Здесь есть аккуратно собранные из конструкторов замысловатые технические сооружения с храповиками и многозвенными зубчатыми и червячными передачами; есть маленькие, но абсолютно точные копии самолетов «Спитфайер» и «Харрикейн», собранные из игрушечных авиаконструкторов, с целлулоидными кабинками пилотов и шасси, которое убирается в фюзеляж, окрашенный восхитительной сизовато-бурой краской. В отдельных ящиках лежат игрушки на батарейках: фонарики, которые светят тремя разными цветами, маленькие оптические инструменты, передающие свет с помощью линз и призм; все в идеальном рабочем состоянии. Есть целая полка книг специально для мальчиков: про жизнь на необитаемых островах, про миссионеров, которых доставляют в дебри на бипланах, и про случайно обнаруженные тайные ходы. На другой полке стоят книги про то, как из пустых сигарных коробок построить супергетеродинный радиоприемник, а яйцо превратить в шелковый носовой платок.
Если погода хорошая, а отец Кита еще не стриг траву на лужайке, мальчики могут поиграть в саду. Там они строят длиннейшую железную дорогу; начинается она в низине, у цветочных клумб, что разбиты позади мастерской, и оттуда поднимается к высокогорным перевалам на крыше бомбоубежища; состав пойдет по изящным мостам, висящим над ущельями, такими глубокими, что захватывает дух, потом через полную опасностей территорию, где хозяйничают банды разбойников (это огород), вниз, к важному промышленному центру и, наконец, в железнодорожный тупик позади огуречного парника. Или будут строить такую дорогу, как только Кит получит от отца разрешение прокладывать пути там, где нужно Киту.
А то, может, прогуляются к площадке для игры в гольф – там, в зарослях можжевельника, Кит заметил странного дикого зверька, что-то вроде говорящей обезьянки; или к небольшой ферме в «Раю», где Кит однажды видел сбитый немецкий самолет с мертвым летчиком в кабине. По дороге друзья прикидывают, как построить пилотируемый планер, который можно будет запускать с крыши дома, или как собрать настоящий автомобиль с настоящим рулем. И планер, и машину Кит, разумеется, уже спроектировал; но в создании машины Стивен тоже принимает самое непосредственное участие, поскольку приводить ее в движение должны десятки старых заводных моторчиков, снятых конечно же не с заповедных игрушек Кита, а с раскуроченных останков, грудами сваленных в шкафчике у Стивена.
Много чего им надо построить, множество тайн раскрыть. Есть, правда, еще один вариант времяпрепровождения, но настолько бредовый, что он даже никогда не обсуждается: пойти играть домой к Стивену. Какой в этом смысл? Ведь там по унылому, заросшему сорняками, словно саванна, огороду не проложена великая межконтинентальная железная дорога, и Стивену сроду не приходило в голову привести кого-нибудь, тем более Кита, в комнату, где они с Джеффом не только играют, но еще и спят, и уроки делают. Уже оттого, что в их детской стоят две кровати, звать туда никого не хочется. У Кита спальня и детская – две отдельные комнаты. А уж что творится на кровати Стивена и вокруг – вспомнить страшно. Сплошная мешанина из бечевок, пластилина, электрического шнура, непарных носков и пыли, там же валяются старые картонные коробки с рассыпающимися в прах бабочками и разбитыми птичьими яйцами – реликты прежних, давно заброшенных затей. Я пытаюсь представить себе невероятное событие: Кит спрашивает мать, можно ли ему пойти поиграть к Стивену… И меня разбирает смех. Воображаю: в гостиной, откинувшись на спинку дивана, сидит мать Кита; услышав вопрос сына, она отрывается от библиотечной книги, и безупречные дуги ее выщипанных бровей взлетают вверх на целый дюйм. Что она сейчас скажет?
Вообще-то я точно знаю, что она скажет: «По-моему, об этом лучше спросить папу». А что сказал бы папа, если бы Кит, набравшись храбрости, попытался обосновать свою нелепую просьбу? Может, на этот раз, изумленный столь дерзким предложением, он даже обернулся бы и взглянул на Стивена? Нет, конечно же нет. И отвечать на вопрос он бы тоже не стал. Процедил бы что-нибудь вроде: «А ты, дружище, уже смазал крикетную биту?» И все. Потом они пошли бы вместе на кухню, попросили у миссис Элмзли газету и, расстелив ее на полу, принялись бы смазывать биту.
