— Ну неудобно, люди смотрят.
Люди — смотрели.
Весь мир смотрел на это странное и страшное шоу!
— Все, успокойся.
И словно внимая его невысказанной, но всем понятной просьбе, камера выхватила из толпы родственников его отца.
— Держись, сынок, — сказал Селлерс-старший. — Я горжусь тобой.
Хотя глаза отца тоже неестественно поблескивали, а нос шмыгал. Но старик держался, потому что не хотел опозориться перед всем миром.
— Позаботься о моих, если что… — прошептал Рональд.
— Будь спокоен, — ответил отец.
И отвернулся от камеры, чтобы найти платок. А потом долго и натужно сморкался, чтобы скрыть предательски выступившие слезы.
Тверже всех держался Ли Джун Ся.
— Я верю в светлое завтра китайского народа, руководимого мудрой Коммунистической партией, — заявил он, обращаясь к своей жене, детям, родителям и многочисленным братьям и сестрам. — Поэтому, если что-то случится, я умру спокойным, зная, что до конца выполнил свой долг!
Его родственники зааплодировали национальному герою, о котором трубили все китайские газеты, и замахали заранее припасенными флагами.
А потом прозвучала запись сводного хора китайских школьников, исполнивших для народного героя Ли Джун Ся его любимую песню — Гимн Китайской Народной Республики!
Все это было очень трогательно и печально.
Китайский астронавт персонально попрощался с каждым из своих родственников, на что ушло почти все его время. В заключение он попросил передать руководителям Партии и Правительства, что он до конца был верен светлым идеалам коммунистического будущего Китая!..
Чуть подпортил общее настроение русский космонавт.
Он сказал, что: все нормально, что пока он еще жив и думает остаться живым, надеясь на русское “авось”, которое всегда его выносило!
Что это за лекарство такое, которое может спасти от смерти, — телезрители не поняли.
И еще русский космонавт на всякий случай сказал, где его похоронить, кого пригласить на поминки и что поставить на стол.
И в самом конце, то ли в шутку, то ли всерьез, пригрозил жене, что, когда вернется, узнает, чем она занималась в его отсутствие и разберется с ней по-свойски.
На что его жена расплакалась и сказала, что ничем таким не занималась, а только и делала, что ждала его. И что будет продолжать ждать, если понадобится — вечно.
А может, и так — русские женщины странные — живым мужьям рога наставляют, а покойников, случается, всю оставшуюся жизнь ждут, оставаясь им верны!
Но добила всех американка Кэтрин Райт.
— Я рада вас видеть, — сказала Кэтрин. — Тебя, Рональд, и вас…
И помахала своему мужу и своим стоящим возле отца детям рукой. И они ей тоже. Как тогда, в день старта…
— Как вы там живете? — спросила она, крепясь, потому что знала, что сейчас ее видит весь мир.
— Все хорошо, у нас все в полном порядке! — ответил, улыбнувшись, ей муж. — Мари все-таки исправила ту свою двойку по английскому языку. Она получила отлично!
Кэтрин улыбнулась.
И ее улыбку показали все телестанции мира.
— Я очень рада. Молодец, Мари!
И Мари обрадовано заулыбалась.
— Мама, мамочка, я буду самой первой ученицей! — затараторила она. — Только ты возвращайся, ладно?..
— Ладно, — прошептала Кэтрин, борясь с собой. — Я вас всех очень, очень люблю!..
И голос ее дрогнул.
Но время тикало, время неумолимо уходило, и ей пора было уступать место другому, следующему астронавту. Потому что никто бы не согласился пожертвовать этими, возможно, последними своими минутами!
— Возвращайся быстрее, мы ждем тебя! — крикнул ее муж.
Зря так крикнул!
— Да, я вернусь, я хочу… к вам… — ответила Кэтрин.
И на большее у нее выдержки не хватило.
