Салифанов блаженно жмурится, старательно облизывая губы, только не мурлычет от удовольствия. Еще раз на всякий случай осматривает бак, вдруг где завалилась пара десятков сладких молекул. Но бак чист, как касса взаимопомощи перед летними отпусками. Только разве на канате остался тонкий налет молока. Но канат?! Мы получили его с корабля, из машинного отделения. В пеньковые волокна навечно въелся мазут, солярка и разная пахучая нефтяная грязь. О канат вытирали руки, сапоги и детали машин. Цвет каната и вонь, исходящая от него, это, безусловно, подтверждали. Но молоко! Сергей мучается, махнул по канату указательным пальцем, понюхал смоляной налет, появившийся на коже, брезгливо сморщился — стал напоминать высушенную грушу из компота. Но молоко! Жаль ведь. Ища поддержки со стороны, Сергей взглянул на меня. Я отрицательно замотал головой. Была бы обычная грязь или плесень, к которым я уже притерпелся…
Поняв, что компанию ему я не составлю, Сергей наклонился и… а что поделать, выбора-то нет, пустил в оборот пропадающие углеводы.
— Ну как? — спросил я, чувствуя, что на этот раз промахнулся. Мог бы и побороть брезгливость, подумаешь, нефть, делают же из нее искусственный белок.
Салифанов демонстративно промокнул губы подолом рубахи.
— Чистоплюйство погубит тебя, — пообещал он, — еду нужно боготворить, в каком бы виде она тебе ни попала.
Он был безоговорочно прав! Нельзя ресторанные привычки переносить в нынешние аварийные условия.
Вечером, как нам показалось, мы увидели берег. Вспыхнувшая было радость угасла вместе с последними лучами солнца. Было что-то впереди по курсу или нас подвели глаза, осталось неизвестным. От затихшего моря поднялся туман, какого мы еще не видели Пальцы вытянутой руки были еле различимы! Как слепые котята, мы бестолково тыкались вокруг, разыскивая друг друга! Впору было кричать лесное: «Ау-у!» Одежда и одеяло быстро пропитались влагой. Кожа зудила, мы ожесточенно чесались, словно заболели проказой. Украдкой я пробовал выжать угол одеяла, надеясь на то, что добуду пресную воду, но не выдавил ни капли. Сергей тихо ругался по поводу того, что за ночь сырость съест еще часть продуктов из неприкосновенного запаса.
Опасения оказались ненапрасными. Утром выбросили половину сухарей и почти всю крупу. Но берег, ясно различимый в лучах восходящего солнца, мирил нас с потерей продуктов. Только бы ветер не поменялся, не задул от земли. Опомниться не успеем, как вновь к островам подтащит. Противопоставить погоде мы ничего, кроме проклятий, не сможем. Наш киль остался навечно вкопанным в песок. Без него плот — роза в проруби. Ветер, как назло, был неустойчив, то крепчал до сильного, то сходил на нет. Хоть самому в паруса дуй. Мы не отрывали глаз от серой полосы на горизонте. Вслух не говорили, но про себя каждый считал, сколько осталось. Если учитывать, что он высотой, как обрывы на острове Барса-Кельмес, то сутки. Если ниже, и того меньше — к вечеру прибудем.
Откуда нам было знать, что высота чинка (обрыва) плато Усть-Урт в этом месте достигает 250 метров (считай, девяностоэтажное здание!) и видно его за многие десятки километров.
Ночью спать не ложились, все ждали — вот-вот услышим шум прибоя. Лишь к утру сморило. Когда солнечный свет испарил туман, мы с удивлением убедились, что берег ближе не стал, только теперь он заметно подрос. Весь день он маячил перед глазами. Когда стали различимы камни, разбросанные на берегу, ветер порывами задул от земли, сбивая плот с курса. Флажок-флюгер растерянно замотался в разные стороны. Он не знал, что показывать. За минуту он успевал поворачиваться в два разных, взаимоисключающих направления. Мы недоумевали и страшились. До песчаной полосы осталось меньше пяти километров, и они могли остаться непреодоленными. Остановись ветер на западных румбах, нас неизбежно утянет в море. Хоть бросай все и добирайся вплавь. Только что потом делать на пустынном берегу без одежды, вещей, воды и продуктов?