Теперь, вспоминая прошлое, я удивляюсь тому, что родители Кита вообще позволяли сыну строить подземные тоннели и канатные дороги к дому Стивена, искать с новоявленным другом птичьи гнезда и охотиться на обезьян, разрешали приглашать его играть целехонькими и ухоженными игрушками сына и вместе с Китом чистить его великолепный спортивный велосипед. Вполне возможно, его отец просто-напросто не заметил существования Стивена, зато мать заметила точно. Правда, напрямую она с ним не разговаривала, но иногда обращалась сразу к обоим со словами «вы, мальчики» или «друзья мои».
– Не налить ли вам, мальчики, по стакану молока? – глядя на Кита, порой спрашивала она около полудня.
Или же командовала:
– Ну-ка, друзья мои, заканчивайте и собирайте игрушки.
Время от времени она поручала Киту обратиться к Стивену от ее имени:
– Солнышко, не пора ли Стивену делать уроки?.. Кит, золотко, может, ты пригласишь Стивена попить с нами чаю?
Говорила она негромко, едва заметно шевеля губами, с улыбкой бесстрастного удивления от того, что происходит в окружающем ее мире. Большую часть дня проводила на диване или у себя в спальне и всегда выглядела отдохнувшей и свежей. Свежая, спокойная и невозмутимая, она появлялась в дверях детской и объявляла, что идет к тете Ди или за покупками.
– Надеюсь, друзья мои, вы без меня тут ничего не натворите. Вам ведь есть чем заняться.
Если она шла не в магазин и не к тете Ди, то наверняка на почту.
Иногда Стивену казалось, что она отправляет письма по нескольку раз в день.
В отличие от нее, отец Кита целыми днями работал. Но не в какой-то никому не ведомой конторе – как отец Стивена и все другие отцы, кроме тех, что были на фронте, – а в саду, в огороде и в доме. Он без конца что-то вскапывал, удобрял, подстригал и подрезал, вечно что-то грунтовал и красил, прокладывал или менял проводку, доводя и без того безукоризненно сделанное до полного совершенства. Даже куры вели на задах огорода безупречно элегантный образ жизни. Они кичливо расхаживали по своим просторным угодьям, отделенным от прочего мира вертикальным забором из блестящей проволочной сетки; время от времени они удалялись в курятник, где привычные запахи корма и помета благопристойно мешались с запахами свежего креозота, шедшего снаружи, и свежей побелки внутри; там они и несли чистенькие коричневые яйца.
Но центром деятельности мистера Хейуарда был гараж. Двойная дверь спереди не открывалась никогда, но сбоку – точно напротив кухни, стоило только пройти через двор, – имелась небольшая дверка. Время от времени Кит открывал ее, чтобы попросить у отца разрешения походить по лужайке или проложить рельсы по садовым дорожкам, и Стивен успевал из-за спины друга одним глазком увидеть чудеса, скрытые в этом недоступном для посторонних царстве. Как правило, отец Кита стоял у верстака и сосредоточенно трудился над зажатым в большие тиски куском дерева или металла. Шлифовал, пилил или строгал; вострил на точильном круге свои многочисленные разнокалиберные стамески; искал в сотне аккуратных открытых и закрытых ящиков над верстаком и возле него наждачную бумагу определенной зернистости или шуруп нужного размера. В воздухе висел специфический запах. Чем же пахло? Опилками, конечно, и машинным маслом. Возможно, подметенным бетонным полом. И автомобилем.
Автомобиль был еще одним образцом совершенства. Маленькая семейная машина с закрытым кузовом и множеством хромированных деталей, поблескивавших в сумраке гаража. На кузове ни пятнышка, двигатель в отличном состоянии и полной готовности к окончанию войны, когда в продаже снова появится бензин. Иногда виднелись одни только ноги Китова отца. Освещенные фонарем, они торчали из-под машины, а он тем временем методично вел осмотр всех узлов и агрегатов и менял масло. У машины не хватало только колес. Она недвижимо стояла на четырех тщательно обструганных деревянных чурках – для того, объяснял Кит, чтобы ее не могли реквизировать немцы, если оккупируют Англию. Колеса были аккуратно подвешены на стене; рядом висели теннисные ракетки в деревянных прессах, корзина для пикников, спущенные надувные матрацы, резиновые круги и прочие принадлежности позабытого праздного существования, прерванного, как и многое другое, на время Войны. С Войной приходилось считаться всем, она затрагивала жизнь каждого.