У нее задрожал, задергался подбородок, и из глаз брызнули слезы. С экранов миллионов телевизионных приемников брызнули! И не потекли по щекам, потому что там, где она плакала, нет силы тяжести, они повисли на ресницах блестящими бусинками, оторвались от них и повисли в воздухе. Много-много серебристых бусинок.
— Я хочу к вам, — повторила Кэтрин, уже не скрывая и не стыдясь своих слез. — Я не могу… Я не хочу умирать! Я хочу жить! Спасите меня!
Француз тоже хлюпал носом, а его жена и дети плакали.
Прощание Кэтрин было последней каплей, которая смыла все барьеры. Теперь никто не боялся выглядеть глупо, теперь все говорили то, что считали нужным сказать. Стесняться им было нечего, они уже не верили, что вернутся домой.
Француз что-то быстро и страстно говорил на своем языке, его жена краснела, и краска, разливающаяся по ее щекам, разливалась по экранам миллионов телевизоров.
Француз попрощался со своей семьей, с родственниками, коллегами. И со своей страной. Не забыв напомнить, чтобы она, страна, правильно распорядилась “заработанными” им деньгами.
А потом их показали всех сразу, как на коллективном снимке, — всех, слетевшихся в рамку единого кадра, астронавтов и всех их собранных вместе, как на официальной общешкольной фотографии, родственников. И все ободряюще улыбались. Хотя на самом деле плакали… Потому что видели друг друга, наверное, в последний раз…
И никто, ни один человек, ни астронавты в космосе, ни их родственники в ЦУПе, ни зрители перед экранами телевизоров, в эти мгновения не задумывались над тем, что там, на МКС, среди рыдающих и прощающихся с близкими и Землей астронавтов, застывших в одном общем кадре, не одни только жертвы, что среди них — в большинстве своем жертв — затаился как минимум один злодей!
Который выглядит, как все, и плачет, как все, прощаясь с близкими, и молит взглядом о спасении. А потом… хладнокровно и расчетливо — убивает!
Такая вот получается общая фотография.
Жертв в одном кадре со своим палачом…
ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ
Такого шоу еще не было. И, наверное, не могло раньше быть, потому что раньше не было такой, способной донести трагедию нескольких человек до всех жителей Земли, техники!
Возможно, подобного накала страстей можно было добиться, если бы снять на видео крушение “Титаника”. Не картонного — настоящего, с настоящими волнами и жертвами. Снять все как есть — все эти крики, панику, метания по палубам в бесполезных пробковых поясах, борьбу за шлюпки, прыжки в ледяную воду… Весь этот героизм, трусость, разгильдяйство и благородство одновременно! И, сделав паузу, вдруг дать возможность жертвам передать свою последнюю волю близким. В прямом эфире. И записать слезы, мольбы о помощи, слова любви и проклятия… А потом — продолжить… Чтобы вздыбленный “Титаник”, вновь придя в движение, пошел ко дну, утаскивая за собой жертвы в пучину Атлантики, и чтобы сотни барахтающихся в ледяной воде людей на глазах публики быстро переставали барахтаться, застывая ледяными, удерживаемыми на плаву спасательными поясами, изваяниями.
И все это потом показать!
Как показали не это, другое, как минимум равное ему, шоу! Где тоже был корабль, пусть не такой, пусть космический, но все равно — корабль, был вокруг еще более безбрежный, еще более холодный и безжалостный космический океан и были без пяти минут мертвецы, которые прощались со своими близкими, говоря слова любви, рыдая и моля о помощи!
И как апофеоз — был крик Кэтрин Райт, потрясший всех.
— …Я не могу… Я не хочу умирать! Я хочу жить! Спасите меня!
Крик живого человека, обращенный к родственникам. Хотя… на самом деле ко всем. Ко всему человечеству!
Которое, несмотря на все свое могущество, на миллионы полицейских и агентов, на самолеты и танки, армии и флоты — ничем, совсем ничем не могло им помочь!
Ничем…
Кроме — денег!