В отчаянии взялись за весла. Конечно, логичнее было плыть вдоль берега, но он был столь высок и крут, что, как голову ни задирай, что-либо увидеть на его вершине было просто невозможно. Пройдешь в километре от поселка и знать не будешь! Но все же более всего мы опасались ветра в лоб. В открытое море нас уже не тянуло. Спасибо — наплавались!
Ожесточенно выгребали полчаса, но силы быстро иссякли, руки налились свинцом, в ушах зашумело, тошнота подступила к горлу. На длительный физический труд мы были не способны — не те гребцы, не те!
Еще полчаса макали лопасти весел в воду, но лишь для очистки совести — не просто ждали, что-то пытались делать. Первым догадался работать, подстраиваясь под ветер, Сергей. Когда несет от берега — отпускать паруса, тормозить опущенными поперек движения плоскостями весел и кусками фанеры. Но и в этом случае выигрыш был минимален. Попробуйте удержать поймавший порыв зонтик — трудно, хотя под ногами земля. А здесь вода, в нее пятками не упрешься.
И все же мы хоть и медленно, но приближались к береговой линии. Порывы с моря были сильнее, чем от берега. Неожиданно я понял — ветер отражается от высокого обрыва. Отскакивает от него, как мячик от стенки. Еще несколько часов мы болтались в неширокой прибрежной полосе. Наконец зацепились за прибой. Волны рывками потащили плот к обрыву. Вокруг из воды выступали камни, возле которых взвивались вверх пенные буруны. Работая веслами и рулем, мы кое-как втиснулись между двумя валунами, вместе с волной вползли на песок. Шипя, вода отступила в море.
Земля. Большая земля! Мечта, столь недоступная еще четыре дня назад, исполнилась. Мы в недоумении смотрели друг на друга, не зная, радоваться или сокрушаться. Берег есть, но что он нам дает? Песчаный пляж через двести метров упирался в отвесную стометровую стену, ровную, без единой зацепки, словно вытесанную рубанком. Взобраться на нее немыслимо. Тут даже альпинисты будут бессильны. Ни трещин, ни выступов — полированная поверхность. Крючья не вобьешь — почва известковая, нагрузок не выдержит, осыплется десятками тонн. Повсюду видны у основания обрыва треугольные осыпи, окажись под такой — тысячу лет не найдут. Попали на бережок!
Масштабы открывающегося зрелища подавляли. «Камешки», которые мы заметили с моря, были размером с хороший двухэтажный дом. Некоторые имели причудливую форму. Невозможно было поверить, что к ним не прикасалась рука человека и все это лишь творчество ветра, солнца и весенних дождей. Принеси такую глыбу в город — и все дружно станут восхищаться мастерством скульптора, необычностью геометрического рисунка, филигранностью работы. Вокруг были десятки таких экспонатов. Мы бродили среди них, как по залам музея, даже говорить старались тише.
Но замечали мы фантастические красоты незнакомого побережья попутно. Основной задачей было отыскать следы цивилизации: отпечатки протекторов машин, копыт домашних животных, просто подошв башмаков охотника или рыбака. Мы всматривались в песок, но видели только высохшие ракушки, мелкие камни, чахлые кустики неизвестных растений, отполированные, словно ошкуренные ветки и стволы деревьев, принесенные сюда волнами. Поиск ничего не дал, кроме пустой бутылки из-под шампанского, найденной на кромке берега.
На ночь все вещи с плота перетащили под обрыв. Собрали два сигнальных костра. На вершину мачты подняли горящий керосиновый фонарь, на случай, если кто-нибудь пойдет ночью по берегу. В нашем положении нельзя сбрасывать со счетов самые невероятные возможности. Легли спать, условившись встать с рассветом, но разлепили глаза лишь в девять часов. На берегу спится особенно крепко — не надо вполуха слушать море, ожидая новых сюрпризов от стихии. Не надо, как это было на острове, во сне мучиться от боли во всем теле.
К десяти часам, сглотнув подозрительного вида похлебку, приготовленную Сергеем, прихватив рюкзак с четырьмя литрами воды, сухарями, сахаром, большим ножом, фонариком и аптечкой, отправились в путь.
По утренней прохладе шагалось легко. Песок был плотный, ноги почти не проваливались. Уже через километр наткнулись на крупные собачьи следы. Я воспрянул духом. Наверняка сейчас отыщется след ее хозяина. Но Сергей, опустившись на песок, разочаровал.