Как-то раз, набравшись храбрости, Стивен потихоньку поинтересовался у Кита, что будет, если немцы, известные своим злокозненным хитроумием, снимут колеса со стены и поставят на машину. Так ведь колесные гайки убраны в потайной ящичек у отцовской кровати, объяснил ему Кит, причем вместе с револьвером; это оружие отец получил еще в те времена, когда офицером участвовал в Мировой войне; и если враги все же вторгнутся в Англию, то в спальне мистера Хейуарда их ждет пренеприятный сюрприз.
Тем временем отец Кита работал не покладая рук и при этом непрерывно свистел. Красиво и легко, словно певчая птица, выводил невероятно сложную, изощренную мелодию, которая вилась без передышки, как и его работа. У него редко находилось время для разговора. А если он и улучал минутку, то говорил быстро, сухо, нетерпеливо.
– Дверь… Краска… свежая, – отрывисто предупреждал он мать Кита.
В хорошем расположении духа он называл сына «дружище». Иногда говорил «приятель», и тогда в его голосе звучали повелительные нотки:
– Велосипед в сарай, приятель!
Изредка его губы растягивались, обнажая зубы – надо понимать, в улыбке, – и тогда он называл Кита «голубчик».
– Если этот твой самолетик коснется теплицы, – улыбаясь, говорил он, – я тебе, голубчик, всыплю.
Судя по всему, Кит в этом не сомневался. Стивен тоже. В прихожей, в стойке для зонтов и палок торчало наготове немало тростей. К Стивену отец Кита не обращался никогда, он ни разу толком не взглянул на него. Даже если угроза теплице исходила от Стивена, «голубчиком» именовался только Кит, и Кита же ждала выволочка, потому что Стивена попросту не существовало на свете. Стивен, впрочем, тоже никогда не разговаривал с отцом Кита и ни разу не взглянул ему прямо в лицо, даже если тот в эту минуту и не улыбался; скорее всего, Стивен просто трусил; а с другой стороны, если тебя не существует, то разве ты можешь на кого-то смотреть?
Но отец Кита внушал почтение и по ряду других причин. В Мировую войну его наградили медалью – по рассказам Кита, за то, что он убил пять немцев. Заколол их штыком. Спросить у друга, как именно его отец сумел примкнуть штык к уже описанному револьверу, у Стивена не хватало духу. Штык, однако, вовсе не был выдумкой: по субботам, угрожающе подпрыгивая, он болтался на обтянутом защитными брюками заду Китова отца, когда тот в форме бойца местной обороны уходил из дому. На самом деле, объяснял Кит, отец идет вовсе даже не в отряд местной обороны, а на особое секретное задание контрразведки.
Хейуарды были людьми во всех отношениях безупречными. И при этом терпели общество Стивена! По всей вероятности, из всего Тупика только ему одному посчастливилось ступить за порог их дома или хотя бы в сад. Я напрягаю воображение: вот Норман Стотт неуклюже топает по комнате Кита… или Барбару Беррилл приглашают пить чай… Но нет, моей фантазии это не под силу. Не могу себе представить, чтобы даже такие приличные, уравновешенные дети, как сестренки Джист или бледные музыканты из дома номер один, благопристойно играли в пятнашки среди розовых кустов Хейуардов. Собственно говоря, никого из взрослых я там тоже не представляю. Все же мысленно рисую картину: вот я стою за спиной у Кита, который легонько стучит в дверь гостиной…
– Войдите, – почти не повышая голоса, откликается его мать.
Кит открывает дверь; в гостиной вместе с его матерью благовоспитанно пьет чай – кто? Уж конечно не миссис Стотт или миссис Шелдон. И не моя мать (вот это был бы номер!). И не миссис Стибрин…
Никто. Даже не миссис Хардимент или миссис Макафи.
Впрочем, столь же немыслимо представить себе мать Кита в любом другом доме нашего Тупика.
Кроме дома тети Ди.
Тетя Ди была еще одним удивительным украшением семейства Хейуард.
