Растолочь не трудно, только как все это потом собирать? В космосе порошок аккуратной горкой не ляжет — разлетится во все стороны.
Разве только растолочь в какой-нибудь герметичной емкости? Например, в полиэтиленовом мешке.
Рональд Селлерс, сломав карандаш, вытащил из него грифель, сунул его в мешок и тщательно растер.
— Теперь нанесите порошок на поверхность, с которой будете снимать отпечатки.
Для нанесения порошка пришлось выключить вентиляцию.
После чего Рональд вытряхнул из мешка щепотку грифеля, который расплылся черной тучкой.
Нет, ничего не выйдет.
— Может, мне попробовать, — предложил свои услуги французский астронавт.
Он надел перчатки, поерошил свою шевелюру и приблизил к ней меч, поводя им возле самых волос.
— Давайте ваш порошок.
Вытряхнул из мешка грифель и слегка дунул на него, направляя в сторону меча. Порошок неожиданно легко облепил рукоять. Наверное, из-за того, что та была наэлектризована.
Дальше было проще — все предметы возле трупа, которых мог коснуться убийца, обсыпали порошком и сфотографировали цифровой камерой, используя линзовую насадку для микросъемки.
Чтобы снять отпечатки пальцев с членов экипажа, реквизировали у Кэтрин Райт тушь для ресниц. Ей мазали кончики пальцев, откатывая их на чистых листах бумаги, и снимали на “цифру”.
Полученные снимки отправили на Землю.
И что дальше?..
А дальше предстояло самое неприятное. Предстояло снять показания со всех членов экипажа. И начать следовало с главного подозреваемого — с Омура Хакимото…
США. ОКРУГ КОЛУМБИЯ. ГОРОД ВАШИНГТОН. ШТАБ-КВАРТИРА ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ
Расследование инцидента на МКС было поручено Гарри Трэшу.
Хотя на самом деле Гарри Трэш им не был.
Но агентом Федерального бюро расследований все же был!
Эти уже привычные для его уха имя и фамилия были его служебным псевдонимом, который он использовал для работы с осведомителями. Так было проще. Когда секретные агенты узнавали его истинный вес, они, случалось, впадали в ступор. А с недалеким, своим в доску, напоминающим повадками рядового полицейского агентом Гарри Трэшем они общались с удовольствием.
Эта маска его устраивала.
А их — еще больше.
На самом деле Гарри Трэш не был рядовым агентом и мелкие дела не расследовал. Он расследовал только крупные и конфиденциальные дела, чаще всего по личному распоряжению директора ФБР.
На космос его бросили, потому что этим происшествием заинтересовался Президент и потому что он подвернулся под горячую руку. Конечно, кроме него расследованием занимались и другие агенты, но с экипажем поручили работать именно ему, так как он умел находить общий язык с людьми. И не имел привычки болтать, забывая все то, что он узнал, сразу после того, как узнал.
— Я думаю, вы справитесь, — инструктировал он командира экипажа, которому предстояло озвучивать его вопросы. — Главное, не допускайте пауз, не давайте ему сосредоточиться. И не бойтесь повторов. Чем чаще вы будете повторяться, тем выше шансы, что он оговорится, раскрыв себя. Помните, что у вас достаточно информации, чтобы в два счета положить его на лопатки…
Информации было действительно много.
Всю интересующую его информацию Гарри Трэш получил в считанные часы. На всех членов экипажа. Что оказалось не так уж трудно, потому что на всех соприкасающихся с американскими секретами субъектов ФБР заводит досье. Ведь если потом выяснится, что он шпион, то разбираться с его биографией будет уже поздно!
Астронавты соприкасались с самыми высокими космическими технологиями, общались с людьми, допущенными к госсекретам, и поэтому автоматически попадали в поле зрения ФБР.
На них собирали информацию, подшивая ее в папочки.
Чаще всего эти папочки не пригождались, пылясь в секретном, с ограниченным доступом, архиве, морально устаревая и списываясь через десять — двадцать лет.
Но в данном случае их без проволочек извлекли на свет божий по прямому распоряжению Президента.
Гарри тщательно проработал досье, готовясь к допросу.
Вообще-то он предпочитал допрашивать подозреваемых сам. Чтобы видеть их глаза, в которых нетрудно прочитать ответ на любой вопрос.
Люди умеют контролировать свои жесты, мимику и даже голос, но не умеют — выражение глаз. Если человек совершил преступление, его глаза выдадут его быстрее, чем его же язык.