США. БЕЛЫЙ ДОМ. РЕЗИДЕНЦИЯ ПРЕЗИДЕНТА. ОВАЛЬНЫЙ ЗАЛ
РОССИЯ. КРЕМЛЬ. РЕЗИДЕНЦИЯ ПРЕЗИДЕНТА
Но денег все равно не дали.
Несмотря на то что весь мир требовал спасти астронавтов и во многих странах уже собирали деньги, внося в фонд спасения МКС свои доллары, франки и рубли. Потому что кто-то подсчитал, что если человечество скинется всего лишь по доллару, то в сумме выйдет шесть миллиардов. А нужно — только пять!
Но вряд ли эти собираемые по миру “копейки” могли спасти астронавтов. Потому что шантажист не собирался ждать и не собирался брать частями. Ему нужны были все деньги сразу. Все пять миллиардов.
Но в Белом доме медлили.
И в Кремле тоже.
Никто не желал расставаться с такой суммой.
Очередное покушение — на жизнь командира экипажа — никого не впечатлило, так как тот остался жив. А раз он остался жив, то появилась надежда, что другие тоже останутся! Потому что, не исключено, это не случайность, а трусость. Вернее — осмотрительность. Просто преступник, боясь неизбежного наказания за свои злодеяния, решил не доводить дело до крайности. Решил избегать трупов. Пугать — но не убивать!
Что может свидетельствовать о его слабости. О том, что он начал нервничать и искать выход из своей безнадежной ситуации. Потому что деваться ему с космической станции некуда!
А раз так — раз он, того и гляди, запросит пощады — то зачем ему платить?..
И шантажисту не заплатили.
Отчего случилось то, что должно было случиться.
Чего следовало ожидать!
И чего, наверное, можно было избежать…
МЕЖДУНАРОДНАЯ КОСМИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ
Тридцать первые сутки полета
Больше на МКС ничего не произошло. Все были живы.
Но это была не жизнь!
Потому что это была очень тоскливая жизнь. Если не выразиться точнее, если не назвать эту тоску — смертной!
Унылые астронавты “слонялись”, летая по станции, прилипая лицами к иллюминаторам и подолгу, жадно всматриваясь в пролетающую мимо Землю. В такую близкую и такую недоступную. Они в тоске и печали ложились спать и с теми же нерадостными ощущениями просыпались. Уныло принимали душ. Собираясь вместе на завтрак или обед, еле-еле пережевывали безвкусную еду, просто чтобы поддержать жизнь в своих организмах. Хотя не уверены были, что эту жизнь у них не отберут.
— Можно хлеба?
Хлеб, как и вся прочая еда в космосе, был одноразовый, потому что был в одноразовой упаковке. Чтобы было поменьше крошек.
— Пожалуйста.
И, направляемый легким ударом, хлеб летел в нужном направлении.
— Спасибо.
— Не за что…
Все приличия были соблюдены. Но лишь внешне.
Потому что, услужливо передавая друг другу еду, говоря “спасибо” и что-то совместно обсуждая, все думали не о том, что обсуждают. И не о еде, которую ели. И не о сне, когда забирались в спальные мешки. И даже в бортовом “гальюне”, где они оставались в одиночестве, сами с собой они думали не о том, для чего там оказались!
Везде — за едой, засыпая, пробуждаясь, умываясь и разговаривая, они думали только об одном — об отсчитывающем секунды, минуты и часы таймере.
Вернее, не часы, потому что часов уже не осталось! Последний отпущенный им час был разменян на минуты. На шестьдесят минут, из которых уже вычитались первые секунды!..
— Можно еще хлеба…
— Пожалуйста.
