Мои руки обнимали Воана. Он спал. Я смотрел, как постепенно иссякает фонтан, бьющий из радиаторных решеток разбитых машин в двадцати ярдах от меня. Мое тело пребывало в абсолютном покое, который состоял отчасти из моей любви к Воану, отчасти из нежности к этой металлической беседке, в которой мы сидели. Когда Воан проснулся, утомленный и еще полуспящий, он прислонился ко мне обнаженным телом. Его лицо было бледным, глаза разглядывали очертания моих рук и груди. Мы показали друг другу свои раны, обнажая рубцы на груди и руках на фоне многозначительных опасных мест салона машины, на фоне открытых пепельниц, на фоне огней далекого перекрестка. Своими ранами мы восхваляли возрождение тех, кто сражен машиной, раны и смерти тех, кого мы видели умирающими у обочин, и воображаемые травмы и позы миллионов тех, кто еще умрет.
Лобовое стекло кишело жужжащими мухами, бьющимися о стекло. Цепочки их тел образовали темную вуаль между мной и движущимися по шоссе автомобилями. Я включил дворники, но щетки скользили как бы мимо мух, не беспокоя их. Воан откинулся на спинку сиденья возле меня, расстегнутые брюки были спущены до колен. Массивные комки мух копошились вокруг кровавых мазков на его груди, гадили на его бледный живот. Из них был соткан передник, прикрывающий лобковые волосы и поднимающийся от отвисшей мошонки к шрамам вдоль диафрагмы. Мухи покрыли лицо Воана, теснясь вокруг рта и ноздрей, словно в ожидании протухших жидкостей, которые должны истечь из его тела. Глаза Воана, открытые и живые, смотрели на меня с откинутой на спинку сиденья головы спокойным взглядом. Я пробовал смахнуть мух с его лица, думая, что они, должно быть, его раздражают, и обнаружил, что мои руки и салон машины облеплены насекомыми.
Руль и приборная панель шевелились, обсиженные глазастыми ордами. Не обращая внимания на протестующий жест Воана, я открыл водительскую дверь. Воан пытался меня остановить. Его измученное лицо пришло в движение, изображая тревогу и участие, словно испугалось того, что я мог увидеть на открытом воздухе. Я ступил на асфальт, машинально смахивая со своих рук эти пятнышки оптического раздражения. Я вошел в опустевший мир. Камешки на дороге нервно врезались в подошвы моих туфель, камешки, разбросанные пронесшимся ураганом. Бетонные стены моста были сухими и серыми, как вход в подземелье. Беспорядочно движущиеся по дороге надо мной машины уже пролили весь своей груз света и грохотали по шоссе, словно помятые инструменты дезертировавшего оркестра.
Но когда я отвернулся и снова посмотрел на мост, солнечный свет сделал из его бетонных стен куб пронзительного света, будто бы кто-то раскалил эти каменные поверхности. Я был уверен, что белое полотно дороги – это одна из частей тела Воана, а я – одна из ползающих по нему мух. Боясь пошевелиться – мне казалось, что я могу сгореть на этой светящейся поверхности, – я положил руки к себе на макушку, удерживая мягкую ткань мозга.
Свет резко померк. Машина Воана под мостом погрузилась во тьму. Все вокруг снова потускнело. Свет и воздух обессилили. Я пошел по дороге прочь от машины, ощущая бессильно тянущуюся за мной руку Воана. Я шел вдоль поросших сорняками ворот автомобильной свалки. Надо мной по шоссе двигались машины, словно моторизированный хлам с потускневшей и облупленной краской. Их водители в напряжении сидели за рулями, обгоняя автобусы, полные наряженных в бессмысленные одежды манекенов.
На асфальте под мостом лежала на осях оставленная машина со снятыми колесами и мотором. Я открыл висящую на ржавых петлях дверь. Переднее пассажирское сиденье было осыпано конфетти стеклянных осколков. Следующий час я просидел там, ожидая пока кислота выветрится из моей нервной системы. Скорчившись над испачканной приборной панелью этой развалины, я прижал колени к грудной клетке и сжимал икры и руки, пытаясь выжать из своего тела последние микрочастицы этого безумного раздражителя.