Но в этот раз он заглянуть в глаза возможному преступнику не мог! Конечно, можно дождаться, когда экипаж вернется на Землю, и тогда…
Но тогда может быть уже поздно!
К тому времени убийца успеет прийти в себя, придумает обеляющую его легенду, которую тщательно проработает и вызубрит назубок, так, что потом его с нее не свернешь!
Нет, допрашивать его надо сейчас, по горячим следам. Недаром показания, данные непосредственно после совершения преступления, считаются самыми ценными.
Так что оттягивать это дело нежелательно!
Гарри продумал сценарий допроса и, подредактировав его, отправил на МКС.
Вопросы предстояло задавать не ему.
Но все равно это были его вопросы.
На которые он надеялся получить исчерпывающие ответы.
МЕЖДУНАРОДНАЯ КОСМИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ
Двадцать вторые сутки полета
— Этот меч ваш? — спросил Рональд Селлерс. Хотя уже спрашивал, и не раз.
— Мой, — вежливо ответил Омура Хакимото. Хотя на этот вопрос уже отвечал. Причем — многократно.
— С какой целью вы его сюда взяли?
— Чтобы сделать себе харакири, — бесстрастно, никак не изменив выражения лица и интонаций, произнес Омура.
— Но почему именно здесь? Почему не на Земле?
— Я бы не хотел отвечать на этот вопрос.
— Почему?
— Он касается только меня. Ответ на этот вопрос изложен в моем завещании, которое должно быть оглашено сразу после моей смерти.
— А почему же вы, желая убить себя, убили другого? — невзначай, прикинувшись простачком, поинтересовался Рональд Селлерс.
Но японец был настороже и не проговорился. На этот раз — тоже!
— Я никого не убивал, — спокойно повторил он, глядя куда-то в сторону. Потому что в Японии не принято смотреть собеседнику в глаза, принято — мимо него. — Мне не было никакого смысла убивать Юджина Стефанса. Убивают за что-то — должна быть какая-то хотя бы формальная причина. А мы даже не были с ним знакомы до этого полета.
Рональд Селлерс слегка скривился и еле заметно покачал головой.
Так его учил Гарри Трэш. Учил изображать многозначительность, подчеркивая, что он знает больше, чем считает подозреваемый, заставляя того нервничать и сбиваться с мысли.
После чего, сделав паузу, задал несколько самых простых, однозначно толкуемых, не требующих напряженной работы мысли вопросов.
— Вы родились в Японии?
— Да.
— Учились в Токийском университете?
— Да.
— Ваш адрес…
И, дав подозреваемому расслабиться, задуматься о чем-то своем, озвучил серию неожиданных для него вопросов.
Примерно так действуют на ринге профессиональные боксеры — вначале прощупывают оборону противника, обмениваясь с ним ничего не значащими ударами, подставляясь и усыпляя его бдительность, а потом наносят неожиданный, страшный, разящий удар в самое уязвимое место, отправляя его в нокаут!
— Насколько я знаю, во время Второй мировой войны ваш отец служил в военно-воздушных силах Японии?
— Да… это так.
— И был командиром эскадрильи?
— Да…
— Эскадрильи летчиков-камикадзе?..
— Да, — вновь ответил Омура Хакимото.
Но на этот раз чуть менее уверенно.
И чуть более нервно.
Ответил и, может быть, впервые, на мгновение сбросив свою самурайскую, непроницаемо-бесстрастную маску, быстро взглянул в глаза Рональда Селлерса.
Встретившись с его взглядом. Хотя должен был не с его!
Потому что на самом деле этот вопрос задал ему не Рональд Селлерс. Этот вопрос ему, устами Рональда Селлерса, задал агент Федерального бюро расследований Гарри Трэш!..
ЯПОНИЯ. БАЗА ИМПЕРАТОРСКИХ ВВС
2 сентября 1945 года
На раскаленном бетоне взлетно-посадочной полосы стояли одетые в серые комбинезоны солдаты, головы которых были перехвачены белыми повязками — “хашимаки” — с надписью иероглифами “обязательно победить” и красным кругом восходящего солнца.
Это была не вольность, не нарушение формы одежды — это был отличительный знак японских воинов-смертников.
Они стояли здесь давно, под палящими лучами солнца, мучась от духоты и жажды, но не подавая виду, что им плохо.
Что все эти муки в сравнении с тем, что им сегодня предстояло?
Сзади, за их спинами, то и дело взлетали и заходили на посадку самолеты, обдавая летчиков горячим ветром. Но они не шевелились.
