору в сторону Мишкиного кабинета. Проходя мимо, невзначай дернул за ручку — дверь поддалась и приоткрылась. Я просунул голову внутрь и удачно сострил:
— Эй, Мишка, как там поживает твоя юная порномодель?
Осекся.
В кабинете никого не было, вешалка стояла пустая. Возникло чувство, что Шутов, уходя, в спешке забыл запереть дверь. Я нажал на дверь плечом и прошел в кабинет, огляделся: все-таки Миша — безалаберный человек. Бумаги, вместо того чтоб лежать в специально отведенных шкафчиках и папках, валялись в полнейшем беспорядке на столе, на стуле, под монитором, на подоконнике; несколько листочков приютилось под ножкой несгораемого сейфа. Урна была забита до предела, а к стеклянной дверце шкафа было прилеплено множество листочков с надписями вроде: «попросить Михалыча о прибавке к жалованью», «исследовать сайт кровавыепытки .ком» и «тренинг перед зеркалом — говорить себе, какой я единственный и неповторимый».
Да, Мишкиному простецкому отношению к жизни можно только завидовать.
Я протопал мимо стола и уставился в окно (самое обычное, не видео), сжав подоконник до боли в кистях. Вид из Мишкиного окна мало чем отличался от того, который открывается из моего в обычном режиме: три ржавых мусорных контейнера и огороженная бетонным забором автостоянка. После того как резко подскочили цены на бензин для частного транспорта, на стоянке всегда много машин. Похоже, они стоят там просто так, бесплатно, потому что охранника нигде не видно, его будка пустовала весь последний год. А запчасти не разворовали только потому, что их негде продать. Никому они сейчас не нужны, рынок перенасыщен металлоломом. Зато в пустых автомобильных коробках любят ночевать бомжи. Ранним утром можно увидеть, как они подставляют лестницы к забору и, покинув стоянку, группками по два-три человека ковыляют в сторону храма Христа Спасителя. Там их никто не трогает. Горожане брезгуют, а милиционеры стесняются хватать бомжей на ступенях храма, и те просят милостыню, украдкой попивая водку.
Дверь скрипнула, и я вздрогнул от неожиданности. Резко обернулся, как преступник, застигнутый на месте преступления.
В кабинет заглядывал тучный, в своем вечном строгом костюме и при галстуке, начальник отдела системщиков Леонид Павлыч. Он вытянул губы в трубочку и с подозрением прищурил левый глаз, а потом пожевал губами и прищурил правый.
— Ты чего тут делаешь? — проскрипел он. Голос у Леонида Павлыча скверный, под стать мерзейшему характеру.
— Шутова жду, — честно ответил я. — Он забыл запереть дверь.
— Шутова ты не дождешься, — ворчливо ответил главный системщик и оглядел кабинет — не спер ли я чего? Потом объяснил: — Шутов в реанимации. Только что звонили из больницы. Тяжелейшее состояние. Пытаются разбудить его, чтобы подписал в завещании пункт о добровольной сдаче органов в случае смерти.
Под Новый год Лешка Громов напился, вытащил своего ручного робота на балкон и орал песни, задорно орал, с матерком и подвыванием. Мне было скучно и совсем нечего делать — не телевизор же смотреть? — поэтому я натянул старую куртку темно-синего синтетика, надел старенькие ботинки и тоже вышел на балкон — поглядеть, с какого такого счастья мой ненавистный сосед распелся.
День назад ударил слабый морозец, градуса два-три. Мой взгляд, пропущенный сквозь алкогольный фильтр, помог определить, что на Лешке белая шелковая шведка и сиреневые шорты — что ж это получается: ему мороз нипочем? Сосед стоял с коньячной бутылкой в руках, отхлебывал из нее каждые две минуты и выкрикивал слова песни. Было сложно определить, к какому жанру принадлежит песня, скорее всего, то был шансон.
Снизу неуверенно возмущались соседи, пока тихо, без мата, однако пара-тройка слов почти матерного содержания прозвучала.
Я перегнулся через перила (наши балконы были смежными), похлопал Громова по плечу, и он мигом утихомирился.
— Чего орешь, Громов?
Леша, не переставая скорбно смотреть на небосклон, протянул мне бутылку. Я принял ее с искренней благодарностью и сделал богатырский глоток. Коньяк был плохой, невыдержанный, но дареному коню в зубы не смотрят.
— Один празднуешь? — спросил Громов.
— Да.