Она жила через три дома, на той же стороне улицы, почти напротив семьи Стивена, в двухэтажном особнячке с обшитым шоколадно-коричневыми досками верхом и цветущими миндальными деревьями в палисаднике. Моя мама и соседи звали ее исключительно миссис Трейси. Мать Кита была высокая; тетя Ди – низенькая. Мать Кита двигалась неторопливо, с безмятежной улыбкой; тетя Ди вечно куда-то спешила и улыбалась отнюдь не безмятежно, демонстрируя белые зубки и неуемную веселость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Если погода хорошая, а отец Кита еще не стриг траву на лужайке, мальчики могут поиграть в саду. Там они строят длиннейшую железную дорогу; начинается она в низине, у цветочных клумб, что разбиты позади мастерской, и оттуда поднимается к высокогорным перевалам на крыше бомбоубежища; состав пойдет по изящным мостам, висящим над ущельями, такими глубокими, что захватывает дух, потом через полную опасностей территорию, где хозяйничают банды разбойников (это огород), вниз, к важному промышленному центру и, наконец, в железнодорожный тупик позади огуречного парника. Или будут строить такую дорогу, как только Кит получит от отца разрешение прокладывать пути там, где нужно Киту.
А то, может, прогуляются к площадке для игры в гольф – там, в зарослях можжевельника, Кит заметил странного дикого зверька, что-то вроде говорящей обезьянки; или к небольшой ферме в «Раю», где Кит однажды видел сбитый немецкий самолет с мертвым летчиком в кабине. По дороге друзья прикидывают, как построить пилотируемый планер, который можно будет запускать с крыши дома, или как собрать настоящий автомобиль с настоящим рулем. И планер, и машину Кит, разумеется, уже спроектировал; но в создании машины Стивен тоже принимает самое непосредственное участие, поскольку приводить ее в движение должны десятки старых заводных моторчиков, снятых конечно же не с заповедных игрушек Кита, а с раскуроченных останков, грудами сваленных в шкафчике у Стивена.
Много чего им надо построить, множество тайн раскрыть. Есть, правда, еще один вариант времяпрепровождения, но настолько бредовый, что он даже никогда не обсуждается: пойти играть домой к Стивену. Какой в этом смысл? Ведь там по унылому, заросшему сорняками, словно саванна, огороду не проложена великая межконтинентальная железная дорога, и Стивену сроду не приходило в голову привести кого-нибудь, тем более Кита, в комнату, где они с Джеффом не только играют, но еще и спят, и уроки делают. Уже оттого, что в их детской стоят две кровати, звать туда никого не хочется. У Кита спальня и детская – две отдельные комнаты. А уж что творится на кровати Стивена и вокруг – вспомнить страшно. Сплошная мешанина из бечевок, пластилина, электрического шнура, непарных носков и пыли, там же валяются старые картонные коробки с рассыпающимися в прах бабочками и разбитыми птичьими яйцами – реликты прежних, давно заброшенных затей. Я пытаюсь представить себе невероятное событие: Кит спрашивает мать, можно ли ему пойти поиграть к Стивену… И меня разбирает смех. Воображаю: в гостиной, откинувшись на спинку дивана, сидит мать Кита; услышав вопрос сына, она отрывается от библиотечной книги, и безупречные дуги ее выщипанных бровей взлетают вверх на целый дюйм. Что она сейчас скажет?
Вообще-то я точно знаю, что она скажет: «По-моему, об этом лучше спросить папу». А что сказал бы папа, если бы Кит, набравшись храбрости, попытался обосновать свою нелепую просьбу? Может, на этот раз, изумленный столь дерзким предложением, он даже обернулся бы и взглянул на Стивена? Нет, конечно же нет. И отвечать на вопрос он бы тоже не стал. Процедил бы что-нибудь вроде: «А ты, дружище, уже смазал крикетную биту?» И все. Потом они пошли бы вместе на кухню, попросили у миссис Элмзли газету и, расстелив ее на полу, принялись бы смазывать биту.
Теперь, вспоминая прошлое, я удивляюсь тому, что родители Кита вообще позволяли сыну строить подземные тоннели и канатные дороги к дому Стивена, искать с новоявленным другом птичьи гнезда и охотиться на обезьян, разрешали приглашать его играть целехонькими и ухоженными игрушками сына и вместе с Китом чистить его великолепный спортивный велосипед. Вполне возможно, его отец просто-напросто не заметил существования Стивена, зато мать заметила точно. Правда, напрямую она с ним не разговаривала, но иногда обращалась сразу к обоим со словами «вы, мальчики» или «друзья мои».