— Волк это, и, судя по следам, матерый. Вот видишь, — объяснил он, — левая задняя нога ступает в след правой передней, а собаки лапы раскидывают, поэтому след задней ноги у них не попадает в след передней.
Я представил волков, холодно-зелеными глазами наблюдающих за нашими передвижениями из-за укрытия, и мне стало жутко. Последний раз я видел волка лет восемь назад в зоопарке. В вольере он представлял из себя жалкое зрелище — свалявшаяся шерсть, безучастный к окружающему взор. Если теперь его вольные соплеменники надумают посчитаться за своего собрата, обреченного на жизнь и смерть в неволе, мы ничего не сможем им противопоставить. Одним ножом на троих много не навоюешь. Поразительно, что всю ночь мы спали, как младенцы после сытного обеда, не подумав об элементарных мерах безопасности — приходи и режь как баранов, запоздало испугался я. Теперь следы попадались беспрерывно.
— Что же они едят? — удивилась Войцева.
— Возможно, таких, как мы, — пробурчал Салифанов, обмеряя очередной рельефный отпечаток.
Дальше шли настороженно, осматриваясь по сторонам. За первым же валуном подняли в воздух стаю диких уток. Они отлетели метров за пятьсот и снова сели на песок.
— Вот ими волки, наверное, и питаются, — сказал Сергей, шевеля носком кеда разбросанные по берегу перья, — хотя не исключено, что это корсаки, — уточнил он.
Еще несколько раз мы натыкались на разорванные тушки уток.
— Было бы у нас ружье, — мечтал я, — тут и целиться не надо. Бабахнул наугад в сторону стаи — и жаркое обеспечено!
Местами обрыв подходил к самой линии прибоя, оставляя только узкую полоску пляжа, по которому мы пробирались, опасливо косясь на уходящую вверх отвесную стену. Вдруг от наших шагов или голосов отколется глыба известняка тонн на сорок? На высоте нескольких десятков метров по всей длине обрыва тянулась идеально ровная полоса. Наверное, тысячи лет назад она обозначала уровень моря, отсюда и ее неестественная прямизна.
В полдень сделали краткий привал. Мы уже сомневались, что поступили правильно, покинув лагерь. Бродить под обрывом ночью среди волков, наверное, небезопасно. Возвращаться назад, ничего не разузнав, не поднявшись, как мы планировали, на плато, но уже протопав восемь километров — глупо. Значит, идем дальше! Человек всегда надеется, что впереди его ожидает лучшее, хотя практика показывает, что это далеко не так.
Начавшаяся жара вынудила нас двигаться по мелководью — хоть ноги в прохладе. Сергей, точно собака-ищейка, рыскал по сторонам, осматривал, обнюхивал каждый подозрительный след, камень.
— Следы змей, — подходя, сообщал он, — или нора корсака.
Наконец он надолго исчез под обрывом и, когда я уже начал беспокоиться, не случилось ли что, закричал откуда-то сверху:
— Идите скорее сюда!
Он стоял возле двух соприкасающихся вершинами глыб сколотого известняка. Щель, тянущаяся сверху, в основании камней расширялась, образуя небольшую узкую пещерку. В глаза сразу бросился полуразрушенный каменный очаг. Внутри пещеры земля была устлана сухими ветками.
— Вы туда взгляните, — кивнул Салифанов. В стороне на каменных подпорках стояла добротная алюминиевая, не меньше шести метров в длину, лодка Вокруг нее были разбросаны металлические части мотора.
— Стационарный дизель, — сказал Сергей, проследив мой взгляд, — обычно таким дефицитом не разбрасываются!
А ведь мы наблюдаем следы катастрофы, понял я. Кто-то возле берега потерпел крушение. Чудом выбросился на песок, жил в пещере, пытался чинить мотор, а потом, бросив все, ушел искать спасение. А может, и не успел уйти…
Эхо чужой трагедии ненадолго приглушило озабоченность собственным положением. Я смотрел на лодку, пещеру, костровище и представлял неумолимо разворачивавшиеся здесь события. Я уже знал, как это случается. Вначале у них кончилась вода. Они собирали языком с камней выступавшую по утрам росу. Пили морскую воду. Голодали, пытались поймать уток. Боролись за нормальные бытовые условия, потом только за средство передвижения. В отчаянии собирали и вновь разбирали не желающий запускаться мотор. Пробовали выйти на веслах. Пытались сохранить жизнь — успешно ли только? Быть может, мы, идя по старым следам, поэтапно повторяем их судьбы?