Мухи исчезли. Смена света стала менее частой, воздух над шоссе уравновесился. Последние золотые и серебряные брызги стекли обратно в бесхозные обломки на свалке. Обрели свои неряшливые очертания парапеты далеких автострад. Измотанный и раздраженный, я толкнул дверь и вышел из машины. Кусочки стекла, рассыпанные в траве, поблескивали, как вышедшие из употребления монеты.
Заревел мотор. Выйдя на дорогу, я вдруг осознал, что из тени моста, где мы сидели с Воаном, на меня мчится тяжелый черный автомобиль. Его шины с белыми полосками разметали осколки пивных бутылок и сигаретные пачки, перескочили узкую бровку и понеслись ко мне. Зная, что теперь Воан не остановится передо мной, я вжался в бетонную стену. «Линкольн» пронесся мимо по дуге, ударив передним правым крылом багажник брошенной машины, в которой я только что сидел. Он нервно помчался прочь, сорвав с петель открытую пассажирскую дверь. В воздухе поднялся столб пыли и рваных газет и унесся прочь через дорогу. Окровавленные руки Воана вертели руль. «Линкольн» снова перепрыгнул бровку. Он снес ярдов десять деревянной ограды. Задние колеса обрели связь с поверхностью дороги, и машина, по-качиваясь, помчалась по шоссе.
Я пошел к брошенной машине и облокотился о крышу. Пассажирскую дверь сплющило о переднее крыло. Думая о рубцах на теле Воана, где ткань была сплавлена вдоль произвольных швов – контуров внезапного насилия, – я вырвал лужицей кислотной слизи. Когда Воан «линкольном» снес ограду, он успел оглянуться, его жесткие глаза оценивали, а мозг просчитывал, может ли он во второй раз попробовать сбить меня. В воздухе носились обрывки бумаги, они медленно опускались на разбитую дверь и радиатор.
В небо над аэропортом взбирались стеклянные аэропланы. Я смотрел сквозь хрупкий воздух на движущиеся по шоссе машины. Воспоминание о прекрасных повозках, которые на моих глазах планировали на бетонные дороги, превратило эти некогда угнетавшие меня пробки в бесконечные блестящие очереди, терпеливо ждущие возможности выехать на некую невидимую дорогу, ведущую в небо. Я смотрел вниз с балкона своей квартиры, пытаясь отыскать этот райский подъем, широченный пандус, покоящийся на плечах двух архангелов, по которому могли бы улететь все машины мира.
Все эти странные дни, когда я отходил от кислотного путешествия, которое едва не закончилось смертью, я оставался дома, с Кэтрин. Сидя на балконе, привычно сжав руками подлокотник кресла, я глядел вниз, на металлическую равнину в поисках каких-либо следов присутствия Воана. По бетону вяло двигались сплошные потоки машин, их крыши казались единым лакированным панцирем. Действие ЛСД закончилось, оставив меня в состоянии внушающего тревогу покоя. Я чувствовал отстраненность от собственного тела, словно мускулатура была подвешена в нескольких миллиметрах от арматуры костей, точки соединения были только в нескольких местах, где были раны, которые снова начали ныть. Еще на протяжении нескольких дней ко мне во всей своей полноте возвращались фрагменты кислотного путешествия, и я видел машины на шоссе в торжественных нарядах, они парили над дорогой на огненных крыльях. На пешеходах тоже были огненные костюмы, и мне казалось, что я был одиноким туристом в городе матадоров. Кэтрин двигалась за моей спиной, будто какая-то электрическая нимфа, преданное существо, охраняющее своим спокойным присутствием порывы моего возбуждения. В менее счастливые моменты ко мне возвращался бред и тошно-творные перспективы серого моста, влажное подземелье, у входа в которое я видел тысячи мух, которые роились на приборной панели, на ягодицах Воана, когда он наблюдал за мной со спущенными до колен брюками. В ужасе от этих коротких воспоминаний, я хватался за руки Кэтрин, державшей меня за плечи, и пытался убедить себя, что я сижу рядом с ней возле отблескивающего окна нашей квартиры. Я часто спрашивал, какое сейчас время года. Перемены света на моей сетчатке без предупреждения смещали сезоны. Однажды утром, когда Кэтрин оставила меня одного, отправившись на свой последний летный урок, я увидел над шоссе ее самолет – стеклянную стрекозу, уносящуюся в лучах солнца. Вдруг мне показалось, что он неподвижно висит у меня над головой, пропеллер вращается медленно, как у игрушечного самолета. Из его крыльев бил непрерывный фонтан света.