Они были вежливы и предупредительны, как раньше, но они были другими! Уже никто никому не верил! Потому что все подозревали всех. Подозревали, что во время следующего витка, когда станция войдет в тень Земли, на них, на этот раз — именно на них, а не на кого-то другого, воспользовавшись темнотой, набросится, чтобы перерезать глотку, убийца! И в этот раз убийца, конечно, не повторит свою прежнюю ошибку, в этот раз будет действовать наверняка, потому что теперь имеет опыт…
И на этот случай каждый астронавт, не доверяя другому, не доверяя никому, хотя говорил с каждым, протягивая ему хлеб и соль, и даже улыбался в ответ на улыбку, вооружился чем только смог. Кто-то утащил из ремнабора отвертку, кто-то припрятал ножницы. Потому что мир кончился и каждый собирался защищать свою жизнь сам, не полагаясь на других и на случай. Ведь любой из “других” на самом деле мог оказаться убийцей и, подкравшись ближе под видом лучшего друга, способен был неожиданно полоснуть поперек горла скальпелем! И опасаясь этого, все готовились к тому, чтобы если услышат подле себя чужое дыхание, ударить опасно приблизившегося к ним человека — и уже плевать, друга или нет — ножницами в живот или отверткой в глаз. Чтобы упредить его удар! Чтобы выжить.
И чем дальше, тем чаще они вспоминали о своем припрятанном до времени оружии, проверяя, на месте ли оно, и пытаясь занять наиболее безопасное с их точки зрения положение.
Потому что таймер не останавливался.
Потому что таймер продолжал отсчет последнего часа!..
00.56.49
48.
7…
— Мне бы кетчупа.
Кетчуп просил немецкий астронавт, чтобы выдавить его на “немецкую” колбаску. Сам он за кетчупом не потянулся, так как висел с края от “стола”, подальше от своих врагов, которые еще недавно были друзьями. Немец занял самую удачную позицию, которая позволяла ему видеть всех, самому оставаясь в отдалении.
Его можно было осуждать, если бы все в преддверии времени “X” не позаботились о том, чтобы сзади них никого не было, чтобы их спины были защищены какой-нибудь стеной или переборкой.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Немец жрал свою “колбаску”, внимательно, исподлобья, посматривая на своих коллег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Люди — смотрели.
Весь мир смотрел на это странное и страшное шоу!
— Все, успокойся.
И словно внимая его невысказанной, но всем понятной просьбе, камера выхватила из толпы родственников его отца.
— Держись, сынок, — сказал Селлерс-старший. — Я горжусь тобой.
Хотя глаза отца тоже неестественно поблескивали, а нос шмыгал. Но старик держался, потому что не хотел опозориться перед всем миром.
— Позаботься о моих, если что… — прошептал Рональд.
— Будь спокоен, — ответил отец.
И отвернулся от камеры, чтобы найти платок. А потом долго и натужно сморкался, чтобы скрыть предательски выступившие слезы.
Тверже всех держался Ли Джун Ся.
— Я верю в светлое завтра китайского народа, руководимого мудрой Коммунистической партией, — заявил он, обращаясь к своей жене, детям, родителям и многочисленным братьям и сестрам. — Поэтому, если что-то случится, я умру спокойным, зная, что до конца выполнил свой долг!
Его родственники зааплодировали национальному герою, о котором трубили все китайские газеты, и замахали заранее припасенными флагами.
А потом прозвучала запись сводного хора китайских школьников, исполнивших для народного героя Ли Джун Ся его любимую песню — Гимн Китайской Народной Республики!
Все это было очень трогательно и печально.
Китайский астронавт персонально попрощался с каждым из своих родственников, на что ушло почти все его время. В заключение он попросил передать руководителям Партии и Правительства, что он до конца был верен светлым идеалам коммунистического будущего Китая!..
Чуть подпортил общее настроение русский космонавт.
Он сказал, что: все нормально, что пока он еще жив и думает остаться живым, надеясь на русское “авось”, которое всегда его выносило!
Что это за лекарство такое, которое может спасти от смерти, — телезрители не поняли.
И еще русский космонавт на всякий случай сказал, где его похоронить, кого пригласить на поминки и что поставить на стол.