– Не налить ли вам, мальчики, по стакану молока? – глядя на Кита, порой спрашивала она около полудня.
Или же командовала:
– Ну-ка, друзья мои, заканчивайте и собирайте игрушки.
Время от времени она поручала Киту обратиться к Стивену от ее имени:
– Солнышко, не пора ли Стивену делать уроки?.. Кит, золотко, может, ты пригласишь Стивена попить с нами чаю?
Говорила она негромко, едва заметно шевеля губами, с улыбкой бесстрастного удивления от того, что происходит в окружающем ее мире. Большую часть дня проводила на диване или у себя в спальне и всегда выглядела отдохнувшей и свежей. Свежая, спокойная и невозмутимая, она появлялась в дверях детской и объявляла, что идет к тете Ди или за покупками.
– Надеюсь, друзья мои, вы без меня тут ничего не натворите. Вам ведь есть чем заняться.
Если она шла не в магазин и не к тете Ди, то наверняка на почту.
Иногда Стивену казалось, что она отправляет письма по нескольку раз в день.
В отличие от нее, отец Кита целыми днями работал. Но не в какой-то никому не ведомой конторе – как отец Стивена и все другие отцы, кроме тех, что были на фронте, – а в саду, в огороде и в доме. Он без конца что-то вскапывал, удобрял, подстригал и подрезал, вечно что-то грунтовал и красил, прокладывал или менял проводку, доводя и без того безукоризненно сделанное до полного совершенства. Даже куры вели на задах огорода безупречно элегантный образ жизни. Они кичливо расхаживали по своим просторным угодьям, отделенным от прочего мира вертикальным забором из блестящей проволочной сетки; время от времени они удалялись в курятник, где привычные запахи корма и помета благопристойно мешались с запахами свежего креозота, шедшего снаружи, и свежей побелки внутри; там они и несли чистенькие коричневые яйца.
Но центром деятельности мистера Хейуарда был гараж. Двойная дверь спереди не открывалась никогда, но сбоку – точно напротив кухни, стоило только пройти через двор, – имелась небольшая дверка. Время от времени Кит открывал ее, чтобы попросить у отца разрешения походить по лужайке или проложить рельсы по садовым дорожкам, и Стивен успевал из-за спины друга одним глазком увидеть чудеса, скрытые в этом недоступном для посторонних царстве. Как правило, отец Кита стоял у верстака и сосредоточенно трудился над зажатым в большие тиски куском дерева или металла. Шлифовал, пилил или строгал; вострил на точильном круге свои многочисленные разнокалиберные стамески; искал в сотне аккуратных открытых и закрытых ящиков над верстаком и возле него наждачную бумагу определенной зернистости или шуруп нужного размера. В воздухе висел специфический запах. Чем же пахло? Опилками, конечно, и машинным маслом. Возможно, подметенным бетонным полом. И автомобилем.
Автомобиль был еще одним образцом совершенства. Маленькая семейная машина с закрытым кузовом и множеством хромированных деталей, поблескивавших в сумраке гаража. На кузове ни пятнышка, двигатель в отличном состоянии и полной готовности к окончанию войны, когда в продаже снова появится бензин. Иногда виднелись одни только ноги Китова отца. Освещенные фонарем, они торчали из-под машины, а он тем временем методично вел осмотр всех узлов и агрегатов и менял масло. У машины не хватало только колес. Она недвижимо стояла на четырех тщательно обструганных деревянных чурках – для того, объяснял Кит, чтобы ее не могли реквизировать немцы, если оккупируют Англию. Колеса были аккуратно подвешены на стене; рядом висели теннисные ракетки в деревянных прессах, корзина для пикников, спущенные надувные матрацы, резиновые круги и прочие принадлежности позабытого праздного существования, прерванного, как и многое другое, на время Войны. С Войной приходилось считаться всем, она затрагивала жизнь каждого.