Под ней парили вдоль шоссе машины, отмечая на поверхности ландшафта все возможные траектории ее полета, нанося схему нашего грядущего шествия сквозь небеса, маршруты крылатых технологий. Я подумал о Воане, покрытом мухами, словно воскресший труп, когда он смотрел на меня с насмешкой и любовью. Я знал, что Воан никогда окончательно не умрет в автокатастрофе, но каким-то образом возродится в этих искореженных радиаторных решетках и осыпающихся лобовых стеклах. Я думал об изрезанной белой коже его живота, о густых лобковых волосах, начинающихся уже на бедрах, о липком пупке и неприятно пахнущих подмышках, о его грубом обращении с женщинами и автомобилями и покорной нежности по отношению ко мне. Даже когда я погрузил член в его задний проход, Воан знал, что попытается меня убить, и это будет последнее проявление случайной любви ко мне.
Под окна спальни подъехала машина Кэтрин. Содранная краска вдоль левой стороны свидетельствовала о каком-то незначительном столкновении.
– Твоя машина?.. – я взял ее за плечи. – С тобой все хорошо?
Она прижалась ко мне, словно отпечатывая давлением наших тел в мышечной памяти образ этого столкновения. Она сняла летную куртку. Теперь у каждого из нас по отдельности состоялся свой любовный акт с Воаном.
– Я не была за рулем в тот момент, машина стояла на стоянке аэропорта, – она протянула руки и взяла меня за локти. – Может быть, это сделано нарочно?
– Один из твоих поклонников?
– Один из моих поклонников.
Ее должно было напугать это бессмысленное нападение на ее машину, но она совершенно спокойно смотрела, как я разглядываю след от удара. Я ощупывал повреждения на левой двери и крыльях и исследовал ладонью глубокую вмятину по всей длине машины, от разбитого заднего габаритного огня до передней фары. На заднем крыле был четко запечатлен отпечаток тяжелого переднего бампера другой машины, неповторимая роспись «линкольна» Воана. Я ощупал округлую вмя-тинку, отчетливую, как расщелина между жесткими ягодицами Воана, так же четко оформленную, как вход в его толстую кишку, который я до сих пор ощущал членом во время своих эрекций.
Нарочно ли Воан преследовал Кэтрин? Удар в припаркованную машину был жестом ухаживания? Я смотрел на ее бледную кожу и крепкое тело, думая о машине Воана, несущейся на меня среди бетонных опор моста. Я должен был умереть, подобно Сигрейву, в смертельной кислотной отключке.
Я открыл пассажирскую дверь, приглашая Кэтрин садиться.
– Давай я прокачу тебя… я уже нормально воспринимаю свет.
– Ты действительно уже в порядке?
– Кэтрин, – я взял ее за руку. – Мне нужно снова сесть за руль прежде, чем все это пройдет.
Она скрестила на груди обнаженные руки и уставилась на отделку салона, словно пыталась найти мух, которых я ей описывал.
Мне хотелось показать ее Воану.
Я завел мотор и выехал со двора. Когда я набирал скорость, улица смещала свои перспективы, отклоняясь от меня, словно увеличивая обтекаемость. Возле супермаркета, переливаясь светло-вишневым светом синтетического плаща, переходила дорогу девушка. Движение машины, ее очертания и пропорции существенно изменились, словно очистившись от всего знакомого и личного. Оформление улиц, витрины и пешеходы освещались фарами машин, и интенсивность света, излучаемого ими, тоже находились в прямой зависимости от хода ведомой мною повозки. На светофорах я поглядывал на Кэтрин. Она сидела, взявшись рукой за стойку окна. Оттенки ее лица и рук играли чистотой и богатством, будто бы каждая клетка крови и частица пигментации, все мышцы ее лица впервые обрели реальность, собравшись воедино в процессе движения автомобиля. Кожа ее щек, дорожные знаки, ведущие нас по шоссе, припаркованные на крыше супермаркета машины – все обрело ясность и определенность, словно наконец сошел некий колоссальный потоп, впервые открыв истинные очертания отдельных предметов. Мы ехали по шоссе на юг.
– Движение… куда все делись? – я вдруг осознал, что все три полосы были почти пусты. – Они все исчезли.
– Джеймс, я хотела бы вернуться!