И в самом конце, то ли в шутку, то ли всерьез, пригрозил жене, что, когда вернется, узнает, чем она занималась в его отсутствие и разберется с ней по-свойски.
На что его жена расплакалась и сказала, что ничем таким не занималась, а только и делала, что ждала его. И что будет продолжать ждать, если понадобится — вечно.
А может, и так — русские женщины странные — живым мужьям рога наставляют, а покойников, случается, всю оставшуюся жизнь ждут, оставаясь им верны!
Но добила всех американка Кэтрин Райт.
— Я рада вас видеть, — сказала Кэтрин. — Тебя, Рональд, и вас…
И помахала своему мужу и своим стоящим возле отца детям рукой. И они ей тоже. Как тогда, в день старта…
— Как вы там живете? — спросила она, крепясь, потому что знала, что сейчас ее видит весь мир.
— Все хорошо, у нас все в полном порядке! — ответил, улыбнувшись, ей муж. — Мари все-таки исправила ту свою двойку по английскому языку. Она получила отлично!
Кэтрин улыбнулась.
И ее улыбку показали все телестанции мира.
— Я очень рада. Молодец, Мари!
И Мари обрадовано заулыбалась.
— Мама, мамочка, я буду самой первой ученицей! — затараторила она. — Только ты возвращайся, ладно?..
— Ладно, — прошептала Кэтрин, борясь с собой. — Я вас всех очень, очень люблю!..
И голос ее дрогнул.
Но время тикало, время неумолимо уходило, и ей пора было уступать место другому, следующему астронавту. Потому что никто бы не согласился пожертвовать этими, возможно, последними своими минутами!
— Возвращайся быстрее, мы ждем тебя! — крикнул ее муж.
Зря так крикнул!
— Да, я вернусь, я хочу… к вам… — ответила Кэтрин.
И на большее у нее выдержки не хватило.
У нее задрожал, задергался подбородок, и из глаз брызнули слезы. С экранов миллионов телевизионных приемников брызнули! И не потекли по щекам, потому что там, где она плакала, нет силы тяжести, они повисли на ресницах блестящими бусинками, оторвались от них и повисли в воздухе. Много-много серебристых бусинок.
— Я хочу к вам, — повторила Кэтрин, уже не скрывая и не стыдясь своих слез. — Я не могу… Я не хочу умирать! Я хочу жить! Спасите меня!
Француз тоже хлюпал носом, а его жена и дети плакали.
Прощание Кэтрин было последней каплей, которая смыла все барьеры. Теперь никто не боялся выглядеть глупо, теперь все говорили то, что считали нужным сказать. Стесняться им было нечего, они уже не верили, что вернутся домой.
Француз что-то быстро и страстно говорил на своем языке, его жена краснела, и краска, разливающаяся по ее щекам, разливалась по экранам миллионов телевизоров.
Француз попрощался со своей семьей, с родственниками, коллегами. И со своей страной. Не забыв напомнить, чтобы она, страна, правильно распорядилась “заработанными” им деньгами.
А потом их показали всех сразу, как на коллективном снимке, — всех, слетевшихся в рамку единого кадра, астронавтов и всех их собранных вместе, как на официальной общешкольной фотографии, родственников. И все ободряюще улыбались. Хотя на самом деле плакали… Потому что видели друг друга, наверное, в последний раз…
И никто, ни один человек, ни астронавты в космосе, ни их родственники в ЦУПе, ни зрители перед экранами телевизоров, в эти мгновения не задумывались над тем, что там, на МКС, среди рыдающих и прощающихся с близкими и Землей астронавтов, застывших в одном общем кадре, не одни только жертвы, что среди них — в большинстве своем жертв — затаился как минимум один злодей!
Который выглядит, как все, и плачет, как все, прощаясь с близкими, и молит взглядом о спасении. А потом… хладнокровно и расчетливо — убивает!
Такая вот получается общая фотография.