— Я тоже. Один наедине с Богом.
— Значит, все-таки не один?
— Один. Бога нет.
— О! Так ты тоже стал атеистом? Поздравляю!
Громов нахмурился:
— Полев, иногда ты кажешься мне умным человеком, а иногда не понимаешь элементарных вещей. Бога нет со мной. Рядом. А так — он есть. Повсюду. Доказанный религией факт.
— С каких пор религия что-то доказывает, Громов?
— Помолчи, а? И так тошно. Я без Бога тут стою, а ты лезешь не в свое дело.
— Ыгы.
Солнце, похожее на яичницу-глазунью, медленно уплывало за черный горизонт, заставляя думать о бренности всего сущего, и Леша выдал:
— Красиво, сука, заходит.
— Ты мне лучше объясни, почему-таки один? — поинтересовался я, кивая на стоящего столбом Колю. — Ладно Бог, а мелкий твой как же?
— Да какой он, к чертям, мелкий, — прошептал Громов-старший, сплевывая на хрустящее от мороза белье, которое вывесили нижние соседи, — только и повторяет…
— Мурка ненавидит ездить пумой лошади… — Лешка захлопнул Колин рот ладонью и уныло пробормотал:
— Ну вот. Потом он сказал:
— За нами следят.
— Чего?
— Следят за нами, говорю. Мы вчера с Коленькой ходили за покупками, так какой-то тип в сером плаще за нами увязался. Думал, я его не замечаю, но я-то все видел! А за пару дней до этого другой по пятам шел: тоже весь в сером, будто крыса из канализации, и морда такая же, крысиная.
— Чем отличается крыса из канализации от крысы не из канализации? — спросил я.
— Не знаю. Но что за нами следят — факт. Первого я заманил в подворотню и настучал хорошенечко по башке. Второй не повелся, остался ждать меня у арки.
— У тебя паранойя, Громов, — сказал я. Похолодало, и я отхлебнул еще коньячку. На этот раз его вкус не показался мне таким уж мерзким. — За тобой не следит даже Бог. Всем плевать на тебя, Громов.
Он не ответил, но я увидел, как по его щеке катится одинокая слезинка.
Меня чуть не стошнило. С трудом, но сдержался. Отвернулся, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок; отхлебнул из бутылки и вроде бы успокоил.
Потом хотел сказать еще что-то, но посмотрел на Лешку и застыл с открытым ртом: у него в руках была точно такая же бутылка, как у меня. И он пил из нее! Я посмотрел на свою руку — коньяк на месте, замерзшее бутылочное стекло холодит ладонь.
— Эй, Громов, как ты это делаешь?
— Чего «делаешь»?
— Твоя бутылка у меня! Почему же она и у тебя?
Громов поглядел на меня пристально:
— Ты что, успел уже выпить?
— На работе, — признался я, — сегодня не работали, с утра приняли по пять капель, а потом еще по семь. Но не просто так, а за дело: коллега наш в реанимацию попал, хулиганы его избили, и теперь он балансирует на грани между жизнью и смертью, поэтому мы и выпили за него. Улучшили Мишкину карму, слив во время застолья его грешки на себя. Появилась надежда, что он выкарабкается.
— Что за бред?
— Начальник системщиков так сказал, Павлыч. Он выпил больше всех и признался, что мечтает стать то ли буддистом, то ли иудаистом — я плохо усвоил, кем именно, потому что принял тоже немало, но что про карму речь велась — точно.
— Так вот, — сказал в ответ Громов, — если бы ты, любезный друг, с утра не принимал и не якшался с язычниками, то сохранил бы некоторую ясность рассудка и сообразил бы, что бутылка у нас не одна и та же, что их две и они очень даже разные. Ты сумел бы тогда догадаться, что существует ненулевая вероятность того, что я купил под Новый год не одну бутылку коньяка, а две или даже три! Это во-первых. А во-вторых, твой Павлыч скотина та еще, раз отворачивается от истинного Бога и ударяется в язычество.
— В буддизм, Громов!
— Один хрен. Для Бога все другие религии равны, и даже самый положительный буддист будет гореть в аду, а у самого мерзопакостного христианина есть шанс выкарабкаться.
Я схватился за голову:
— Леша, не грузи, — и сделал еще глоток.
— Мандарин не едет потомкам любовницы оказию хочет оказать, — сказал Коля и чихнул.
— Прикольный у тебя робот, Громов, — похвалил я, — даже чихать умеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50