– Подожди, это только начало…
Я все думал об этом образе пустого города с покинутой технологией. Мы ехали к месту, где за несколько дней до этого меня пытался убить Воан. На заброшенной стоянке, за поломанной оградкой в тусклом свете лежали выброшенные машины. Я проехал мимо исцарапанных бетонных опор к темной пещере моста, где мы с Воаном обнимали друг друга среди цементных колонн, слушая грохот машин над головой. Кэтрин посмотрела на почти церковные своды моста, напоминающие ряд пустых укрытий для подводных лодок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Лобовое стекло кишело жужжащими мухами, бьющимися о стекло. Цепочки их тел образовали темную вуаль между мной и движущимися по шоссе автомобилями. Я включил дворники, но щетки скользили как бы мимо мух, не беспокоя их. Воан откинулся на спинку сиденья возле меня, расстегнутые брюки были спущены до колен. Массивные комки мух копошились вокруг кровавых мазков на его груди, гадили на его бледный живот. Из них был соткан передник, прикрывающий лобковые волосы и поднимающийся от отвисшей мошонки к шрамам вдоль диафрагмы. Мухи покрыли лицо Воана, теснясь вокруг рта и ноздрей, словно в ожидании протухших жидкостей, которые должны истечь из его тела. Глаза Воана, открытые и живые, смотрели на меня с откинутой на спинку сиденья головы спокойным взглядом. Я пробовал смахнуть мух с его лица, думая, что они, должно быть, его раздражают, и обнаружил, что мои руки и салон машины облеплены насекомыми.
Руль и приборная панель шевелились, обсиженные глазастыми ордами. Не обращая внимания на протестующий жест Воана, я открыл водительскую дверь. Воан пытался меня остановить. Его измученное лицо пришло в движение, изображая тревогу и участие, словно испугалось того, что я мог увидеть на открытом воздухе. Я ступил на асфальт, машинально смахивая со своих рук эти пятнышки оптического раздражения. Я вошел в опустевший мир. Камешки на дороге нервно врезались в подошвы моих туфель, камешки, разбросанные пронесшимся ураганом. Бетонные стены моста были сухими и серыми, как вход в подземелье. Беспорядочно движущиеся по дороге надо мной машины уже пролили весь своей груз света и грохотали по шоссе, словно помятые инструменты дезертировавшего оркестра.
Но когда я отвернулся и снова посмотрел на мост, солнечный свет сделал из его бетонных стен куб пронзительного света, будто бы кто-то раскалил эти каменные поверхности. Я был уверен, что белое полотно дороги – это одна из частей тела Воана, а я – одна из ползающих по нему мух. Боясь пошевелиться – мне казалось, что я могу сгореть на этой светящейся поверхности, – я положил руки к себе на макушку, удерживая мягкую ткань мозга.
Свет резко померк. Машина Воана под мостом погрузилась во тьму. Все вокруг снова потускнело. Свет и воздух обессилили. Я пошел по дороге прочь от машины, ощущая бессильно тянущуюся за мной руку Воана. Я шел вдоль поросших сорняками ворот автомобильной свалки. Надо мной по шоссе двигались машины, словно моторизированный хлам с потускневшей и облупленной краской. Их водители в напряжении сидели за рулями, обгоняя автобусы, полные наряженных в бессмысленные одежды манекенов.
На асфальте под мостом лежала на осях оставленная машина со снятыми колесами и мотором. Я открыл висящую на ржавых петлях дверь. Переднее пассажирское сиденье было осыпано конфетти стеклянных осколков. Следующий час я просидел там, ожидая пока кислота выветрится из моей нервной системы. Скорчившись над испачканной приборной панелью этой развалины, я прижал колени к грудной клетке и сжимал икры и руки, пытаясь выжать из своего тела последние микрочастицы этого безумного раздражителя.
Мухи исчезли. Смена света стала менее частой, воздух над шоссе уравновесился. Последние золотые и серебряные брызги стекли обратно в бесхозные обломки на свалке. Обрели свои неряшливые очертания парапеты далеких автострад. Измотанный и раздраженный, я толкнул дверь и вышел из машины. Кусочки стекла, рассыпанные в траве, поблескивали, как вышедшие из употребления монеты.