Они ждали…
В самом конце взлетно-посадочной полосы, оттуда, где были здание штаба и казармы, показалась машина. Она резво бежала по бетону в их сторону, увеличиваясь в размерах. К борту машины был прикреплен японский флаг.
Машина остановилась, и из нее легко выскочил их командир.
Он был строг и сосредоточен.
Он только что прибыл из штаба, где узнал о том, что Япония капитулировала! Их император Хирохито приказал своим войскам сложить оружие!..
Но его солдаты об этом еще не знали. Знал только он!
Командир прошел вдоль строя, всматриваясь в суровые и одухотворенные лица летчиков, которые следовали взглядом за своим командиром. Которые ждали его приказа!
Это были последние летчики его эскадрильи.
Предпоследние отправились в полет вчера. И не вернулись. Ни один! Потому что не должны были вернуться!
Сейчас он должен был объявить им о том, что война закончена. Что император отказался от продолжения борьбы, отдав свою страну на растерзание американцам и русским!
Но он не мог этого сказать!
Потому что был из древнего самурайского рода, в котором честь всегда почиталась выше жизни. Самурай рожден побеждать. Если он не может победить — он должен умереть. Третьего не дано.
Командир обошел строй и замер.
Он принял решение.
Он ничего им не скажет, дав им возможность сохранить свою честь ценой их жизней.
— Слушай! — скомандовал он.
И летчики подтянулись, обратившись в слух.
— Вам выпала великая честь умереть за свою страну, свой народ и своего императора! — четко чеканя слова, произнес он. — Это счастье, которое выпадает не многим. Вы его достойны!
Он еще раз прошел вдоль строя, обнимая каждого за плечи, прощаясь с ними. Он обнимал своих бойцов, и они отвечали ему коротким, сдержанным поклоном.
— По машинам! — приказал он.
И строй мгновенно рассыпался. Десятки летчиков побежали к своим стоящим на бетонке самолетам. Они с ходу запрыгивали на плоскости и забирались в кабины. Что им было сделать очень легко, потому что у них не было с собой парашютов. И не было горючки для обратного полета. Их полет был в одну сторону!
Командир проехал на машине вдоль ряда самолетов.
Останавливаясь возле каждого, он поднимался на крыло, демонстративно закрывал фонарь кабины на ключ, который швырял через плечо на землю.
Это был ритуал, который подчеркивал, что пути к отступлению нет! Летчик закрывался в кабине, ключ от которой выбрасывался, потому что открывать ее уже не предполагалось.
Командир закрывал кабину и отдавал летчику честь.
Он объехал всех.
И взмахнул рукой.
Разом взревели двигатели.
Механики, поклонившись пилотам в знак высшего к ним уважения, выбили из-под колес колодки.
Самолеты один за другим выруливали на полосу и, разбежавшись, взмывали в воздух. Некоторые, сделав крутой вираж, махали на прощание крыльями. Но большинство, экономя горючее, сразу устремлялись прочь! Больше всего на свете они боялись не найти достойную для атаки цель и, выработав все горючее, свалиться в море!
Командир проводил взглядом последний самолет, отпустил машину и, сев на полосу, расстелил на бетоне циновку.
Он сел на нее, поджав ноги, и долго смотрел в небо, туда, куда улетели его самолеты.
Пусть им повезет, пусть они встретят на своем пути американские авианосцы!..
А он… он сделал все, что мог!
Больше он ничем не мог помочь своей стране, своему народу и своему императору. Он понимал, что все кончено. Что скоро сюда, ступив на священные острова, придут американцы. Чего он не хотел видеть. И не хотел попадать им в руки.
Он знал, читал в газетах, что американцы поклялись публично повесить каждого попавшего им в руки воина-смертника.
Аясу не хотел умереть так — по воле янки. Не хотел болтаться в петле, как чучело на рисовом поле, постепенно высыхая на солнце. Он должен был умереть иначе — умереть как настоящий воин. Как самурай…
Аясу Хакимото расстелил на бетоне циновку, покрыв ее белым шелком. И сел на нее, скрестив ноги.
Против него сели несколько его друзей.
У них не было саке и не было пряностей. И не было времени для долгих задушевных бесед.
Они сели, молча глядя друг на друга.
— Веселей, друзья! — рассмеялся Аясу Хакимото. — Что такое жизнь, как не долгое приближение к смерти. И что тогда такое смерть, как не высшее проявление жизни!
И стал шутить, подтрунивая над собой и своими приятелями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35