Жертв в одном кадре со своим палачом…
ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ
Такого шоу еще не было. И, наверное, не могло раньше быть, потому что раньше не было такой, способной донести трагедию нескольких человек до всех жителей Земли, техники!
Возможно, подобного накала страстей можно было добиться, если бы снять на видео крушение “Титаника”. Не картонного — настоящего, с настоящими волнами и жертвами. Снять все как есть — все эти крики, панику, метания по палубам в бесполезных пробковых поясах, борьбу за шлюпки, прыжки в ледяную воду… Весь этот героизм, трусость, разгильдяйство и благородство одновременно! И, сделав паузу, вдруг дать возможность жертвам передать свою последнюю волю близким. В прямом эфире. И записать слезы, мольбы о помощи, слова любви и проклятия… А потом — продолжить… Чтобы вздыбленный “Титаник”, вновь придя в движение, пошел ко дну, утаскивая за собой жертвы в пучину Атлантики, и чтобы сотни барахтающихся в ледяной воде людей на глазах публики быстро переставали барахтаться, застывая ледяными, удерживаемыми на плаву спасательными поясами, изваяниями.
И все это потом показать!
Как показали не это, другое, как минимум равное ему, шоу! Где тоже был корабль, пусть не такой, пусть космический, но все равно — корабль, был вокруг еще более безбрежный, еще более холодный и безжалостный космический океан и были без пяти минут мертвецы, которые прощались со своими близкими, говоря слова любви, рыдая и моля о помощи!
И как апофеоз — был крик Кэтрин Райт, потрясший всех.
— …Я не могу… Я не хочу умирать! Я хочу жить! Спасите меня!
Крик живого человека, обращенный к родственникам. Хотя… на самом деле ко всем. Ко всему человечеству!
Которое, несмотря на все свое могущество, на миллионы полицейских и агентов, на самолеты и танки, армии и флоты — ничем, совсем ничем не могло им помочь!
Ничем…
Кроме — денег!
США. БЕЛЫЙ ДОМ. РЕЗИДЕНЦИЯ ПРЕЗИДЕНТА. ОВАЛЬНЫЙ ЗАЛ
РОССИЯ. КРЕМЛЬ. РЕЗИДЕНЦИЯ ПРЕЗИДЕНТА
Но денег все равно не дали.
Несмотря на то что весь мир требовал спасти астронавтов и во многих странах уже собирали деньги, внося в фонд спасения МКС свои доллары, франки и рубли. Потому что кто-то подсчитал, что если человечество скинется всего лишь по доллару, то в сумме выйдет шесть миллиардов. А нужно — только пять!
Но вряд ли эти собираемые по миру “копейки” могли спасти астронавтов. Потому что шантажист не собирался ждать и не собирался брать частями. Ему нужны были все деньги сразу. Все пять миллиардов.
Но в Белом доме медлили.
И в Кремле тоже.
Никто не желал расставаться с такой суммой.
Очередное покушение — на жизнь командира экипажа — никого не впечатлило, так как тот остался жив. А раз он остался жив, то появилась надежда, что другие тоже останутся! Потому что, не исключено, это не случайность, а трусость. Вернее — осмотрительность. Просто преступник, боясь неизбежного наказания за свои злодеяния, решил не доводить дело до крайности. Решил избегать трупов. Пугать — но не убивать!
Что может свидетельствовать о его слабости. О том, что он начал нервничать и искать выход из своей безнадежной ситуации. Потому что деваться ему с космической станции некуда!
А раз так — раз он, того и гляди, запросит пощады — то зачем ему платить?..
И шантажисту не заплатили.
Отчего случилось то, что должно было случиться.
Чего следовало ожидать!
И чего, наверное, можно было избежать…
МЕЖДУНАРОДНАЯ КОСМИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ
Тридцать первые сутки полета
Больше на МКС ничего не произошло. Все были живы.
Но это была не жизнь!