Заревел мотор. Выйдя на дорогу, я вдруг осознал, что из тени моста, где мы сидели с Воаном, на меня мчится тяжелый черный автомобиль. Его шины с белыми полосками разметали осколки пивных бутылок и сигаретные пачки, перескочили узкую бровку и понеслись ко мне. Зная, что теперь Воан не остановится передо мной, я вжался в бетонную стену. «Линкольн» пронесся мимо по дуге, ударив передним правым крылом багажник брошенной машины, в которой я только что сидел. Он нервно помчался прочь, сорвав с петель открытую пассажирскую дверь. В воздухе поднялся столб пыли и рваных газет и унесся прочь через дорогу. Окровавленные руки Воана вертели руль. «Линкольн» снова перепрыгнул бровку. Он снес ярдов десять деревянной ограды. Задние колеса обрели связь с поверхностью дороги, и машина, по-качиваясь, помчалась по шоссе.
Я пошел к брошенной машине и облокотился о крышу. Пассажирскую дверь сплющило о переднее крыло. Думая о рубцах на теле Воана, где ткань была сплавлена вдоль произвольных швов – контуров внезапного насилия, – я вырвал лужицей кислотной слизи. Когда Воан «линкольном» снес ограду, он успел оглянуться, его жесткие глаза оценивали, а мозг просчитывал, может ли он во второй раз попробовать сбить меня. В воздухе носились обрывки бумаги, они медленно опускались на разбитую дверь и радиатор.
В небо над аэропортом взбирались стеклянные аэропланы. Я смотрел сквозь хрупкий воздух на движущиеся по шоссе машины. Воспоминание о прекрасных повозках, которые на моих глазах планировали на бетонные дороги, превратило эти некогда угнетавшие меня пробки в бесконечные блестящие очереди, терпеливо ждущие возможности выехать на некую невидимую дорогу, ведущую в небо. Я смотрел вниз с балкона своей квартиры, пытаясь отыскать этот райский подъем, широченный пандус, покоящийся на плечах двух архангелов, по которому могли бы улететь все машины мира.
Все эти странные дни, когда я отходил от кислотного путешествия, которое едва не закончилось смертью, я оставался дома, с Кэтрин. Сидя на балконе, привычно сжав руками подлокотник кресла, я глядел вниз, на металлическую равнину в поисках каких-либо следов присутствия Воана. По бетону вяло двигались сплошные потоки машин, их крыши казались единым лакированным панцирем. Действие ЛСД закончилось, оставив меня в состоянии внушающего тревогу покоя. Я чувствовал отстраненность от собственного тела, словно мускулатура была подвешена в нескольких миллиметрах от арматуры костей, точки соединения были только в нескольких местах, где были раны, которые снова начали ныть. Еще на протяжении нескольких дней ко мне во всей своей полноте возвращались фрагменты кислотного путешествия, и я видел машины на шоссе в торжественных нарядах, они парили над дорогой на огненных крыльях. На пешеходах тоже были огненные костюмы, и мне казалось, что я был одиноким туристом в городе матадоров. Кэтрин двигалась за моей спиной, будто какая-то электрическая нимфа, преданное существо, охраняющее своим спокойным присутствием порывы моего возбуждения. В менее счастливые моменты ко мне возвращался бред и тошно-творные перспективы серого моста, влажное подземелье, у входа в которое я видел тысячи мух, которые роились на приборной панели, на ягодицах Воана, когда он наблюдал за мной со спущенными до колен брюками. В ужасе от этих коротких воспоминаний, я хватался за руки Кэтрин, державшей меня за плечи, и пытался убедить себя, что я сижу рядом с ней возле отблескивающего окна нашей квартиры. Я часто спрашивал, какое сейчас время года. Перемены света на моей сетчатке без предупреждения смещали сезоны. Однажды утром, когда Кэтрин оставила меня одного, отправившись на свой последний летный урок, я увидел над шоссе ее самолет – стеклянную стрекозу, уносящуюся в лучах солнца. Вдруг мне показалось, что он неподвижно висит у меня над головой, пропеллер вращается медленно, как у игрушечного самолета. Из его крыльев бил непрерывный фонтан света.
Под ней парили вдоль шоссе машины, отмечая на поверхности ландшафта все возможные траектории ее полета, нанося схему нашего грядущего шествия сквозь небеса, маршруты крылатых технологий. Я подумал о Воане, покрытом мухами, словно воскресший труп, когда он смотрел на меня с насмешкой и любовью. Я знал, что Воан никогда окончательно не умрет в автокатастрофе, но каким-то образом возродится в этих искореженных радиаторных решетках и осыпающихся лобовых стеклах. Я думал об изрезанной белой коже его живота, о густых лобковых волосах, начинающихся уже на бедрах, о липком пупке и неприятно пахнущих подмышках, о его грубом обращении с женщинами и автомобилями и покорной нежности по отношению ко мне. Даже когда я погрузил член в его задний проход, Воан знал, что попытается меня убить, и это будет последнее проявление случайной любви ко мне.