Долго стояли скорбно, как возле открытой могилы, у валунов.
Уходили от лодки и пещеры с тяжелым сердцем. Как знать, может, там, впереди, мы упремся в осыпь, непреодолимой плотиной перекрывшую песчаный пляж. И в этом тупике обнаружим самое страшное — тела людей, шедших до нас. Я брел, смиряя свои чувства с увиденным. Нельзя сейчас распускать фантазию. Раздумья спасения не принесут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Поняв, что компанию ему я не составлю, Сергей наклонился и… а что поделать, выбора-то нет, пустил в оборот пропадающие углеводы.
— Ну как? — спросил я, чувствуя, что на этот раз промахнулся. Мог бы и побороть брезгливость, подумаешь, нефть, делают же из нее искусственный белок.
Салифанов демонстративно промокнул губы подолом рубахи.
— Чистоплюйство погубит тебя, — пообещал он, — еду нужно боготворить, в каком бы виде она тебе ни попала.
Он был безоговорочно прав! Нельзя ресторанные привычки переносить в нынешние аварийные условия.
Вечером, как нам показалось, мы увидели берег. Вспыхнувшая было радость угасла вместе с последними лучами солнца. Было что-то впереди по курсу или нас подвели глаза, осталось неизвестным. От затихшего моря поднялся туман, какого мы еще не видели Пальцы вытянутой руки были еле различимы! Как слепые котята, мы бестолково тыкались вокруг, разыскивая друг друга! Впору было кричать лесное: «Ау-у!» Одежда и одеяло быстро пропитались влагой. Кожа зудила, мы ожесточенно чесались, словно заболели проказой. Украдкой я пробовал выжать угол одеяла, надеясь на то, что добуду пресную воду, но не выдавил ни капли. Сергей тихо ругался по поводу того, что за ночь сырость съест еще часть продуктов из неприкосновенного запаса.
Опасения оказались ненапрасными. Утром выбросили половину сухарей и почти всю крупу. Но берег, ясно различимый в лучах восходящего солнца, мирил нас с потерей продуктов. Только бы ветер не поменялся, не задул от земли. Опомниться не успеем, как вновь к островам подтащит. Противопоставить погоде мы ничего, кроме проклятий, не сможем. Наш киль остался навечно вкопанным в песок. Без него плот — роза в проруби. Ветер, как назло, был неустойчив, то крепчал до сильного, то сходил на нет. Хоть самому в паруса дуй. Мы не отрывали глаз от серой полосы на горизонте. Вслух не говорили, но про себя каждый считал, сколько осталось. Если учитывать, что он высотой, как обрывы на острове Барса-Кельмес, то сутки. Если ниже, и того меньше — к вечеру прибудем.
Откуда нам было знать, что высота чинка (обрыва) плато Усть-Урт в этом месте достигает 250 метров (считай, девяностоэтажное здание!) и видно его за многие десятки километров.
Ночью спать не ложились, все ждали — вот-вот услышим шум прибоя. Лишь к утру сморило. Когда солнечный свет испарил туман, мы с удивлением убедились, что берег ближе не стал, только теперь он заметно подрос. Весь день он маячил перед глазами. Когда стали различимы камни, разбросанные на берегу, ветер порывами задул от земли, сбивая плот с курса. Флажок-флюгер растерянно замотался в разные стороны. Он не знал, что показывать. За минуту он успевал поворачиваться в два разных, взаимоисключающих направления. Мы недоумевали и страшились. До песчаной полосы осталось меньше пяти километров, и они могли остаться непреодоленными. Остановись ветер на западных румбах, нас неизбежно утянет в море. Хоть бросай все и добирайся вплавь. Только что потом делать на пустынном берегу без одежды, вещей, воды и продуктов?
В отчаянии взялись за весла. Конечно, логичнее было плыть вдоль берега, но он был столь высок и крут, что, как голову ни задирай, что-либо увидеть на его вершине было просто невозможно. Пройдешь в километре от поселка и знать не будешь! Но все же более всего мы опасались ветра в лоб. В открытое море нас уже не тянуло. Спасибо — наплавались!
Ожесточенно выгребали полчаса, но силы быстро иссякли, руки налились свинцом, в ушах зашумело, тошнота подступила к горлу. На длительный физический труд мы были не способны — не те гребцы, не те!