Как-то раз, набравшись храбрости, Стивен потихоньку поинтересовался у Кита, что будет, если немцы, известные своим злокозненным хитроумием, снимут колеса со стены и поставят на машину. Так ведь колесные гайки убраны в потайной ящичек у отцовской кровати, объяснил ему Кит, причем вместе с револьвером; это оружие отец получил еще в те времена, когда офицером участвовал в Мировой войне; и если враги все же вторгнутся в Англию, то в спальне мистера Хейуарда их ждет пренеприятный сюрприз.
Тем временем отец Кита работал не покладая рук и при этом непрерывно свистел. Красиво и легко, словно певчая птица, выводил невероятно сложную, изощренную мелодию, которая вилась без передышки, как и его работа. У него редко находилось время для разговора. А если он и улучал минутку, то говорил быстро, сухо, нетерпеливо.
– Дверь… Краска… свежая, – отрывисто предупреждал он мать Кита.
В хорошем расположении духа он называл сына «дружище». Иногда говорил «приятель», и тогда в его голосе звучали повелительные нотки:
– Велосипед в сарай, приятель!
Изредка его губы растягивались, обнажая зубы – надо понимать, в улыбке, – и тогда он называл Кита «голубчик».
– Если этот твой самолетик коснется теплицы, – улыбаясь, говорил он, – я тебе, голубчик, всыплю.
Судя по всему, Кит в этом не сомневался. Стивен тоже. В прихожей, в стойке для зонтов и палок торчало наготове немало тростей. К Стивену отец Кита не обращался никогда, он ни разу толком не взглянул на него. Даже если угроза теплице исходила от Стивена, «голубчиком» именовался только Кит, и Кита же ждала выволочка, потому что Стивена попросту не существовало на свете. Стивен, впрочем, тоже никогда не разговаривал с отцом Кита и ни разу не взглянул ему прямо в лицо, даже если тот в эту минуту и не улыбался; скорее всего, Стивен просто трусил; а с другой стороны, если тебя не существует, то разве ты можешь на кого-то смотреть?
Но отец Кита внушал почтение и по ряду других причин. В Мировую войну его наградили медалью – по рассказам Кита, за то, что он убил пять немцев. Заколол их штыком. Спросить у друга, как именно его отец сумел примкнуть штык к уже описанному револьверу, у Стивена не хватало духу. Штык, однако, вовсе не был выдумкой: по субботам, угрожающе подпрыгивая, он болтался на обтянутом защитными брюками заду Китова отца, когда тот в форме бойца местной обороны уходил из дому. На самом деле, объяснял Кит, отец идет вовсе даже не в отряд местной обороны, а на особое секретное задание контрразведки.
Хейуарды были людьми во всех отношениях безупречными. И при этом терпели общество Стивена! По всей вероятности, из всего Тупика только ему одному посчастливилось ступить за порог их дома или хотя бы в сад. Я напрягаю воображение: вот Норман Стотт неуклюже топает по комнате Кита… или Барбару Беррилл приглашают пить чай… Но нет, моей фантазии это не под силу. Не могу себе представить, чтобы даже такие приличные, уравновешенные дети, как сестренки Джист или бледные музыканты из дома номер один, благопристойно играли в пятнашки среди розовых кустов Хейуардов. Собственно говоря, никого из взрослых я там тоже не представляю. Все же мысленно рисую картину: вот я стою за спиной у Кита, который легонько стучит в дверь гостиной…
– Войдите, – почти не повышая голоса, откликается его мать.
Кит открывает дверь; в гостиной вместе с его матерью благовоспитанно пьет чай – кто? Уж конечно не миссис Стотт или миссис Шелдон. И не моя мать (вот это был бы номер!). И не миссис Стибрин…
Никто. Даже не миссис Хардимент или миссис Макафи.
Впрочем, столь же немыслимо представить себе мать Кита в любом другом доме нашего Тупика.
Кроме дома тети Ди.
Тетя Ди была еще одним удивительным украшением семейства Хейуард.
Она жила через три дома, на той же стороне улицы, почти напротив семьи Стивена, в двухэтажном особнячке с обшитым шоколадно-коричневыми досками верхом и цветущими миндальными деревьями в палисаднике. Моя мама и соседи звали ее исключительно миссис Трейси. Мать Кита была высокая; тетя Ди – низенькая. Мать Кита двигалась неторопливо, с безмятежной улыбкой; тетя Ди вечно куда-то спешила и улыбалась отнюдь не безмятежно, демонстрируя белые зубки и неуемную веселость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31