Под окна спальни подъехала машина Кэтрин. Содранная краска вдоль левой стороны свидетельствовала о каком-то незначительном столкновении.
– Твоя машина?.. – я взял ее за плечи. – С тобой все хорошо?
Она прижалась ко мне, словно отпечатывая давлением наших тел в мышечной памяти образ этого столкновения. Она сняла летную куртку. Теперь у каждого из нас по отдельности состоялся свой любовный акт с Воаном.
– Я не была за рулем в тот момент, машина стояла на стоянке аэропорта, – она протянула руки и взяла меня за локти. – Может быть, это сделано нарочно?
– Один из твоих поклонников?
– Один из моих поклонников.
Ее должно было напугать это бессмысленное нападение на ее машину, но она совершенно спокойно смотрела, как я разглядываю след от удара. Я ощупывал повреждения на левой двери и крыльях и исследовал ладонью глубокую вмятину по всей длине машины, от разбитого заднего габаритного огня до передней фары. На заднем крыле был четко запечатлен отпечаток тяжелого переднего бампера другой машины, неповторимая роспись «линкольна» Воана. Я ощупал округлую вмя-тинку, отчетливую, как расщелина между жесткими ягодицами Воана, так же четко оформленную, как вход в его толстую кишку, который я до сих пор ощущал членом во время своих эрекций.
Нарочно ли Воан преследовал Кэтрин? Удар в припаркованную машину был жестом ухаживания? Я смотрел на ее бледную кожу и крепкое тело, думая о машине Воана, несущейся на меня среди бетонных опор моста. Я должен был умереть, подобно Сигрейву, в смертельной кислотной отключке.
Я открыл пассажирскую дверь, приглашая Кэтрин садиться.
– Давай я прокачу тебя… я уже нормально воспринимаю свет.
– Ты действительно уже в порядке?
– Кэтрин, – я взял ее за руку. – Мне нужно снова сесть за руль прежде, чем все это пройдет.
Она скрестила на груди обнаженные руки и уставилась на отделку салона, словно пыталась найти мух, которых я ей описывал.
Мне хотелось показать ее Воану.
Я завел мотор и выехал со двора. Когда я набирал скорость, улица смещала свои перспективы, отклоняясь от меня, словно увеличивая обтекаемость. Возле супермаркета, переливаясь светло-вишневым светом синтетического плаща, переходила дорогу девушка. Движение машины, ее очертания и пропорции существенно изменились, словно очистившись от всего знакомого и личного. Оформление улиц, витрины и пешеходы освещались фарами машин, и интенсивность света, излучаемого ими, тоже находились в прямой зависимости от хода ведомой мною повозки. На светофорах я поглядывал на Кэтрин. Она сидела, взявшись рукой за стойку окна. Оттенки ее лица и рук играли чистотой и богатством, будто бы каждая клетка крови и частица пигментации, все мышцы ее лица впервые обрели реальность, собравшись воедино в процессе движения автомобиля. Кожа ее щек, дорожные знаки, ведущие нас по шоссе, припаркованные на крыше супермаркета машины – все обрело ясность и определенность, словно наконец сошел некий колоссальный потоп, впервые открыв истинные очертания отдельных предметов. Мы ехали по шоссе на юг.
– Движение… куда все делись? – я вдруг осознал, что все три полосы были почти пусты. – Они все исчезли.
– Джеймс, я хотела бы вернуться!
– Подожди, это только начало…
Я все думал об этом образе пустого города с покинутой технологией. Мы ехали к месту, где за несколько дней до этого меня пытался убить Воан. На заброшенной стоянке, за поломанной оградкой в тусклом свете лежали выброшенные машины. Я проехал мимо исцарапанных бетонных опор к темной пещере моста, где мы с Воаном обнимали друг друга среди цементных колонн, слушая грохот машин над головой. Кэтрин посмотрела на почти церковные своды моста, напоминающие ряд пустых укрытий для подводных лодок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27