Еще полчаса макали лопасти весел в воду, но лишь для очистки совести — не просто ждали, что-то пытались делать. Первым догадался работать, подстраиваясь под ветер, Сергей. Когда несет от берега — отпускать паруса, тормозить опущенными поперек движения плоскостями весел и кусками фанеры. Но и в этом случае выигрыш был минимален. Попробуйте удержать поймавший порыв зонтик — трудно, хотя под ногами земля. А здесь вода, в нее пятками не упрешься.
И все же мы хоть и медленно, но приближались к береговой линии. Порывы с моря были сильнее, чем от берега. Неожиданно я понял — ветер отражается от высокого обрыва. Отскакивает от него, как мячик от стенки. Еще несколько часов мы болтались в неширокой прибрежной полосе. Наконец зацепились за прибой. Волны рывками потащили плот к обрыву. Вокруг из воды выступали камни, возле которых взвивались вверх пенные буруны. Работая веслами и рулем, мы кое-как втиснулись между двумя валунами, вместе с волной вползли на песок. Шипя, вода отступила в море.
Земля. Большая земля! Мечта, столь недоступная еще четыре дня назад, исполнилась. Мы в недоумении смотрели друг на друга, не зная, радоваться или сокрушаться. Берег есть, но что он нам дает? Песчаный пляж через двести метров упирался в отвесную стометровую стену, ровную, без единой зацепки, словно вытесанную рубанком. Взобраться на нее немыслимо. Тут даже альпинисты будут бессильны. Ни трещин, ни выступов — полированная поверхность. Крючья не вобьешь — почва известковая, нагрузок не выдержит, осыплется десятками тонн. Повсюду видны у основания обрыва треугольные осыпи, окажись под такой — тысячу лет не найдут. Попали на бережок!
Масштабы открывающегося зрелища подавляли. «Камешки», которые мы заметили с моря, были размером с хороший двухэтажный дом. Некоторые имели причудливую форму. Невозможно было поверить, что к ним не прикасалась рука человека и все это лишь творчество ветра, солнца и весенних дождей. Принеси такую глыбу в город — и все дружно станут восхищаться мастерством скульптора, необычностью геометрического рисунка, филигранностью работы. Вокруг были десятки таких экспонатов. Мы бродили среди них, как по залам музея, даже говорить старались тише.
Но замечали мы фантастические красоты незнакомого побережья попутно. Основной задачей было отыскать следы цивилизации: отпечатки протекторов машин, копыт домашних животных, просто подошв башмаков охотника или рыбака. Мы всматривались в песок, но видели только высохшие ракушки, мелкие камни, чахлые кустики неизвестных растений, отполированные, словно ошкуренные ветки и стволы деревьев, принесенные сюда волнами. Поиск ничего не дал, кроме пустой бутылки из-под шампанского, найденной на кромке берега.
На ночь все вещи с плота перетащили под обрыв. Собрали два сигнальных костра. На вершину мачты подняли горящий керосиновый фонарь, на случай, если кто-нибудь пойдет ночью по берегу. В нашем положении нельзя сбрасывать со счетов самые невероятные возможности. Легли спать, условившись встать с рассветом, но разлепили глаза лишь в девять часов. На берегу спится особенно крепко — не надо вполуха слушать море, ожидая новых сюрпризов от стихии. Не надо, как это было на острове, во сне мучиться от боли во всем теле.
К десяти часам, сглотнув подозрительного вида похлебку, приготовленную Сергеем, прихватив рюкзак с четырьмя литрами воды, сухарями, сахаром, большим ножом, фонариком и аптечкой, отправились в путь.
По утренней прохладе шагалось легко. Песок был плотный, ноги почти не проваливались. Уже через километр наткнулись на крупные собачьи следы. Я воспрянул духом. Наверняка сейчас отыщется след ее хозяина. Но Сергей, опустившись на песок, разочаровал.
— Волк это, и, судя по следам, матерый. Вот видишь, — объяснил он, — левая задняя нога ступает в след правой передней, а собаки лапы раскидывают, поэтому след задней ноги у них не попадает в след передней.
Я представил волков, холодно-зелеными глазами наблюдающих за нашими передвижениями из-за укрытия, и мне стало жутко. Последний раз я видел волка лет восемь назад в зоопарке. В вольере он представлял из себя жалкое зрелище — свалявшаяся шерсть, безучастный к окружающему взор. Если теперь его вольные соплеменники надумают посчитаться за своего собрата, обреченного на жизнь и смерть в неволе, мы ничего не сможем им противопоставить. Одним ножом на троих много не навоюешь. Поразительно, что всю ночь мы спали, как младенцы после сытного обеда, не подумав об элементарных мерах безопасности — приходи и режь как баранов, запоздало испугался я. Теперь следы попадались беспрерывно.