Потому что это была очень тоскливая жизнь. Если не выразиться точнее, если не назвать эту тоску — смертной!
Унылые астронавты “слонялись”, летая по станции, прилипая лицами к иллюминаторам и подолгу, жадно всматриваясь в пролетающую мимо Землю. В такую близкую и такую недоступную. Они в тоске и печали ложились спать и с теми же нерадостными ощущениями просыпались. Уныло принимали душ. Собираясь вместе на завтрак или обед, еле-еле пережевывали безвкусную еду, просто чтобы поддержать жизнь в своих организмах. Хотя не уверены были, что эту жизнь у них не отберут.
— Можно хлеба?
Хлеб, как и вся прочая еда в космосе, был одноразовый, потому что был в одноразовой упаковке. Чтобы было поменьше крошек.
— Пожалуйста.
И, направляемый легким ударом, хлеб летел в нужном направлении.
— Спасибо.
— Не за что…
Все приличия были соблюдены. Но лишь внешне.
Потому что, услужливо передавая друг другу еду, говоря “спасибо” и что-то совместно обсуждая, все думали не о том, что обсуждают. И не о еде, которую ели. И не о сне, когда забирались в спальные мешки. И даже в бортовом “гальюне”, где они оставались в одиночестве, сами с собой они думали не о том, для чего там оказались!
Везде — за едой, засыпая, пробуждаясь, умываясь и разговаривая, они думали только об одном — об отсчитывающем секунды, минуты и часы таймере.
Вернее, не часы, потому что часов уже не осталось! Последний отпущенный им час был разменян на минуты. На шестьдесят минут, из которых уже вычитались первые секунды!..
— Можно еще хлеба…
— Пожалуйста.
Они были вежливы и предупредительны, как раньше, но они были другими! Уже никто никому не верил! Потому что все подозревали всех. Подозревали, что во время следующего витка, когда станция войдет в тень Земли, на них, на этот раз — именно на них, а не на кого-то другого, воспользовавшись темнотой, набросится, чтобы перерезать глотку, убийца! И в этот раз убийца, конечно, не повторит свою прежнюю ошибку, в этот раз будет действовать наверняка, потому что теперь имеет опыт…
И на этот случай каждый астронавт, не доверяя другому, не доверяя никому, хотя говорил с каждым, протягивая ему хлеб и соль, и даже улыбался в ответ на улыбку, вооружился чем только смог. Кто-то утащил из ремнабора отвертку, кто-то припрятал ножницы. Потому что мир кончился и каждый собирался защищать свою жизнь сам, не полагаясь на других и на случай. Ведь любой из “других” на самом деле мог оказаться убийцей и, подкравшись ближе под видом лучшего друга, способен был неожиданно полоснуть поперек горла скальпелем! И опасаясь этого, все готовились к тому, чтобы если услышат подле себя чужое дыхание, ударить опасно приблизившегося к ним человека — и уже плевать, друга или нет — ножницами в живот или отверткой в глаз. Чтобы упредить его удар! Чтобы выжить.
И чем дальше, тем чаще они вспоминали о своем припрятанном до времени оружии, проверяя, на месте ли оно, и пытаясь занять наиболее безопасное с их точки зрения положение.
Потому что таймер не останавливался.
Потому что таймер продолжал отсчет последнего часа!..
00.56.49
48.
7…
— Мне бы кетчупа.
Кетчуп просил немецкий астронавт, чтобы выдавить его на “немецкую” колбаску. Сам он за кетчупом не потянулся, так как висел с края от “стола”, подальше от своих врагов, которые еще недавно были друзьями. Немец занял самую удачную позицию, которая позволяла ему видеть всех, самому оставаясь в отдалении.
Его можно было осуждать, если бы все в преддверии времени “X” не позаботились о том, чтобы сзади них никого не было, чтобы их спины были защищены какой-нибудь стеной или переборкой.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Немец жрал свою “колбаску”, внимательно, исподлобья, посматривая на своих коллег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35