— Что же они едят? — удивилась Войцева.
— Возможно, таких, как мы, — пробурчал Салифанов, обмеряя очередной рельефный отпечаток.
Дальше шли настороженно, осматриваясь по сторонам. За первым же валуном подняли в воздух стаю диких уток. Они отлетели метров за пятьсот и снова сели на песок.
— Вот ими волки, наверное, и питаются, — сказал Сергей, шевеля носком кеда разбросанные по берегу перья, — хотя не исключено, что это корсаки, — уточнил он.
Еще несколько раз мы натыкались на разорванные тушки уток.
— Было бы у нас ружье, — мечтал я, — тут и целиться не надо. Бабахнул наугад в сторону стаи — и жаркое обеспечено!
Местами обрыв подходил к самой линии прибоя, оставляя только узкую полоску пляжа, по которому мы пробирались, опасливо косясь на уходящую вверх отвесную стену. Вдруг от наших шагов или голосов отколется глыба известняка тонн на сорок? На высоте нескольких десятков метров по всей длине обрыва тянулась идеально ровная полоса. Наверное, тысячи лет назад она обозначала уровень моря, отсюда и ее неестественная прямизна.
В полдень сделали краткий привал. Мы уже сомневались, что поступили правильно, покинув лагерь. Бродить под обрывом ночью среди волков, наверное, небезопасно. Возвращаться назад, ничего не разузнав, не поднявшись, как мы планировали, на плато, но уже протопав восемь километров — глупо. Значит, идем дальше! Человек всегда надеется, что впереди его ожидает лучшее, хотя практика показывает, что это далеко не так.
Начавшаяся жара вынудила нас двигаться по мелководью — хоть ноги в прохладе. Сергей, точно собака-ищейка, рыскал по сторонам, осматривал, обнюхивал каждый подозрительный след, камень.
— Следы змей, — подходя, сообщал он, — или нора корсака.
Наконец он надолго исчез под обрывом и, когда я уже начал беспокоиться, не случилось ли что, закричал откуда-то сверху:
— Идите скорее сюда!
Он стоял возле двух соприкасающихся вершинами глыб сколотого известняка. Щель, тянущаяся сверху, в основании камней расширялась, образуя небольшую узкую пещерку. В глаза сразу бросился полуразрушенный каменный очаг. Внутри пещеры земля была устлана сухими ветками.
— Вы туда взгляните, — кивнул Салифанов. В стороне на каменных подпорках стояла добротная алюминиевая, не меньше шести метров в длину, лодка Вокруг нее были разбросаны металлические части мотора.
— Стационарный дизель, — сказал Сергей, проследив мой взгляд, — обычно таким дефицитом не разбрасываются!
А ведь мы наблюдаем следы катастрофы, понял я. Кто-то возле берега потерпел крушение. Чудом выбросился на песок, жил в пещере, пытался чинить мотор, а потом, бросив все, ушел искать спасение. А может, и не успел уйти…
Эхо чужой трагедии ненадолго приглушило озабоченность собственным положением. Я смотрел на лодку, пещеру, костровище и представлял неумолимо разворачивавшиеся здесь события. Я уже знал, как это случается. Вначале у них кончилась вода. Они собирали языком с камней выступавшую по утрам росу. Пили морскую воду. Голодали, пытались поймать уток. Боролись за нормальные бытовые условия, потом только за средство передвижения. В отчаянии собирали и вновь разбирали не желающий запускаться мотор. Пробовали выйти на веслах. Пытались сохранить жизнь — успешно ли только? Быть может, мы, идя по старым следам, поэтапно повторяем их судьбы?
Долго стояли скорбно, как возле открытой могилы, у валунов.
Уходили от лодки и пещеры с тяжелым сердцем. Как знать, может, там, впереди, мы упремся в осыпь, непреодолимой плотиной перекрывшую песчаный пляж. И в этом тупике обнаружим самое страшное — тела людей, шедших до нас. Я брел, смиряя свои чувства с увиденным. Нельзя сейчас распускать фантазию. Раздумья спасения не принесут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36